class="p1">— Надо…
На улице Маркса, рядом с площадью, был ЗАГС. Подойдя туда, Михаил поплотнее обнял Лизу за талию и повёл на крылечко. Та на минутку остановилась, округлив глаза.
— Заявление надо нам подать. Прямо сейчас. Это важно.
— Погоди, погоди. Почему?
— Важно, говорю тебе. Важно, значит. Сегодня, здесь и сейчас.
— У меня даже паспорта с собой нет.
— А я захватил его с комода, — улыбнулся Мишка и достал и свой и её паспорта из кармана.
Заявление в ЗАГСе приняли и назначили дату регистрации — через месяц.
Свадьбу праздновали всей деревней. Приехавших парней и девчат — однокурсников едва собрали на третий день. А две подружки Лизиных нашли здесь себе ухажёров. Местные ухажёры — это вам не городские — хваткие, на новых девок падкие. И на Новый год в деревне праздновали ещё две свадьбы — парни своего не упустили!
Так и появились после техникума в родном Захарово три новенькие пары специалистов: и в лесхоз, и в колхозную бухгалтерию. Председатель колхоза Николай Гаврилыч нарадоваться не мог:
— Молодцы, робяты! И вас по колхозной стипендии отучили да ишо и в плен девчат набрали. Правда, што девки — чужой товар. Кто-то учил, а вы умыкнули, — посмеивался он довольно. Помимо чисто кадрового интереса грел душу и личный — приезжая молодуха, что привёз и его сын, очень по нраву была. Умница, красавица.
— Теперь знай декретные отпуска оплачивай, ребята-то наши все кровь с молоком, — хитро подмигивал он кадровикам в бухгалтерии.
А Мишка с отцом и старшими братьями уже достраивали новый дом. Непроходимая тайга, темная, непроглядная, расступалась, когда Миха заезжал по лесной дороге на отцовском верном 157-м ЗИЛе между двух сопок в отведенную деляну. Высыпались из кузова братья, степенно выходил из кабины отец, Кузьма Васильич. Разминались, неторопно разбирали бензопилы и шли по лесниковым пометкам к высоченным звонким соснам. Струился сквозь вершины неяркий зимний свет, даря неяркую позолоту стволам, а Мишке в каждом блике виделся свет Лизонькиной улыбки.
Лиза настолько пришлась по сердцу всему селу, что Мишка порой вполне серьёзно подумывал — не она ли местная? А он, может, пришлый? Отчего каждый зовёт её «Лизонька»? А ведь были в деревне языкастые, не приведи бог, только попади на язык.
Почему все, даже замшелые деды, улыбаются ей вслед? Первое время даже ревновать надумал, было дело. Но потом понял: его Лизонька. Только его. И лишь ему улыбается так, как тогда в поезде: как будто заглядывает в самую серёдку и переворачивает там всё горячими ладонями.
Трое парней родились у Миши и Лизы с интервалом через год каждый. Акушерка из амбулатории только хмыкала: «Но, паря, и снайпера вы! Каждый по 3800, каждый по 52 см. Чем калибруете? На четвертого замахнётесь?»
Лиза только улыбалась. Знала: Мишка только посмотрит на неё своими итальянскими глазами, а она уж забеременеет, такая в нём сила.
Подрастали пацаны, стали заглядываться на невест. И вот уже Мишка, отправляя старшего в город, наказывал ему: «Девок зазря не ославляй. Поймешь, что твоя и без неё никак — как я без нашей мамки, — вези домой. Строить дом зачнём».
Приехав с работы, поправившись с хозяйством, спешили супруги к речке или в лес: грибы обожали собирать, как ошалелые, и пацанов сызмальства к этому делу приучили. Пока Лиза с ребятнёй на опушке крутится, Михаил уж к таганку котелок приладит, чайник, и всю свою ватагу накормит. На покосах, наворачивая литовкой по свежим травам, краешком глаза косил за Лизанькой — та отставала от него ровно на столько, чтобы не мешать друг другу.
— Ш-ш-ших — ухала Михина литовка.
— Вжи-и-и-их — звонко вторила ей Лизина коса — чуть поменьше, чем его, и звук получался короче. Две косы, как будто песню одну вели на два голоса, и у Михаила от этих звуков снова и снова замирало сердце. А то остановится косу оселком прочертить и поглядывает на Лизу. Та тоже тормознёт размеренный сенокосный шаг и стоит, поджидая его кивка — чтоб и её косу подладил. И так она была похожа на тех косуль, которых видел тут с юности, что плакать хотелось Мишке от свалившегося на него счастья. «Твоё к тебе придёт» — вспоминал отцовские слова. И душа пела…
— Пришло! Моё!
Как век не было — исчезли колхозы, но связывала теперь супругов другая общая работа. Михаил мастером в колледже в райцентре, а Лизонька — тут же бухгалтером. Выросли сыновья. Старшие уж и невесток в дом привозили знакомиться. Остались прежними только дом да лес с речкой. Каждую неделю бежали они в лес, как молодые. Если не сезон, то просто побродить, пофотографироваться, на вскрывшуюся речку посмотреть, на пушистые выводки верб перед Вербным воскресеньем.
И всё казалось хорошо, только часто Лиза стала жаловаться на головные боли. Они то приступали, то отходили, потом снова шли на приступ, и Лиза уже не ограничивалась одной таблеткой. Помучившись с головными болями, попросила мужа: давай съездим в город, сил больше нет, может, давление не могу унять, или что ещё там мудрое…
Домой возвращались через неделю. Лиза старалась улыбаться, а Миха не видел дороги. Это был рак. Врачи сказали, что лечиться уже поздно… Лиза сгорела через два месяца. Она таяла на глазах, больше лежала на постели, улыбаясь виноватой светлой улыбкой, если он глядел на неё.
— Всё нормально… Иди… Мне полегче сегодня, — гнала Миху от себя, чтобы не разрывать ему душу своей беспомощностью и болью, которую всё труднее становилось скрывать. Мишка метался от врачей к церкви. Молился как мог перед образами, зажигая свечи одну за одной, просяще глядя на иконы…
— Господи, спаси, Господи, рабу божью Лизоньку, — шептал он, а дальше не мог. Перехватывал горло спазм, и, держа этот горький комок в горле, одними глазами уже просил о помощи, молил.
— Меня забери, Господи, только её не трожь, — упрашивал второго святого.
В первый пасхальный день этой горькой весны Лизоньки не стало. Ей было 48. Всё, что было потом, — хлопоты, похороны, поминки, было вроде и не с ним. Чужими, не своими глазами он наблюдал за происходящим, как в немом кино, не слыша ни звуков, ни окриков. Казалось, что у него выключили все чувства и он уже умер. Но по странному стечению обстоятельств этого никто не замечает. И ему надо бы лежать рядом со своей Лизонькой, придерживать её странно узкие кисти рук, касаться родных плеч.
Весь год проходил, как в каком-то нелепом полусне. Всё, что он делал, было по привычке. По привычке ухаживал за скотом,
