– Мне здесь нравится, – сказала Лена. – Когда мне будет столько же, я хочу, чтобы было так же весело.
– Я буду в числе приглашенных?
– Не испугаешься?
– Чего?
– Бабы-Ежки, в которую я превращусь к тому времени.
– Мне будет шестьдесят пять, так что – нет. Тем более что Елена Прекрасная всегда будет красивой, – прибавил он.
Он сам удивился своей смелости. Надо же. Обычно это ему несвойственно, но нынче день особенный, и он чувствует в себе силы на большее, чем может себе позволить.
– Это правда. – Она улыбнулась как Мона Лиза и обвела взглядом столовую: – А где именинник?
– Он вышел.
С театральным вздохом он положил вилку:
– Уже не хочется, а все ем.
– Тебе не страшно. В крайнем случае будет животик для солидности. А мне после шести есть воспрещается.
– День рождения директора бывает не каждый день, – он улыбнулся.
– Я сегодня глупо выглядела, когда пела?
– Отлично! Михаилу Борисовичу понравилось.
– Я думаю, больше всего ему понравилось, когда я его поцеловала.
– Конечно.
Он сказал это и почему-то тут же смутился – почувствовав себя так, будто только что признался в своих желаниях.
Хорошо, что люди не умеют читать мысли.
– Ты заметил, как эти курицы на меня смотрели? – Она едва заметно кивнула в их сторону. – Как будто съедят меня заживо.
– Не бери в голову. Они уже получают по заслугам.
– Как это?
– Они несчастливы.
– А мы?
– Мы умеем радоваться, это самое главное. Мы улыбаемся.
– Но иногда мы становимся ими. Мы ненавидим и желаем другим зла.
– В каждом из нас есть добро и зло. Вопрос только в пропорции, в которой они смешаны, и в жизненных ситуациях, которые показывают, какие мы есть.
– Это правда. Я иногда думаю о том, что за человек Елена Стрельцова. Она о себе хорошего мнения, это правда, но кто она на самом деле? Способна ли она на подлость? Настолько ли она хорошая, как о себе думает?
– Если бы у меня спросили, я бы ответил – да.
– Это было бы объективное мнение?
– Самое что ни на есть.
– Спасибо.
Это было последнее, что он ясно помнил. Что было потом?
До того мига, как их губы соприкоснулись?
Его не было в этой реальности. Он был не здесь. И она. Он помнил только свою первую быструю мысль сразу после:
«Видел ли кто-нибудь?»
Нет. Никто не смеется, не тычет в них пальцем, никто не открыл рот от удивления.
Лена смотрит ему в глаза.
– Что будем делать? – спрашивает она.
Она произносит это в вакууме, в их космосе на двоих, и, кажется, так тихо, что он скорей читает это по губам, чем слышит.
– Не знаю.
Это сказал не он. Кто-то другой. За тысячи километров отсюда.
– Тогда выпьем. Есть у нас кавалеры?
Несмотря на внутреннее напряжение, он шутит:
– Они пьяные.
Когда он наполнил бокалы, она предложила тост:
– За счастье?
– Да.
Они выпили. Она допила до дна.
– Еще.
– Ты куда-то торопишься?
– В пьяную даль. Это близко?
– Если идти быстро, то да.
– Отлично! Если напьюсь, дотащишь меня до дома? Можно на тебя рассчитывать?
Взгляд в глубину его глаз.
– Да, безусловно.
– Только не урони плиз мое драгоценное тело. Мне оно еще пригодится. А пока налей мне вина. Пожалуйста.
– О, а вот и наш именинник! – она заметила директора, вошедшего в столовую, и помахала ему.
Он улыбнулся и сразу пошел к ним.
– Как вы тут? Не скучаете?
– Нет, нам весело, – сказала она.
– Вот и правильно. Вы молодые и скучать вам не надо. Когда будете старыми – как, например, я – вспомните и пожалеете.
– Михаил Борисович, вы еще дадите нам фору!
Он улыбнулся как-то грустно:
– Спасибо, Леночка, за комплимент, но я не обольщаюсь и успокаиваю себя тем, что в каждом возрасте есть свои преимущества. Это действительно так. – Он огляделся по сторонам: – Почему никто не танцует? Стесняются? А наши спортсмены снова красавцы.
Это он о физруках, Кузьмиче и Налиме, бросивших все свои силы на халявную водку. Рюмка за рюмкой, рюмка за рюмкой, и они уже тепленькие. Лысая голова Налима висит над столом с одной стороны, прокуренные усы Кузьмича – с другой, и они душевно беседуют, еле ворочая языками. Они самодостаточны.
– Наша гордость! Чемпионы-литроболисты! – Он сказал это не без сарказма, но как-то беззлобно, по-отечески: все равно ничего не поделаешь с ними, с тихими алкашами.
