Вителлий слушал его лишь вполуха.
— Ее звали Ребекка, — вдруг проговорил он неуверенно. — Ее темные глаза были бездонными, как море, а тело — стройным, как у газели. Я отдал бы жизнь, чтобы снова увидеть ее.
— Прекрати, ради всех богов Рима. Я и так уже прекрасно понял тебя. Но если уж ты не можешь ее забыть, то что мешает тебе увидеться с нею?
— Между нами море, и к тому же я не знаю, куда именно она отправилась. Ее как еврейку изгнали из Рима при Клавдии. — Вителлий упал перед Ферорасом на колени и, схватив его за руку, взмолился: — Только ты, Ферорас, способен помочь мне! Я знаю, что ты проделал с императорским флотом, знаю и название корабля, на котором отплыла Ребекка. У тебя имеется список судов, тебе известны их маршруты. Ты можешь, стало быть, узнать, где Ребекка сошла на берег. Прошу тебя, Ферорас, помоги мне!
Ферорас молчал. То, что Вителлию стало известно о захваченных судах, обеспокоило его. Как лучше поступить? Один из немногих доверенных людей предал его, так что теперь он в руках у этого юнца.
— Откуда тебе все это известно? — стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличнее, спросил Ферорас.
— Я не могу ответить на этот вопрос, — сказал Вителлий, — но будь уверен, что никто никогда не узнает об этом.
Узнать имя предателя Ферорас и не рассчитывал. Он не сомневался, что и так сумеет выяснить это.
— Как, ты сказал, зовут эту девушку?
— Ребекка, — поднявшись на ноги, ответил Вителлий.
— А название корабля?
— «Эудора». Название я узнал от одного из смотрителей гавани в Остии.
— Похоже, эта девушка и впрямь очень дорога тебе.
— Дороже жизни, — ответил Вителлий, с волнением наблюдая, как Ферорас поднял мраморную плиту одного из сидений и извлек несколько свитков.
Что-то бормоча себе под нос, он начал водить пальцем по отдельным столбцам, а затем остановился, недоверчиво посмотрел на Вителлия и проговорил наконец:
— Вот она, «Эудора».
Рядом с названием судна проставлены были количество и стоимость груза, имя покупателя и порт назначения — Цезарея в Палестине. Ферорас покачал головой.
— В Палестину «Эудора» не пришла, — солгал он, — ее направили в Грецию, и она причалила в Кирре.
С этими словами он поспешно свернул свиток и вновь спрятал его в тайник.
Вителлий с недоверием посмотрел на своего покровителя.
— Во имя всех богов, чего ради могла «Эудора» направиться в Грецию?
— Поскольку ты и так во многое посвящен, могу сказать тебе это. В Палестине не было надобности в более чем сотне торговых кораблей. Пришлось направить их в Грецию, Малую Азию и Египет. Я хотел бы только знать, кто рассказал тебе об этом деле.
— Точно так же, как я не назову тебе это имя, — ответил Вителлий, — никто не узнает от меня и обо всем остальном.
Ферорас протянул Вителлию руку.
— Ты дал слово. Я доверяю тебе!
Они пожимали друг другу руки, когда в комнату вошла Мариамна в длинной тунике из отливающей серебром ткани, шуршавшей при каждом шаге. Левое плечо было обнажено, позволяя видеть край груди.
— Гости скоро начнут беспокоиться! — проговорила она. — Нельзя заставлять их ждать!
— Пойдемте, стало быть, — сказал Ферорас, и Мариамна взяла Вителлия под руку.
Когда все трое вошли в атриум, послышались приветствия и возгласы: «Вителлий! Вителлий!» Гладиатор отвечал на них дружелюбными улыбками. Мужчины пожимали ему руку, женщины целовали в щеку.
В этот день у Ферораса собрались самые выдающиеся мужчины и самые красивые женщины Рима. Хозяин пришел в полный восторг, увидев бородатого мужчину с растрепанными волосами и бровями, нависшими над крючковатым носом. Хотя мужчина этот был одет небрежно и почти бедно, его окружала целая толпа людей.
— Люций Анней Сенека, — воскликнул Ферорас, — твое присутствие — высокая честь для меня!
Сенека, сопровождаемый женой Помпеей Паулиной, подошел к Ферорасу и Вителлию, коротко поклонился и проговорил:
— Здесь сегодня собрался весь цвет города. Как мог я остаться в стороне?
Прикрывая рот рукой, Ферорас шепнул Вителлию:
— Он все еще должен мне два миллиона! — И громко, во всеуслышание, произнес: — Я опасался, что ты отклонишь мое предложение, потому что ты решительный противник гладиаторских боев, а праздник этот устроен, в конечном счете, в честь нашего гладиатора Вителлия.
