изобрел новый способ лечения сифилиса, заключавшийся в применении малых доз ртути. Способ был несколько эффективнее, чем самое популярное в то время «лекарство» — гваяковый эликсир, поставляемый из Нового Света, как, впрочем, и сама зараза. Эликсир получали путем дистилляции смолы гваякового дерева, называемого также
Lignum vitae.[9] Баснословно прибыльная торговля эликсиром была монополией Фуггера. Вездесущий Якоб Фуггер также ссужал дукатами Альбрехта, чтобы тот мог купить кардинальскую шляпу, и папу Льва, чтобы тот мог оплатить счета по своим расходам, сакральным и не очень.
Парацельс саркастически отзывался о гваяковом эликсире, почитая его раздутую популярность результатом взаимовыгодного сговора между Фуггером и Римом. Мало того, лекарь заявлял об этом открыто и громогласно, невзирая на то что за подобные инкриминации можно было запросто отправиться в каземат, а то и на виселицу. Парацельс относился к властям с тем же презрительным высокомерием, что и Лютер. Вдобавок они оба были, если так можно выразиться, поджигателями. Лютер, которого неустанно клеймили в папских буллах, публично предал огню одну из них. Парацельс, желая выразить свое отношение к Авиценне и Галену, сжег груду их трудов.
— Так что, продолжаем поход? — спросил Дюрер.
— В Шамбери-то? А что, у меня есть выбор? Очень не хочется вечно гореть в аду.
— Но ведь Лютер утверждает…
— Нарс, Лютера объявили еретиком. Я не хочу рисковать своей бессмертной душой, полагаясь на его… теории. Если хочешь, отправляйся домой. Я тебя отпускаю.
— Но ведь это же я во всем виноват!
— Совершенно верно, Нарс. Вот и живи с этим. И вообще, у тебя есть зачем жить: жена, картины. А моя песенка спета. Альбрехт наложил на меня епитимью лишь для того, чтобы расправиться со мной, не ввязываясь в войну с Фридрихом.
— А как же Магда?
— Ей здесь будет хорошо. Парацельс относится к ней словно к дочери.
— А если я сделаю копию? — предложил Дюрер.
— Копию плащаницы? — хмыкнул Дисмас. — Да уж, я знаю, ты можешь.
— Я же хочу помочь, Дис.
— Спасибо. Я и без твоей помощи найду свою смерть.
— Если я сделаю абсолютно точную копию, то… плащаницу можно будет подменить.
— Ага. Отличная мысль. Ступай к герцогу. Мол, здравствуйте, меня зовут Дюрер, я художник, пришел снять точную копию с вашей плащаницы, а потом подменить ею настоящую. Не угодно ли дать мне ключики? Да-да, от всех замков. Четыре штучки.
— Хорош глумиться.
— А ты не подставляйся.
— Он же собирается выставить ее на всеобщее обозрение, так?
— Да. Вывесит ее на стене замка. Если сможешь сделать точную копию с такого расстояния, стоя в толпе, то у тебя просто орлиный глаз.
— А если взять подзорную трубу?
— Еще лучше, — усмехнулся Дисмас. — Ставь посреди площади мольберт и пялься в подзорную трубу. Гениально.
— Меня это как-то не вдохновляет.
Дисмас всплеснул руками:
— А ты попробуй представить, что тебе удалось снять точную копию. Вдохновляет? Вот только что дальше? Как подменить настоящую плащаницу?
— Как до этого дойдет, тогда и разберемся.
— Погоди, ты все-таки пойдешь со мной в Шамбери?
— Я, как и ты, не намерен вечно гореть в аду.
— Ты же был заодно с Лютером?
— А вот теперь не знаю. Может, Лютер и ошибается. А может, я просто не хочу, чтобы твой зачуханный призрак преследовал меня всю жизнь. Я не о тебе беспокоюсь, а о себе.
— О себе? Ну тогда все ясно, — улыбнулся Дисмас.
