только на летней одежде
только под весом тела
я понял что мы сможем жить в этом городе
не надеясь отнюдь на побег и искусство вымолчать одиночество
когда пришла пора наряжать елку там где пока еще ждали
теперь по утрам мы пьем зеленый чай без сахара
и завариваем его в удобном небъющемся френч-прессе
потому что здесь нет заварников с ситечком
потому что спонтанность решений уложилась в регулярный timeline
потому что мы – многоточия расставленные грамматически верно
потому что система автоматически обновлена
помнишь? —
мы сами там ставили галочку
я понял что мудрость должна быть незрела
когда в разговорах о контрактах проектах и ценнике
стало сквозить желание улечься хоть где – прямо здесь
я понял что могу любить вечно и умереть в один день
когда после выхода утром в уборную
на пальцах оставалась вязкая влага запаха женщины
тогда я решил что остановился —
чуть позже такое тоже наивно станут звать паузой.
«В деревянном домике на Российской…»
В деревянном домике на Российской
живет милая клетчатая старушка
она варит бульон и говорит по-валлийски…
на самом деле не милая клетчатая старушка
а полосатая баба с раздувшейся от семок тушкой
и даже не по-английски лопочет – уж я бы понял! —
а каркает русским матом —
с ухватом, слюной и вообще все как надо
моя душа стонет от восхищения
и сердце падает до самых пят
когда я вижу здесь грязных пыльных котят
не боящихся уже ничего
греющих на солнце животы и спины
когда я тебя целовал
в пять утра у твоей машины
в окошко другого подъезда смотрел на нас
полуголый мужчина
тоже пухлый и красный
наверное это у них племенное семейное похмельное —
их тоже любят и они никогда не спят.
Из неоконченных книг…
Сергей Белозёров
(1948–2002)
Стихотворения
Сергей Алексеевич Белозёров родился 10 июня 1948 года на Дальнем Востоке, где служил в лётном полку его отец (настоящая фамилия – Белазоров). Через некоторое время Белозёровы переехали в Белоруссию, а затем в Тулу, которая стала настоящей родиной Сергея. Печатался как поэт в основном в местных тульских и иркутских газетах, отдельные публикации – в журналах «Нева», «Огонёк», в сборнике издательства «Молодая гвардия». В 83-м году оказался в ссылке на станции Зима Иркутской губернии. В 1989 году в Туле вышла его единственная поэтическая книга «Словарь далей». Работал военкором на войне в Приднестровье, где едва не расстался с жизнью, был контужен, получил многочисленные травмы. Умер 12 ноября 2002 года в Туле на 55-м году жизни. Посмертно стихи опубликованы в журналах «Арион», «Новый мир», «Сибирские огни», «День и ночь», альманахах «Иркутское время», «Тула», антологии военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было» и других изданиях.
Публикацию подготовил поэт, критик Андрей Коровин
«Я жив…»
Я жив.
Но смутное чувство вины
сидит во мне, как свинец:
мой отец вернулся с войны,
а братья его – нет.
Они вшестером остались там,
где небо – как рваный картон,
где на человека прет танк
сплошным разинутым ртом.
И нерожденные их пацаны,
как тени, мне застят свет:
мой отец вернулся с войны,
братья его – нет.
Семь жизней,
семь жизней мне надо прожить:
свою
и еще шесть,
в семь стежков ежедневно шить
жизни жесткую жесть.
Кто скажет, как честно дойти до конца
моих нескончаемых лет?
Нет у меня теперь отца,
старшей родни нет…
Но все равно не проходит и дня,
чтоб не послала мне горький привет
вся многочисленная родня:
те, кого не было.
Те, кого нет.
«Со станции мы шли сосновым бором…»
Со станции мы шли сосновым бором.
Двоюродные братья, горожане,
При виде шишек, ягод, мухоморов
От радости едва ли не визжали.
Я усмехался этому тайком.
Мне этот бор годами будет сниться,
За окнами являться, что ни вечер,
Но позабудут сойки и синицы,
Как звать меня,
как окликать при встрече,
А я тогда не думал о таком.
Я просто был большим и добрым богом,
Когда мы шли сосновым медным бором,
И братья обмирали, задыхались,
Как будто синяков своих касались
Позеленевшим медным пятаком.
Склонюсь над длинным рядом тополиным,
Ведь окна – вровень с журавлиным клином,
А лиственным и птичьим разговорам
Обучен я у Веремеек бором…
Сметает дворник листья под окном.
Воробьиные вёсны
Крычау крычау,
А Чэрыкау чырыкау,
А Верамейки
глядзели на Чарнигау…
А отчего Чернигов – да никогда не ведал я!
Я знаю Чернососны в черёмуховом сне.
Я знаю Веремейки с доверчивой скамейкой.
И всю деревню Белицу с семьёю Подойбедовых,
Дорогу на Верховцы с верёвкой на сосне…
Как говорили люди мне – там полицая вешали,
Как говорили люди мне – там не могли прощать.
От Чернососны к Черикову над Белорусью вешнею
Сплошные Веремейки воробьями верещат.
Крычау крычау,
А Чэрыкау чырыкау,
А Верамейки глядзели на мяне…
Сплетите из верёвки скворечник. До Чернигова
Пусть воробьи орут в нём на плачущей сосне.
Могилёвщина
То, чем мы дышим, расплавлено уже по колено,
