Мне оставив только запахи дождя.
Маленькая девочка, отчего так ранит
Твой давно не детский и сверлящий взгляд?
2.
Когда по ночам мне снились большие собаки,
Которые зло и больно кусали руки,
Я просыпалась в холодном поту.
Я знала, что сны – это дурные знаки.
И вслушиваясь в ночные шорохи, звуки,
Ощущала привкус страха во рту.
А по утрам на своё отражение смотрела с опаской —
Никому неизвестно, откуда придёт беда.
И девочка с голубыми глазами, с бантиком красным,
Смотрела пристально и шептала мне «на-всегда».
3.
А теперь я не вижу сны. Или попросту их не помню.
И девочка с жёлтым бантиком, глаза опустив, молчит.
Шепчу ей: «У меня никого не осталось, кроме
Тебя и твоих разноцветных бантов в ночи,
Ярких, как лампочки от гирлянды на новогодней ёлке.
Что же ты, милая? Поговори со мной».
И снова во рту этот привкус…
Боль между рёбер – колкая.
И хочется так – чтоб всё оказалось игрой.
4.
Маленькая девочка в платьице из ситца,
С бантиком зелёным в светлых волосах,
Где же твоё детство? Почему не снится?
Улетело птицей белой в небеса,
Мне оставив только тени, что от солнца
Исчезают мигом – не задержишь взгляд.
Маленькая девочка просто стала взрослой.
Отражение в зеркале – маленькая я.
«Господи, отчего так дрожит листва…»
Господи, отчего так дрожит листва
На надломленной ветке большого клёна?
Ветер выл, сон мой плыл, и плыла молва,
Как по чёрной речке лодка плывёт Харона:
Вот была жена, послушна, добра, верна,
Никогда без песен по воду не ходила,
А когда всплывала с глубокого дна луна —
Собирала слёзы и тесто на хлеб месила,
И молилась: «Господи, дай нам днесь
Избавление от нестерпимой хвори.
Вот сыночек был, да и вышел весь,
Как выходят в окна, а в коридоре
Остаются вздохи, шорохи и шаги.
Так и мне остался только сыновий запах.
Надышаться б, Господи, – сбереги».
Так плыла молва, как солнце плывёт на запад.
Говорят, что женщина эта ещё жива,
Но уже не ходит по воду – безголоса.
Как и ты, наш Отче, – слышно тебя едва.
Потому живём с вопросами да без спроса.
Сергей Самойленко
Стихотворения
Самойленко Сергей Витальевич родился в 1960 году в г. Макеевка Донецкой области. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Стихи печатались в журналах «Юность», «Литературная учеба», «Здесь и теперь», «Волга», «Нижний Новогород». Автор книг «Обратная перспектива», «Угол зрения», «Неполное смыкание век». Шорт-лист Антибукера (1998). Член Союза писателей России. Живет в Новосибирске.
«Если сад превращается в лес…»
Юрию Юдину
Если сад превращается в лес,
это значит, что запил садовник,
и тогда одичавший шиповник
разрастается ввысь до небес.
И тогда он сцепленьем ветвей
образует подобие круга,
и его круговая порука
крепче ружей ночных сторожей.
И тогда он, шипы заострив,
оцепляет свой сад, будто зону,
где живет по лесному закону
каждый куст, будь он хром или крив.
И тогда он стоит на часах,
свирепея в работе бессменной,
охраняя свой сад суверенный
не за совесть, но и не за страх.
Не за страх, а за право стоять,
перепутав порядок казенный.
Уступая крапиве газоны,
до бровей лебедой зарастать.
Не за совесть, за волю цвести,
позабыв очередность цветенья,
за свободу стоять в оцепленье
и держать этот сад взаперти.
И держать этот лес под замком,
заключая в ограду конвоя,
чтобы лес, вырываясь на волю,
был заколот садовым штыком.
«Я рожден под созвездием рыбы, на свет фонаря…»
Я рожден под созвездием рыбы, на свет фонаря
выплывающей из заповедных глубин февраля,
озаряя мерцанием тусклым углы небосвода,
ртом натужно хватая замерзший кусок кислорода.
Я рожден в рыбный день, чешуей осенив колыбель,
«баю-бай» заводила фальцетом мне песню форель
и с серебряной ложки меня рыбьим жиром поила,
застудила мне кровь и по жилам стеклянным пустила.
С той поры мне никак не согреть эту мертвую кровь,
гороскоп, начиненный промозглой тресковой икрой.
Пузыри немоты выпуская в зернистое небо,
мне никак не прорвать этот прочный рачительный невод.
Я рожден под созвездием рыбы, но сам не рыбак,
и не сын рыбака, и не внук, и не правнук, а так…
Я, скорее, Емеля, не знающий щучьего слова,
и поэтому ведра мои не приносят улова.
Я и сам плавниками едва подо льдом шевелю
и блесну из серебряной ложки губами ловлю,
круглым глазом стеклянным гляжу, ожидая подвоха,
и под прорубь всплываю для каждого нового вдоха.
Зреет голос в гортани, но слов разобрать не могу.
Палец стылая кровь мне на губы кладет: ни гугу.
Но молчанье заложено в речь, как заряд динамита,
и для искры еще не хватает последней обиды.
Ныне герб мой – минтай,
нож консервный подъемля, как жезл,
немотою своей разрывающий желтую жесть,
поднимая, как стяг, немоту, возведенную в степень,
косяком проходящий меж звезд в огорошенном небе.
Мы молчанье свое не меняем на птичьи права
и плывем на огонь, на котором сгорают слова,
вылетая на ветер в порыве бесплодного гнева,
превращенные в выдох на фоне морозного неба.
В этом промысле нас направляет рука рыбаря.
Рыбы молча всплывают со дна на огонь фонаря,
в поизволе чужом обретая сплошную свободу
