Что был намерен сказать Александр своим вельможам, он не знал, да и боевой рог под руками не нашёлся. И тишину, в которой он пробирался, как тать, нарушать не хотелось. Ведь ему придётся объяснять причину своего «бунта», и тогда тот же дерзкий канцлер Монивид засмеётся и скажет: «Любезный государь, не вырваться тебе из объятий беса, если власть над тобою возьмёт женщина. Бес‑то ведь твой лучший друг». Мягкотелый Александр понял всю тщетность своих усилий и медленно побрёл в свою спальню. Он ещё не ведал того, что его приближенные уже бросили ему вызов и в предстоящей схватке выйдут победителями.
Когда великий князь Александр появился в своих покоях, за окнами ещё стояла тьма. Слуги возникли перед ним, словно тени, молча проводили его в спальню, дабы раздеть и уложить в постель. Он показался им настолько отяжелевшим от хмельного, что они поддерживали его за руки, чтобы он не упал. Александр не пытался убедить их в том, что он не пьян. Он даже умышленно делал вид, что очень отяжелел от хмельного, и потому велел слугам принести в спальню ещё кувшин вина.
Глава четырнадцатая. ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ БОРЕНИЕ
В тот предутренний час, когда князь Александр покидал Нижний замок, невольным свидетелем этого оказался князь Василий Ромодановский. Ныне он думал до рассвета уехать на дальнюю окраину Вильно вверх по речке Вилейке, где, как сообщили ему дворовые люди, скрывался его сын Илья. Пребывание при дворе Елены за минувшие дни изменило настроение князя. До появления в Вильно Василий был намерен примерно наказать сына за бунтарство. Теперь он готов был сменить гнев на милость. Будучи рассудительным, он понял, что Илья даже перед лицом смерти не откажется от любви к Елене. И мудрый князь подумал: пусть его сын преклоняется перед божеством, кое для него олицетворяла княгиня. Может быть, считал старый князь, когда‑нибудь всё это обернётся им во благо. Знал же князь, что Елена отдана за нелюбимого и недостойного её человека. Прошедшая неделя то и показала. Да, отец Елены, великий князь всея Руси, выдавая её замуж за литовского князя, играл политикой. Ему хотелось через дочь оказать россиянам, что были под Литвой, духовную поддержку. Им важно знать, что государыней над ними стоит православная христианка. Они ради такой государыни способны на многое и, возможно, уйдут за нею на Русь в судьбоносную годину. Князь Ромодановский понимал Ивана Васильевича. Но и Елену, эту прекрасную молодую женщину, он тоже понимал. Ведь может случиться так, что она останется в Литве одинокой. Какое‑то тайное предчувствие говорило князю Василию, что литвины не будут терпеть при дворе великого князя две тысячи россиян. Не бывало такого засилья русских при других державных дворах, куда выдавали россиянок, не будет и здесь. И что тогда? Не получится ли так, что Илья станет последней опорой Елене среди чуждых вельмож? Потому и отважился Ромодановский найти сына и вразумить его, может быть, на ратный подвиг. Выходило у Василия, что этот подвиг сына окажется угодным не только великой княгине, но и Русскому государству. А перед Шуйскими, что ж, ему придётся повиниться.
Обо всём этом князь Василий размышлял, пока шёл на конюшню, где стременной уже оседлал коня. Размышления его были прерваны появлением великого князя литовского на площади перед замком. Василий уже стоял в воротах хозяйственного двора и ждал слугу, когда из замка вышел князь Александр. Осмотрев площадь, он пошёл вдоль здания и скрылся за ним. Василий проявил любопытство и двинулся следом. Он увидел, как Александр поднялся к каменной стене, которая тянулась вдоль подножия Замковой горы, и вскоре исчез за калиткой, открывавшей путь к Верхнему замку.
Удивление князя Василия было недолгим. Он понял, что в опочивальне Елены случилось то, что могло повлиять на всю дальнейшую жизнь как самой государыни, так и её окружения. Знал же Василий, что просто так и тайком не покидают ложе супруги даже простые смертные, к тому же в первую брачную ночь. А тут сам великий князь убегал, словно тать. Было чему удивиться и в чём следовало разобраться. Василий забыл о том, что хотел отправиться на поиски сына, поспешил в замок, дабы разбудить князя Ряполовского, рассказать ему всё и услышать его мнение о случившемся. Тот был многоопытный придворный вельможа и понимал, что последует за таким событием.
