— Никаких но, — я обвожу братьев строгим взглядом. — Вы все папы и больше не потерплю разговоров с догадками.
Они не решаются со мной спорить, и я вижу в их глазах несогласие, но будто меня оно волнует. Ну, вот так сложилось, дорогие, вас трое, и каждого из вас будут называть папой вне зависимости от того, чье семя дало жизнь волчонку.
— Да, милая, не давай им спуска, — Джун опять стоит передо мной и вешает на шею амулет из белого камня. — Будь построже.
— Что это?
— Честно? — Джун немигая смотрит мне в лицо.
— Да, было бы неплохо, — медленно киваю и мне не по себе от взгляда старой волчицы.
— Обычная висюлька для красоты, — она с жутким хрустом встает на четыре лапы, обрастая седой шерстью, — но для остальных это оберег для беременных. Старым оборотням не пристало жить в свое удовольствие и без обязанностей. Вот меня с какого перепугу определили черт пойми в кого, и все беременяхи ко мне толпой ходят.
Она устало падает на шерстистый бок и тяжело вздыхая закрывает глаза:
— И зачем оборотням обереги и от чего?
Хороший вопрос, на который у меня нет ответа, на амулет мне нравится своей простотой и лаконичностью, и хочу отблагодарить старую волчицу, поэтому гоню братьев на охоту и требую с каждого по дюжине мертвых мышей.
Сижу рядом с задремавшей волчицей по-турецки и глажу ее, почесываю щеки и за ушами, разглядывая ее загадочные сборы трав и черепушки. Возможно, они тут висят для антуража и атмосферы, которая должна впечатлить других оборотней, но меня лично весь ведьмовской интерьер забавляет. Тоже в старости уйду жить в хижину и буду играть для гостей роль ведуньи и чаровницы.
— Сколько вам лет? — тихо спрашиваю я Джун.
— Столько не живут, — она в ответ морщит нос. — Если я заявлю, что видела первого оборотня и придумаю сказку, как он появился на свет, то мне поверят,
— А вы его видели?
— Нет.
— А ваши предположения, откуда вы взялись?
— Кто считает, что в лес явилась женщина, — Джун вытягивает лапы и зевает, — соблазнила волка и понесла.
— Отвратительно, — подытоживаю я, скривив губы. — Мало то что она со зверем пошалила, так потом и ее дети устроили между собой инцест?
— Мы можем поговорить о человеческой религии, где отпрыски одной пары тоже переженились друг на дружке, — приоткрывает и косит на меня глаза. — Но есть и другая теория. В лес пришли смертные, убили лесного бога, съели его и стали первыми оборотнями.
— Да, лучше без инцеста, — я благосклонно принимаю второй вариант. — Он все портит в вашей сказке, хотя и тетка, соблазнившая волка тоже немного напрягает.
Пропускаю шерсть на ее холку сквозь пальцы и веду ладонью по спине. Джун довольно и благодарно покряхтывает под моей рукой
— Мальчик, — шепчет Джун, — и от бородатого.
— Я же сказала, — потрепав ее за ухо, наклоняюсь. — Они все отцы.
— Мало ли, — она усмехается, — вдруг тебе самой было любопытно, но я все равно набрехала.
Через десять минут, накормив мышами мохнатую старушку, я массирую ее опухшие лапы, предлагаю ей помощь по уборке.
— Да оставь ты уже меня, — она глухо и тягостно порыкивает. — Чего такая приставучая?
— Вам же одиноко.
— Мне было хорошо, пока ты не пришла вся такая сердобольная. Уходи!
Старики все вредные и никогда не признаются, что им одиноко и тоскливо. Любят они хорохориться, а потом угоняют фургоны и соблазняют чужих родителей на глупости и сомнительный отпуск втроем.
— Пошли, — Чад увлекает меня к выходу, — желания старших надо уважать, Полли.
Джун на прощание ворчит, что я нарожаю таких же надоедливых и наглых волчат, которые будут приставать ко всем подряд. Интонации у нее недовольные, сердитые, но хвост говорит об обратном: он слабо бьет по дощатому полу.
— Я к вам еще загляну, — обещаю я и меня требовательно тащат к машине.