Из лупанария ландскнехты вернулись на рассвете, разбудив пьяным гомоном хозяйку постоялого двора, такую же бранчливую каргу, как и все ее товарки.
Дисмас уже не спал. Он собирался навестить Магду.
— Как прошла ночь на Венере? Надеюсь, девочки разбрелись спать враскорячку?
Кунрат и Нуткер, нетвердо стоя на ногах, подпирали друг друга. Ункс тем временем глядел трезво и набыченно.
— Что это с ним? — спросил Дисмас.
Пошатываясь, Кунрат выставил перед собой указательный палец и тут же согнул его крючком.
— Пуф-ф-ф… Фиаско.
— Иди в жопу, — буркнул Ункс.
— Ну-ну, не стоит так убиваться, что у тебя не стои́т… — утешил Кунрат. — Эй, Нуткер, слыхал? Не сто́ит убиваться, что не стои́т!
Громогласный хохот вызвал очередную волну жалоб с хозяйской половины. Ункс сжал кулаки.
— Кунрат, Нуткер, — укоризненно вздохнул Дисмас. — Ребятки, поимейте совесть. Такое может случиться с каждым.
— Только не со мной, — заверил Кунрат.
— И не со мной, — вставил Нуткер.
«Воистину я крепко прогневил Господа, раз уж приходится примирять ландскнехтских кобелей из-за того, что у одного из них возникли нелады с прибором», — подумал Дисмас.
Он взял Ункса за плечо и повернул к себе.
— Никогда со мной такого не было, — горько сетовал Ункс. — Никогда.
— Плюнь, братец, со мной это через раз случается. А ты просто устал. Ступай отоспись. А завтра поешь сырого мясца, напейся колодезной водицы — и сразу к девкам. Вот увидишь, все заработает, как у Минотавра.
Ункс помотал головой и заявил, что для него все кончено на веки вечные. Пусть все девки на свете, да и сам белый свет, катятся ко всем чертям.
В клинике Парацельса Дисмас, усевшись на край постели, развлекал Магду разговорами.
Ей было лучше, хотя взгляд оставался остекленелым. Магда объяснила, что это из-за обезболивающих капель Парацельса. Чудесная тинктура называлась лауданум. Парацельс привез ее рецепт из Аравийской пустыни. Эликсир получали из сока, источаемого маком. Парацельс дистиллировал сок и кое-что к нему добавлял. Тинктура прекрасно снимала боль, но вызывала дремоту.
Выслушав рассказ о злоключениях Ункса в борделе, Магда сказала:
— Есть очень действенное средство. Отец готовил его для своих клиентов. Отвар из коры одного африканского дерева… Оно называется… А, вспомнила! Йохимбе! Парацельсу наверняка о нем известно.
Дисмас невольно улыбнулся ее необычным познаниям. Магда покраснела от смущения.
— Парацельс не верит, что ты монах, — сказала она. — Он о тебе расспрашивал. Ты ему нравишься. — И шепотом добавила: — А остальных он считает бандюгами.
— Ха! Вот Нарс огорчится. Он тот еще сноб.
— Нарс?
— Художник, кудрявый такой.
— Да, — кивнула она. — Он не такой, как твои остальные послушники… Знаешь, надо помочь бедняге Унксу. Дай мне листок бумаги. — Она написала название африканской коры и рецепт приготовления. — Сходи к аптекарю в приходе Святого Андрея.
Дисмас взял записку. Ну и порученьице!
— Что не так? — спросила Магда.
— Ничего. Вернее, все… Не так.
Она коснулась его руки:
— О чем ты беспокоишься?
— Тебе лучше не знать.
На фоне белоснежной подушки лицо Магды было прекрасно, как картина этого итальянца, как бишь его… Боттичелли? Картину Дисмас видел в загородном доме одного из своих заказчиков.
Дисмасу отчаянно хотелось во всем признаться. Хотя зачем втягивать Магду в
