— Спасибо, брат Филипп, — заключил князь беседу и выложил на стол пять золотых рублей. — Это тебе за радение ко мне. Завтра и проводишь меня до обители.
Наутро, чуть свет, князь Василий и староста Филипп покинули село Поставы и лесными дорогами ушли на Ошмяны. Приехали они в обитель, когда иноки завершили утренние молитвы и трапезу, расходились по кельям и на послушание. Появление в монастыре отца было для Ильи столь неожиданным, что он и спрятаться не успел и не знал, как поступить: то ли в ноги упасть, прощения просить, то ли убежать от отцовского гнева и расправы. Князь Василий погасил порыв сына доброй улыбкой:
- Да ты не пугайся, Илюша, я ведь к тебе с открытой душой и с замирением. Вот уж два месяца странствую в поисках тебя.
— Спасибо, родимый! — воскликнул Илья и упал–таки на колени. — Вещало сердце, что ты не будешь меня казнить.
— Не буду, сердешный. Ну, вставай, да позволь тебя обнять.
Когда обнялись и расцеловались троекратно, Илья признался:
— И прячусь я больше от государевых слуг.
Встретились они в монастырской келье, в которой, кроме широкого лежака, застеленного соломой и рядном, налоя с открытым Евангелием и образа Божьей Матери с горящей лампадой пред ним, ничего не было. Осмотревшись, князь Василий спросил:
— Зачем ты, Илюша, в обитель скрылся? Уж не схиму ли надумал принять? Тебе того нельзя делать, ты мой наследник.
— Батюшка, не болей сердцем, схимы не будет. А спрятался я в обитель от Прокофия Скуратова: с государевым словом он на меня и охотится, как борзая.
— Ныне живи вольно. Скуратову иное будет сказано государем. Через неделю–другую придёт весть. Пока побудешь здесь, а после в город вернёшься, поближе к княжескому двору. — Василий сел на лежак, сына усадил рядом, руку на плечо положил. — Матушку родимую увидишь. Она извелась по тебе. Мы с нею да с Федяшей на житьё волею государя приехали.
— То мне известно, батюшка. И матушку с Федяшей хочу увидеть. Токмо и впрямь, как ты говоришь, посидеть мне пока в Ошмянах.
— Что ещё тебя остерегает, сынок?
— Уж не знаю, батюшка, как и поведать, — замешкался Илья, но успокоился и продолжал: — Была у меня встреча с полоцким наместником Яном Заберезинским, ты его знаешь. Сказал он мне: ждите от панов рады гонения из Вильно.
— Сие мне ведомо, — заметил князь Василий. — Ещё что сказал?
— Ничего. С теми словами и ушёл. Вот я и хочу, батюшка, отсюда посмотреть, как и что будет. Тут монастырская братия одни русичи и за Русь болеют с нами заодно. Как беда подступит к великой княгине, так рядом буду.
— Ой, Илюша, непосильный крест на плечи берёшь — идти против рады и епископов. Что ты можешь один?
— Не один, батюшка, не один! Две трети Литвы — это Русь. Искру зарони, как трут и возгорится.
— Дай‑то Бог! Дай‑то Бог! — выдохнул князь Василий и погладил сына по спине. — Моё тебе слово одно: благословляю. Мы, князья Ромодановские, всегда были верными слугами государей.
В тот же день отец с сыном расстались.
— Матушке поклон низкий. Пусть за меня не беспокоится. И братцу поклон, — сказал Илья, обнимаясь с отцом.
— Всё передам, всем порадую, — уже озабоченный другим, ответил князь Василий.
Старый князь спешил в Вильно. Проведя много дней в поисках Ильи, он теперь боялся, что без него в Вильно всё уже случилось, и княгиня Елена могла попасть в беду. Он помчал в стольный град, не жалея лошадей.
Илья провожал отца с грустью. Щемило от предчувствия сердце. Оно вещало долгую разлуку или иную какую беду, Илья не понимал. Однако ему было тяжело, как никогда ранее. Но князь умел собраться и загнал вглубь души своей горести и печали, рьяно взялся за монастырские дела. Ещё в те дни, когда в Вильно продавал московские товары, он понял, что под личиной торгового человека ему долго не утаиться. Тогда же он пришёл к мысли, что надо искать другой лик. Как ему жить дальше, подсказали монахи. Он встречал их на улицах, в храмах, на рынках во множестве, и чувствовали они себя вольно. Даже православные иноки не испытывали гонения от властей, от горожан. И князь Илья решил найти русский монастырь, в котором мог пожить, перенять монастырские привычки, усвоить устав жизни обителей. Ещё он подумал, что должен выучить литовский язык, разговорную речь. Она показалась Илье простой и доступной, и он счёл, что знание её сослужит ему большую службу. Всё это осмыслив, Илья начал искать русскую обитель и православного литовца. В Вильно, однако, ему не удалось найти ни того, ни другого, да и опасно было оставаться в стольном граде под боком праведного боярина Прокофия Скуратова.
