силы в нашем народе очень велики: рабочий класс, крестьянство, передовая интеллигенция. Но их не сумели объединить, поднять дружно всех вместе с оружием в руках! Социал-демократия раскололась в столь решающий момент; лишь лучшая часть ее, подлинные борцы, повели рабочих на открытую борьбу; другая же часть ее изменила революции. Крестьянское движение не было возглавлено. Партия эсеров оказалась не способной повести крестьянство против помещиков, повести его на решительную схватку с самодержавием.
– Много было слов у эсеров, но мало дела! Анархисты не пошли в гущу народа, они не имели с ним никакой связи. Буржуазные партии переметнулись в лагерь врагов революции. Борьба не была организована, самодержавие избежало своей гибели, но ненадолго, борьба еще не закончена! Царизм посеял ветер и скоро пожнет бурю!
– Вы хотите сказать, что революция еще живет? – удивился Могилевцев.
– Да, я утверждаю это, – отрезал Савицкий.
– Неужели вы, товарищ Савицкий, вопреки очевидности, продолжаете верить в возможность революции после всего, что было и что происходит? Разве можете вы отвергать разумный, легальный путь реформ в интересах народа? – насмешливо, но вместе с тем напряженно смотрел Могилевцев на своего оппонента.
– В условиях самодержавия и феодального гнета ни о каких свободах не приходится мечтать тем, у кого они отняты.
– Я верю и убежден, что без революционного свержения царя и его приспешников всех сортов нельзя добиться настоящей свободы народу и земли для крестьянства!
– Я советую вам, товарищ Савицкий, побывать за границей, встретиться там с нашими лидерами. Я убежден, что вы измените свой образ мыслей…
– Благодарю за совет, товарищ Могилевцев, я уже имел это в виду, но только не с целью менять свой образ мыслей, а наоборот, – укрепиться в нем еще более. Может быть, я, наконец, встречу своих единомышленников, не потерявших веру в революцию, как потеряли ее вы, – нотки гнева прозвучали в тоне Савицкого. – Не может же быть, чтобы в этот тяжелый час погас маяк революции! Чтобы были забыты и прощены 9-е января, виселицы и каторги…
– Какими же путями вы хотите осуществить свои намерения и в чем, в конце концов, заключается сущность вашей программы? – барабанил нервно Могилевцев пальцами правой руки по столу.
– Я не намерен откладывать дела в долгий ящик. Я не могу мириться с создавшимся положением. Моя цель такова: развить партизанскую народно-революционную борьбу с правительством и богатыми классами. Революционным путем экспроприировать имущество богатых, землю помещиков, разжечь пламя всеобщего восстания и в беспощадной борьбе разбить, развеять в прах самодержавие, помещиков и вместе с ними купцов и кулаков. В огне революции трудовой народ возьмет в свои руки власть в лице своих истинных представителей! – Савицкий говорил отрывисто, страстно, резко жестикулируя руками.
– Товарищ Савицкий! – с неподдельным страхом и приглушенно прошептал Могилевцев. – Вы задумали страшное дело! Подумайте только о реках крови, которые прольются!
– Кровь льется и сейчас, но чья кровь? Кровь революционеров, рабочих, крестьян! Миллионы их истекают потом и кровью во имя чего? Я спрашиваю вас, товарищ Могилевцев, революционера в прошлом! Почему вы не видите этого сейчас, не протестуете, а боитесь, что прольется кровь угнетателей?! – будучи не в силах сдерживать себя, Савицкий поднялся и стукнул кулаком по столу.
– Саша, успокойся! – примирительно произнес Василевский.
– Поймите же, товарищ Савицкий, ведь сейчас не 1905-й, а 1908-й год, революция погибла, – попытался сказать Могилевцев.
Савицкий отодвинулся на середину избушки, Абрамов ждал.
– Вы говорите, революция погибла? – срывающимся от гнева голосом проговорил Савицкий. – Нет, революция не умерла. Она живет в сердцах миллионов! Да здравствует революция! – стальным голосом произнес Савицкий.
Освещенный через открытую дверь, с побледневшим лицом и горящим взором, круто повернувшись и не сказав ничего более, он вышел; за ним последовал Абрамов.
– Какой безумный человек! – стараясь преодолеть свое смущение, сказал Могилевцев.
– Орел наш! – произнес и как бы ответил ему старый Пипка.
Они вышли из избушки. Савицкий с Абрамовым, не оборачиваясь, удалялись по лесной дорожке через поляну. Яркое солнце освещало их высокие стройные фигуры. На западной стороне неба виднелся край темной тучи, доносились глухие раскаты грома. Набежавший ветерок зашумел в зеленой дубраве.
– Быть грозе! – сказал Пипка.
Василевский и Могилевцев повернули в противоположную сторону и пошли по прежнему пути.
На охоте
Пришла осенняя пора. Отлетели в теплые края пернатые путники. Свинцовые тучи низко плывут над землею, и то и дело моросит мелкий дождичек.
Закурился тихий, дробями дождичек по чистому полю… Слышится грустная песенка об эту пору. Осенний ветер веет в пустынных полях, уныло шумит и стонет в оголенных лесах, шелестит листвой на лесных дорожках.
Близится зима, деревня готовится к ее холодам и долгим ночам.
Над гумнами вьются дымки – сушат хлеб в осетях, по утрам слышна молотьба цепами. У погребов перебирают картофель и овощи. Вокруг изб насыпают завалинки, утепляют окна.
По улице деревни ходят коновалы, мелкие торговцы, стекольщики, их звучные голоса предлагают всякие мелкие, но насущные в крестьянском быту свои услуги и товары. Хозяйки ведут с ними горячие споры, но продавцы неутомимы в выуживании шерсти, яиц, зерна и других продуктов сельского хозяйства в обмен на керосин, спички, нитки, оконные стекла и прочее.
Еще большее вносят оживление долгожданные кравцы. Обычно это уже старые знакомые калужане, их все знают, наперебой зазывают вить свитки, полушубки из своего же домотканого полотна и овчин.
Много хлопот у каждого, некогда скучать трудовым людям деревни, все заняты делом в своих дворах. Поля, оголенные от хлебов, унылы и безлюдны, лишь деревенское стадо коров и овец чернеет точками среди пожелтевших пажитей. Болотистые луга скошены, леса обнажились и, кроме дровосека, там никого не встретишь. Пора ягод, грибов и орехов миновала.
Только душа охотника радуется в эту пору.
В солнечные дни по утрам слышится тетеревиный ток, это молодые косачи пробуют свои голоса. Стаями собираются черныши на одиноких деревьях среди мшистых болот и лугов. На самом высоком дереве сидит старый косач и зорко глядит вокруг.
Не подобраться к стае сторожких птиц!
Надо заранее построить шалаш и расставить на деревьях чучела и пригласить деревенских ребятишек. Загонщики, удалившись, бегают по замерзшему болоту, как по паркету, пугают птиц; тетерева, заметив чучела, садятся вокруг и тут только не промахнись – будете с полем.
В случае удачи долго идут среди ребят разговоры о меткости стрелка, о качестве ружья. Один говорит – на сто шагов убил; другой перебивает: «Куда хватил! И полсотни не будет!». Идут гурьбой, шагами проверяют расстояние. И тут не обойдется без споров: у одного шаг мелкий, другой нарочито сигает, как большой.
– Ну, ребятки, –