Тут он бросил взгляд на часы:
– Дома накрыли стол, ждут именинника. Обещал быть к восьми, но уже не буду. Так что я пойду, а вы, пожалуйста, не скучайте. Танцуйте хоть до утра. Завтра придут люди и все приведут здесь в порядок. Вас, если что, разбудят. – Он улыбнулся.
В это время члены могучей кучки смотрели на них, ревнуя. Ох, как они ревновали! Как ненавидели! Михаил Борисович уделяет столько внимания этой бесстыжей парочке, а к ним не подходит.
Встретившись взглядом с Проскуряковой (та расплылась в сладкой улыбке), он подошел к ним, так как выбора у него не было. Сказав пару слов для приличия, он их покинул.
Они продолжили обсуждать ЕГЭ.
Физруки выпили еще по одной.
Они шли по свежевыпавшему снегу и дышали холодным октябрьским воздухом.
В чернильном просвете звездного неба висел бледный диск луны. Тучи взяли его в кольцо и сдавливали со всех сторон. У них там свои отношения, и им нет никакого дела до этого города, где двое идут по тихому скверу, чувствуют себя очень неловко и не знают, что будет дальше.
Девятнадцатое октября. А уже снег и лед. Что за климат? Почему они не в Испании или в Греции? Раньше здесь жили только медведи и волки, а теперь живут люди в городе-миллионнике, в тысячах километров от центра.
Они подошли к метро. Это было то место, где они всегда расставались, возле стеклянных дверей с табличками «ВХОД» и «НЕТ ВХОДА».
– До понедельника?
Она это сказала. Сейчас он тоже что-нибудь скажет, что-то очень банальное, и они расстанутся, и кончится странная сказка, бросив их в подвешенном состоянии между прошлым, которого уже нет, и будущим, которого еще нет.
– Не поздновато гулять одной?
Он сказал что-то нестандартное, не банальное.
– Еще детское время. К тому же я такая пьяная-пьяная, что ничего не боюсь.
– Я тебя провожу. Потерпишь мое общество еще полчаса.
– Какой настойчивый молодой человек! Только учти, пожалуйста, что минут сорок как минимум.
– Отлично.
– Тогда в путь!
Они вместе вошли на станцию.
Глава 10
– Здесь я живу. – Она показала на девятиэтажку из темно-серого камня, скромно выглянувшую из-за новенькой восемнадцатиэтажной свечки. – Во-о-он мои окна, на первом.
– На углу?
– Следующие два. Я, кстати, никогда не жила выше первого. Сначала с родителями, а теперь здесь. Я поняла, как это удобно, когда лифт не работал, а я была мама с коляской.
Слушая ее, он волновался как мальчик, все сильней с каждым шагом (его сердце то останавливалось, то выстукивало адреналиновый ритм), но в то же время он краешком мозга думал о том, что квартиры на первом дешевле и, скорее всего, именно этим все объясняется.
Они уже у подъезда.
– Как насчет чашечки кофе? – спрашивает она. – У меня есть чуть-чуть коньяка со дня рождения, для крепости. Игорь сегодня у дедушки бабушкой, так что я не вижу причины отказываться.
Он этого ждал, разве не так? Он не хотел, чтобы эта сказка так быстро заканчивалась и чтобы в двадцать один ноль-ноль принц превращался в Сергея Ивановича Грачева, топающего обратно с ранними признаками похмелья и верными спутниками в виде сожаления и разочарования.
Он этого ждал, но зачем-то взглянул на часы. Это было лишнее действие. Разве он не знал, сколько времени? Прекрасно знал. Просто он волновался.
Ей показалось, что он сомневается.
– Пятнадцать минут погоды не сделают. Идем! – Она взяла его под руку. – Согреешься.
Они вошли, а октябрьский холод остался снаружи. Поднявшись во тьме по ступеням («Раз, два, три, четыре, пять», – он их считал и бережно ставил ноги на невидимый пол), они открыли скрипнувшую деревянную дверь, с надписями из каменного века и черными пятнами от факелов средневековья, и пошли по прямому, тусклому и очень длинному коридору. Он уходил во мрак. Сверху нудно гудели засиженные мухами и пыльные люминесцентные лампы, а на фоне не помнивших малярной кисти грязно-зеленых стен темнели двери из крашеной стали. Здесь пусто и глухо. Люди спрятались в своих тесных камерах и заперлись там на засовы, в страхе перед ранней осенней тьмой и вызовами жизни.
Они остановились возле квартиры под номером «7».
– Надо же, – сказал он.
– Что? – Вставив ключ в замочную скважину, она на миг замерла.
– У меня тоже седьмая.
– Правда? – Она взглянула на цифру так, будто видела ее впервые. – Наверное, в этом что-то есть. Но что?
Сначала она открыла железную дверь, а потом внутреннюю, деревянную.
