Парень, что выручил его, подошел к нему; я тоже подошел поближе и чую:
– Ну, цыган, не горюй! Мы твоего жеребца…
Обмер я, братцы! Моя Марья, как услыхала, что это сам Савицкий, схватила меня за рукав:
– Пойдем, Сергей, дохаты, а то лихо будет! Видишь, сам главный атаман тут! Оборони нас бог, понаедут стражники, затягают, засудят!
Я и сам стою ни жив, ни мертв; ноги, ну, прямо не двигаются! Тут народ столпился; мы это к сторонке, к сторонке, выбрались и пошли до дому.
Рассказ Хуча вызвал у всех живой интерес. Все мы слышали многое о Савицком, но никто из нас не видал его.
В то время как мы обменивались мнениями и рассуждали о личности Савицкого, на дороге показался известный всем Иван Петрович Петраков – зажиточный крестьянин, живший в лесу на хуторе. Давно уже приобрел он порядочный кусок земли у помещика Гюббенета, завел сад, пасеку и стал богатеть. Высокий, благообразный старик, в добротной одежде, он производил приятное впечатление. Сын и дочь его учились в гимназии; сам он слыл разумным, осведомленным человеком, выписывал газету «Могилевские Губернские Ведомости», следил за новостями и поэтому был интересным собеседником.
– Здравствуйте, охотнички! – приветствовал он нас, приблизившись неторопливыми шагами.
– Здравствуйте, Петрович! – отвечали мы.
– Куда бог несет? – спросил Мозоль.
– Иду в волость, – отвечал старик. – Посидите с нами, – пригласил я Петракова.
Он охотно присел на поваленное дерево и закурил трубку.
– Я вижу, вы с полем! – сказал он, поглядев на убитых зайцев.
– Вот ему сегодня подвезло, – указывая на меня, сказал Шпак.
– Ну что ж! Охотник ладный, ружье тоже неплохое, – обратился с похвалой в мою сторону Петраков.
– И собаки хороши! Ну, прямо, как панские! – добавил с завистью Мозоль.
Псы мои действительно были красавцы: курляндец Дунай и арлекин Вартуй – оба чистых кровей, хорошо натасканные и спаренные в поисках и гоне.
Я, чтобы переменить разговор, спросил Петракова:
– Что слышно нового, Иван Петрович?
– Да что нового? – с огорчением отвечал он. – На прошлой неделе в субботу приходил сын из города и рассказывал, что на дороге, недалеко от города, у Выдранки встретился с Савицким. Прямо страх берет, как подумаешь, что этот разбойник объявился в наших краях.
– Как же это произошло и при каких обстоятельствах ваш сын его видел, – вызвал я Петракова на продолжение разговора.
– Мой Николай с другими учениками из нашей стороны сговорились побывать дома на воскресенье. В субботу после уроков собрались и отправились. С ними был сын Осипа Козлова из Буды, Прохоров, сын сидельца; и Ашитко, сын урядника, – оба из Родни. Вот спустились они с горки, что у Выдранки; их обогнали конные стражники и поскакали на Лозовицу.
В городе уже был слух, что Савицкий близко.
И видят они, как из леса по боковой дороге, что идет из Осмолович, выезжает обоз, так телег десять: видать, едут на базар в город к воскресенью. Когда последняя телега выехала на большак, а ребята уже проходили мимо, навстречу им выходит из-за телеги молодой парень, высокого роста, худощавый, со светлыми глазами; одет хорошо, по-городскому, в фуражке и сапогах.
На последних двух телегах сидело несколько таких же молодых хлопцев, весело гуторивших между собою.
Парень остановился и заговорил с учениками. Сколько им лет, в котором классе, как учатся? Ну, они отвечали сначала с опаской, а потом видят, что он ласков с ними, разговорились.
Обоз уже отъехал; парень, приподняв шапку, попрощался:
– Ну, ребята, учитесь хорошо: передайте своим товарищам привет от Савицкого! – раскланялся и пошел догонять обоз.
– Ну и удалец! – с восхищением сказал Шпак. – Ну, подумайте, днем едет в город! Все знают, что он где-то поблизости, шукают его, а он балакает со встречными, объявляет себя!
– Да, что ему, разбойнику, и делать-то, как не зазывать в свою шайку, не грабить днем и ночью? – с раздражением возразил Петраков. – И когда эта напасть кончится? Нет покоя ни днем, ни ночью! Того и гляди нагрянет, последнюю одежонку заберет!
– Я слыхал, что Савицкий только помещиков грабит, и то больше грошами интересуется, – вставил Мозоль.
– Кто ж его знает, чего ему больше надо? Разбойнику закону нет… Что вздумал, то и возьмет! Помещиков ограбит, займется и другими. Нет, время худое! Надо нам, братцы, всем скопом подняться супротив таких буянов!
Вопросительно посмотрев на нас, Петраков продолжал:
– Отвозил я сына в город и виделся со старшим стражником Ивановым (мой сын у него на фатере стоит). Рассказал он мне, что нашего исправника отстраняют, – не справился с шайками разбойников. Скоро приедет новый с подмогой, авось дела пойдут складнее. Дал он мне портрет этого Савицкого, говорит: – Возьми, Петрович, и покажи людям, может, удастся опознать и поймать злодея. Кто только увидит схожего человека, сейчас же должен сообщить в полицию. За это награда будет; ну, а ежели самого поймает кто или убьет его, то, конечно, большие гроши загребет, да и почет будет! В самом Петербурге про такого человека узнают, даже до царя может его фамилия дойти!
– Бог с ними, с наградами! Нам и без этого хватает, – сказал Мозоль, глядя куда-то в сторону.
– Тебе-то хватает, а вот ему нет! – сказал Петраков, указывая на Хуча.
– Иудины это гроши! – ответил тихо, но твердо Хуч. Кто их возьмет, не будет тому талани и радости!
– Нет, брат, у кого гроши, тот и пая! А вот без них никуда не повернешься! – продолжал убеждать Хуча Петраков.
– А вы, Петрович, чего боитесь? Гроши ваши в банке, там не пропадут! – успокоительно, но с иронией сказал Шпак.
– Где мои гроши, это мне знать, а только я, как и всякий другой, боюсь разбоя! К примеру, хорошо будет, если к тебе придет Савицкий и ограбит дотла? – вопросительно обратился Петраков к Хучу.
– Бог с вами, Петрович, – вступился Шпак. – Ну чего к нему пойдет Савицкий, что у него есть? С голого, что со святого, – нечего брать.
– Это я к примеру, а разве хорошо, что грабят помещиков, убивают полицейских, разбивают порядок жизни. Нельзя ни проехать, ни пройти по дорогам. Теперь вон по деревням дети и те играют в разбойников, атаманов своих зовут Савицкими! Разве это дело? – с досадой сплюнул Петраков.
Между тем фотография Савицкого прошла по рукам и вернулась к Петракову.
На ней был изображен юноша лет 17–18 в форме реалиста. Портрет располагал к себе энергичным и умным выражением лица; несмотря на юный возраст, облик Савицкого имел мужественное и волевое выражение.
– По портрету не познаешь его! Надо бы во весь рост заснять, – заметил Мозоль.
– Да где ж теперь