Сенека махнул рукой.
— Отвращение во мне вызывают не игры сами по себе, а то, каким образом людей из-за их низкого происхождения обращают в рабство и обрекают на смерть. Вителлий, как всем известно, свободный человек, который в любое время может прекратить выступать на арене.
— Стало быть, к Вителлию ты относишься с симпатией?
— Он занимается ремеслом, которое сам выбрал. Мне лично не по душе его жестокое занятие. Во-первых, силу духа я ценю выше, чем мускулы, а во-вторых, с меня достаточно и того, что ежедневно я стремлюсь исправлять собственные ошибки и избегать новых заблуждений. Однако что с нами сталось бы, будь Рим населен одними лишь философами? Нет, пусть Вителлию останется его меч, а мне — мое стило!
Гости, стоявшие вокруг и внимательно слушавшие речь философа и выдающегося писателя, одобрительно захлопали. Слова из уст Сенеки воспринимались в эти дни словно бальзам для душ. Философ, воспитанником которого был в свое время сам император, периодически направлял римлянам посвященные их насущным проблемам послания, которые в эти смутные времена должны были помогать людям сохранять определенные моральные устои.
— У него, — отойдя в сторону, прошептал Ферорас своему подопечному, — десять миллионов долгов, но с тех пор как Нерон пришел к власти, он регулярно выплачивает их. Он сосет деньги из императорской казны, но делает это осторожно и незаметно. Вообще-то Сенека силен в речах, но никак не в торговых сделках. Проповедует бедность греческих киников, а сам живет в княжеской роскоши. Suum cuique… Каждому свое.
На противоположной стороне атриума стояла светло-рыжая женщина с необычайно белоснежной кожей. Ей было примерно двадцать пять лет, и ее сопровождал некрасивый широколицый мужчина. На мгновение взгляды их встретились, но Вителлий тут же смущенно отвел глаза.
— Нравится она тебе? — спросила заметившая это Мариамна.
— Прекрасна, как Венера, — ответил Вителлий.
Ферорас ухмыльнулся.
— Связавшись с нею, ты вторгнешься во владения императора.
— Императора?
— Он преследует ее, хотя она и замужем за одним из его лучших друзей. Это Поппея Сабина. Ее мать, носившая такое же имя, считалась красивейшей женщиной мира. Невзрачный мужчина рядом с нею — ее муж Оттон. Рассказывают прямо-таки невероятные истории…
— Думаю, мне лучше оставить вас одних, — сказала Мариамна и, уже отходя, добавила: — Только не подходите к ней слишком близко, а то на весь день пропахнете сладкими ароматами Египта!
— Поппея обожает благовония, — объяснил Ферорас насмешливое замечание своей жены. — Она купается в ослином молоке, не появляется на солнце без накидки и составляет из диковинных ингредиентов смеси, аромат которых притягивает мужчин, как болото комаров. — Понизив голос, он добавил: — В Риме говорят, что именно она стояла за кулисами смерти Агриппины. Кто знает…
Они приблизились к Поппее и Оттону. Вителлий приветливо кивнул красавице, а она посмотрела ему прямо в глаза. Вителлию показалось, что он заметил легкий румянец, появившийся на ее щеках.
— Оттон и Поппея, — официальным тоном проговорил Ферорас, — позвольте познакомить вас с нашим великим гладиатором Вителлием. — Повернув голову к Вителлию, он с легкой улыбкой добавил: — Оттон — человек, которому можно позавидовать сразу в двух отношениях. Во-первых, у него прекрасная, как свет звезды, жена, а во-вторых, он единственный здесь, кто, к великому моему сожалению, ничего мне не должен.
— Ферорас, — рассмеялся Оттон, — хотя ты и величайший заимодавец Рима, но отнюдь, уверяю тебя, не единственный. Тот, кто ничего не должен тебе, вовсе не обязательно обязан быть Крезом. Поговорим, однако, лучше не о деньгах, а о подвигах Вителлия, твоего подопечного.
— Сколько тебе лет, красавец гладиатор? — спросила Поппея, окинув Вителлия взглядом из-под опущенных ресниц.
Ее глаза, бархатистое звучание голоса и полные ожидания взгляды окружающих настолько смутили гладиатора, что ответил он с запинкой, едва не заикаясь:
— Мне двадцать семь лет.
— О! — Поппея поднесла к губам тонкую, как паутина, вуаль, прикрывавшую ее грудь, и, повернув голову чуть в сторону, восхищенно прошептала: — Всего двадцать семь лет!
— Воистину замечательный талант, — кивнул Оттон, не обращая внимания на кокетливое поведение своей жены. — Следовало бы обратить на Вителлия внимание императора.