Эпилог
Герман оказался прав. Первенца мне заделал Эдвин. Я родила почти его копию — рыжего, кучерявого пацана, но вот истериками он пошел в меня. Чарли криками, воем, поскуливанием вымотал не только меня, но и своих отцов с бабушкой, у которой прибавилось несколько седых волосков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда он жадно присосался к моей груди, я поняла, что я не против второго ребенка. Топкая любовь к розовощекому младенцу вымыла из меня страх перед детьми. Они ведь такие сладенькие! Особенно, когда внезапно при кормлении обращаются в волчат и кусают за сосок. Глаза аж искрят любовью и счастьем!
К двум годам Чарли братья меня вновь обрадовали новостью, что у меня изменился запах, а через девять месяцев дала жизнь молчаливой и суровой девочке со светлым пушком на голове. По тому, как Айрис поджимала и кривила губы в обидах и злости, стало ясно — она дочь Криса.
Третья крошка, погодка Айрис, чернявая и любознательная Камила явно была от Чада. После ее рождения было решено взять перерыв в детях, потому что мы все устали от капризов, вечного контроля и недосыпа, но в одну из ночей Чад забылся и кончил в меня. Понадеялись, что пронесет, но не пронесло, и был рожден Оскар.
— Мне детей хватит, — заявил тогда Эдвин. — Я уже устал.
Но через год я подарила им пупсика Джека с бровями Криса, а после рыжеволосую Дебру.
— Дорогие мои, остановитесь на шестерых! — однажды взвыла Ида. — Я вас прошу!
Мы очень старались остановиться, но Гвен, Джули и Эрл были иного мнения. Мрачный замок на утесе посреди леса над шумной рекой превратился в детский сад, в который однажды заявился Герман и обвинил нас в том, что мы неправильно воспитываем его правнуков, но раз он теперь здесь, то мы спасены. Он всем покажет, какой он супер-дед.
Что касается моих родителей, то их эксперименты и якобы любовь с Германом продлились несколько месяцев, после которых они вернулись в пригород и сделали вид, что не было никакого сомнительного отпуска со стариком в фургоне. Я не знаю, кто был инициатором их разрыва, но подозреваю в ветрености именно морщинистого ловеласа, который неизвестно где шлялся несколько лет, но он сказал, что это моя дура-мать настояла на том, чтобы он прекратить “нездоровые” отношения.
Три раза “ха”, потому что эти “нездоровые” отношения возобновились, как только Герман пришел с внучатами к ним в гости, но я уже не возмущалась. Я многодетная мать с тремя мужьями и у меня полно других насущных проблем поважнее связи моих родителей с престарелым оборотнем. Они взрослые люди и пусть живут так, как им хочется.
В одну из ночей, когда все наши сладкие пупсики были уложены спать, а я ела у камина запеченное ребро кабана, глядя на всполохи огня, Эдвин тихо возмущается:
— А ты ведь ни разу нам не говорила, что любишь нас.
— Да, — соглашается ним Чад и громко зевнул.
— Поддержу, — устало отзывается со шкуры Крис. — Полли, сколько нам еще ждать?
— Я родила девять волчат, — устало помахиваю обглоданным ребром. — Девять! У вас совесть есть?
— Опять юлишь, — Крис забирает у меня кость и вручает жареную куриную ножку.
Они ведь прекрасно знают, что я их люблю. Если бы во мне не было этого чувства, то я бы здесь не сидела.
— Женщина рожает так много детей либо по большой любви, — я вытягиваю ноги, — либо она безумная.
Братья молчат и переглядываются. Вероятно, они решили, что я безумна, и я обиженно и глухо рычу.
— Люблю.
А затем замолкаю. Это лучшее признание, на которое я способна, и оно растопит сердце любого.
— И все? — охает Эдвин.
— Этого достаточно, — вгрызаюсь в ножку, и Крис вздыхает.
Чего им еще не хватает? Я считаю, что я уже множество раз доказала, что я каждого из них люблю и никуда от них не денусь.
— Через пару лет она добавит “я”, а через годика четыре “вас”.
— Если будете хорошо себя вести, — я откидываюсь на спинку кресла. — А если нет, то я вам десятого волчонка подарю.
Чад испуганно крякает, и братья замолкают, обдумывая, насколько я серьезна в своих угрозах.
— Ну, если ты сильно хочешь десятого, — осторожно начинает Крис, — то мы можем обсудить это вопрос.