Князь Василий выслушал Ромодановского, лежа в постели, и с печалью подумал: «Ведал бы государь, в какую яму угодила его доченька, то‑то душа бы дрогнула». Он был в растерянности и не знал, какие шаги предпринять, дабы как‑то наладить великокняжескую жизнь. Так он и сказал своему тёзке:
— Мы с тобой, княже, ноне, как слепые котята, и не ведаем, куда ткнуться за благом. Вот ежели прозреем, уж тогда…
— Государя бы уведомить. Пошли‑ка гонца, княже, — предложил Ромодановский.
— Нет, Василий, с такой вестью гонца слать не следует. То государь за нашу докуку сочтёт. Одно нам остаётся: терпеть покуда. Да и болесть из князя ничем не выгонишь. Ты же видел, как он полосует нутро хмельным. Посмотреть–потерпеть надобно. Авось образумится. Заметил, поди, как на государыню очи пялит. Да и она о чём-то думает. Долг‑то супружеский и на ней лежит. Вот и… потерпим.
— Коль так, ладно, княже, с Божьей помощью наберёмся терпения.
— А иного нам и не дано. — И князь Ряполовский умостился поудобнее.
С того памятного февральского дня миновало немало времени. Наступила весна. В воздухе ощущалось грозовое напряжение. Над замками оно нарастало, и вот–вот должна была разразиться гроза. Правда, никто не мог сказать, какой она явится — очистительной или разрушительной. Никто не знал, каких сил больше в собиравшихся тучах — злых или добрых. Жизнь близ Замковой горы разделилась. Хотя канцлер Монивид и многие вельможи покинули Верхний замок, разошлись-разъехались по своим палатам и имениям, а сам Александр поселился в Нижнем замке, мира и покоя пока никто из обитателей Нижнего замка не ведал. Но и «войны» не было.
Главное здание Нижнего замка, великокняжеский дворец, построенный почти сто лет назад великим князем Витовтом, мог разместить в своих покоях не одну сотню придворных и приживалов. Со стороны дворец выглядел как нагромождение разнородных построек: то возвышались каменные палаты самого замка, то лепились к нему деревянные терема, увенчанные башенками, то опять поднимались каменные строения. Внёс свою лепту в возведение дворца и князь Александр. В годы сватовства он заложил новые палаты, но, женившись, забыл о них, да и казна пустовала, не на что было строить.
Внешне казалось, что время во дворце течёт благополучно. Однако, вникнув во внутреннюю жизнь обитателей, можно было отметить, что в замке размежевались два враждующих лагеря. Бросалось в глаза и то, что литовцы и русские вели хозяйство врозь. У тех и у других были свои трапезные, поварни, хлебодарни, амбары, конюшни. Никто из литвинов не приходил на трапезу к русским, хотя их приглашали. Россиян же никто не звал. А великий князь Александр вовсе жил в одиночестве от своих и русских вельмож. Он переживал своё поражение в спальне Елены. Правда, частым посетителем Александра стал епископ Адальберт Войтех. Князь нуждался в утешении, и епископ хорошо справлялся с ролью воинствующего утешителя. Он не побуждал великого князя к примирению с супругой. Он жаждал вскормить в Александре ненависть ко всему русскому.
И пришёл час, когда предгрозовое затишье нарушилось. Вдохновители Александра, епископ Войтех и канцлер Монивид, добились своего и вынудили его к действию, которое никак не назовёшь мирным. На исходе апреля вечерней порой Войтех и Монивид пришли к Александру, и канцлер повёл речь о том, что нужно сделать великому князю, чтобы вернуть доверие панов рады.
— Государь великого Литовского княжества, паны рады и мы, его преосвященство Адальберт Войтех и канцлер Монивид, склоняем пред тобой головы и просим исполнить наше горестное пожелание, — начал пространно граф Монивид.
— Господи, я устал от вас, мои вельможные паны, — вяло отозвался Александр, покоясь в кресле возле камина. — Садитесь же и говорите, с чем пришли.
Войтех и Монивид сели на скамью, обитую сукном, и епископ сказал:
— Сын мой, Господь Бог и Пресвятая Дева Мария ещё не отвернулись от нас. Но если ты не исполнишь нашу мольбу, если в Вильно будут властвовать московиты, мы отвернёмся от тебя вместе с Всевышним и Девой Марией. Все паны рады, все священнослужители и вельможи, все мы пойдём к твоему брату Ольбрахту и будем слёзно просить короля защитить нас, — жёстко произнёс свою «мольбу» виленский епископ Адальберт Войтех Табор.
Александр удивился его властному голосу, но ещё сильнее был удивлён откровенностью главы литовской церкви. Подумал с участью обречённого: «Они меня не пожалеют. Для них нет ничего святого».