После того как Илья сбежал из застолья и скрылся из Нижнего замка, он в ту же ночь покинул Вильно и двинулся на восток. Так он приехал в село Поставы. Там Илья познакомился со старостой Филиппом. Тот встретил его по–отечески и во всём вразумил. Филипп же нашёл князю молодого и толкового литовца.
— Положись на Ведоша, он тянется к православию и чтит россиян, — сказал Илье староста, когда сидели за вечерней трапезой.
Из Поставы уже втроём отправились в Ошмяны. Ведош вырос в семье священника, где мать была литовкой, а отец русским. В свои двадцать лет Ведош был грамотным, смышлёным и крепким парнем. Илья нанял его учителем литовской речи с условием, что они вместе будут жить и работать некоторое время в монастыре. Ведош согласился. Игумен Ошмянского монастыря, Довмонт, охотно принял в трудники троих крепких мужей, и дело для них нашлось.
— Будете послушно трудиться, и обитель станет для вас родным домом, — сказал Игумен Довмонт в беседе с Ильёй.
Как раз начались полевые работы, и они взялись пахать землю. В монастыре их никто не спросил, откуда они, что привело их сюда. Илья выдал себя и Карпа за простых паломников. Лишь позже, когда пахали, монастырский келарь привёз на пашню трапезу, увидел на распахнутой груди Ильи золотой крест с драгоценными каменьями и подумал, что Илья не простой россиянин, о чём и поведал игумену. Довмонт не нашёл нужным докучать «паломнику», потому как он исправно выполнял работу. И впрямь, Илья находил в работе забвение, избавлялся от тягостных размышлений и испытывал от жизни в монастыре удовлетворение. Как сказал ранее Довмонт, обитель поделилась с «паломниками» теплом домашнего очага.
С Ведошем Илья общался полный день. Чуть свет проснувшись, Илья говорил ему: «День добрый». Ведош отвечал ему своей речью, и все их разговоры велись на литовском и русском языках. Илья говорил: «Ведош, запрягай лошадей». Тот отвечал по–литовски: «Илья, запрягаю лошадей». Уже к концу второй недели дотошный Ведош обращался к Илье по–русски, а упорный Илья откликался по–литовски, и всё у него получалось.
Как только завершились весенние полевые работы, игумен Довмонт решил послать Илью и его друзей в Вильно за товарами для обители.
— Пришёл час тебе в миру показаться, сын мой. Там неспокойно, и тебе это надо знать, — пояснил Довмонт.
— Спасибо, святой отец. Я давно ждал сей день, — поблагодарил Илья и спросил: — Когда нам отправляться?
— Завтра после молитвы и в путь.
В первые наезды в город жизнь в нём ничем не насторожила Илью и текла обыденно. Довмонт держал в Вильно монастырский двор и дом, и это было очень удобно для приезжающих иноков. В своей монашеской одежде Илья чувствовал себя спокойно и уверенно. Он ходил по городу, по многолюдному рынку вместе с Ведошем, прислушивался к разговорам и узнавал даже кое‑что из того, чем интересовался больше всего. Иногда Илья появлялся близ Замковой горы и Нижнего замка, но вёл себя осторожно, опасаясь встречи с цепким на лица боярином Скуратовым. По скупым слухам, которые Илья добывал возле замков, он узнал, что жизнь в великокняжеских палатах хотя и протекает без бурных событий, но назвать её мирной нельзя.
После встречи с отцом Илья провёл в обители полторы недели. Однажды, проснувшись до рассвета, Илья почувствовал, будто какая‑то сила влечёт его в город, и он поддался этому влечению. Оставив в монастыре Карпа, Илья и Ведош уехали в Вильно. Накануне Илья и Карп наловили в озере корзину крупных карасей. Теперь они, переложенные крапивой, ждали своего часа в возке. Илья ещё не знал, кому они достанутся на обед, но был уверен, что ловил не напрасно. Покинули Илья и Ведош обитель с благословения игумена Довмонта. Восход солнца застал их на полпути к городу. Апрельский день обещал быть погожим. В природе уже всё ликовало, на лугах вдоль петляющей Вилейки рябило в глазах от разноцветья. Воздух был чист и свеж, дышалось легко, и ничто не предвещало буйства стихий. А среди людей в это раннее апрельское утро уже бушевали страсти. На последнем холме перед Вильно Илье надо было бы остановиться и присмотреться, что происходит на улицах города. Может быть, он и насторожился бы. Но лишь острый и тонкий слух мог бы уловить за версту с лишним гудение толпы горожан, которые собрались на площади Свенторога перед земляным валом, опоясывающим Нижний замок. Но Илья и Ведош ничего этого не слышали. Убаюканные мерным бегом коня, они подрёмывали в возке на мягком сене. Спустившись в долину, они подъехали к мосту через Вилейку и очнулись.
