— Господи, я устал от вас, мои вельможные паны, — вяло отозвался Александр, покоясь в кресле возле камина. — Садитесь же и говорите, с чем пришли.
Войтех и Монивид сели на скамью, обитую сукном, и епископ сказал:
— Сын мой, Господь Бог и Пресвятая Дева Мария ещё не отвернулись от нас. Но если ты не исполнишь нашу мольбу, если в Вильно будут властвовать московиты, мы отвернёмся от тебя вместе с Всевышним и Девой Марией. Все паны рады, все священнослужители и вельможи, все мы пойдём к твоему брату Ольбрахту и будем слёзно просить короля защитить нас, — жёстко произнёс свою «мольбу» виленский епископ Адальберт Войтех Табор.
Александр удивился его властному голосу, но ещё сильнее был удивлён откровенностью главы литовской церкви. Подумал с участью обречённого: «Они меня не пожалеют. Для них нет ничего святого».
Великий князь давно знал Божьего слугу Адальберта Войтеха. Он встал во главе литовской церкви ещё при отце Александра. Это был человек властный, честолюбивый и суровый. На худом белом лице под густыми чёрными бровями сверкали жгучие чёрные глаза. Их взгляд мало кто выдерживал. Подбородок был квадратный, тяжёлый и говорил об упрямом нраве. Епископа боялись все паны, будь то гетман, князь или шляхтич. Он фанатично соблюдал каноны католичества и был одержим жаждой обратить всех православных Литвы в свою веру. Теперь, когда великий князь женился на православной москвитянке, Войтех добивался любым путём привести её в собор Святого Станислава и свершить над нею обряд крещения в латинство. Но, чтобы достичь это цели, как понимал Адальберт, нужно было изгнать из Вильно всех русских, кои в великом множестве окружили Елену, выпроводить не только воинов, но и всех приближенных государыни, особенно князей Ряполовского и Ромодановского, боярина Скуратова. О, пока они в Вильно, ему не сломить волю Елены, считал Адальберт, и продолжал давить на великого князя Александра.
Королю польскому Яну Ольбрахту, твоему брату, литовская земля так же дорога, как и сама Польша, ибо это его отчина, — продолжал епископ, заведомо в своей речи вознося Ольбрахта. — Он не пожалеет ни войска, ни денег, чтобы навести в великом княжестве порядок и изгнать всех московитов с нашей земли.
Князь Александр хотя и не обладал большим разумом, однако понял, какие последствия будет иметь его отказ выполнить волю епископа, панов рады вкупе с канцлером. Если вельможи переметнутся в стан короля Ольбрахта и устроят заговор против литовского князя, то вряд ли он удержится на престоле. Сама идея объединения Польши и Литвы под одной короной витала в воздухе с первых же дней после смерти короля Казимира. Всем противникам Александра сегодня было ясно, что они легко достигнут цели и Литва сольётся с Польшей в единое великое государство, тем более что у Александра не было ни сторонников, ни сил противостоять Ольбрахту, своим вельможам и гетманам. Все они, по неведомым Александру причинам, держали своё войско — сотни шляхтичей, тысячи холопов — в постоянной боевой готовности. Николай Радзивилл, Константин Острожский, Витус Хребтович, братья Друцкие — эти гордые, властолюбивые вельможи польского происхождения, не задумываясь, исполнят волю короля Ольбрахта при первом же его повелении. Как понимал Александр, успех его противников был предсказуем ещё и по той причине, что все они вместе с королём Ольбрахтом были против его брака с московской княжной и теперь считали своим врагом не только великого князя московского, но и его зятя Александра.
Однако клетка, в которую загоняли Александра Войтех и Монивид, была менее прочной, нежели та, в которую его может загнать тесть Иван Васильевич. Пойдя на поводу у своих вельмож, изгнав из Литвы всех придворных и воинов Елены, он, Александр, разорвёт мирный договор с Русью, заключённый всего год назад с великим трудом, нарушит клятвенное целование свадебного договора. Мог ли он ждать пощады от московского государя? Конечно же, её не будет. Великий князь всея Руси приложит все силы, чтобы его дочь не была обесчещена, чтобы его влияние в Литве не лопнуло, как мыльный пузырь.
Между тем, пока великий князь смотрел на огонь камина и предавался безрадостным размышлениям, канцлер Монивид распорядился накрыть стол прямо в спальне государя. Вскоре на столе красовались вкусные яства и два серебряных кувшина с хлебной водкой и вином. Канцлер помог Александру встать с кресла и ласково сказал:
— Ты, великий князь, не печалься. Наша жизнь потечёт прекрасно, если мы освободимся от московитов, а великую княгиню Елену обратим в нашу веру. Тогда к вам придёт духовное сближение и вы порадуете Литву наследником престола.
— Головы нам с тобой не сносить, если прогоним москалей, — с сердцем отозвался великий князь.
Александр шёл к столу неохотно. Он уже несколько дней не брал в рот хмельного, набирался сил и духа, чтобы прийти к супруге и защитить её честь. И на этот раз он был намерен выпить самую малость. Из первого кубка он лишь пригубил вина и даже поморщился: дескать, не совращайте меня пакостью. Однако его никто не совращал: ни канцлер, ни епископ не побуждали его пить хмельное. Вскоре «душа» всё же заявила о себе и так властно, с такой силой взяла за горло, что хоть волком вой, но дай ей хмельного, ежели погибели не ищешь. И Александр уступил, как только Монивид сказал:
— Ныне день поминовения родителей, так ты уж, государь, прости, что призываем их помянуть.
Он подал великому князю кубок. Александр выпил хлебной водки и удивился, что она сладкая. После третьей чары ему стало весело, появились смелость и дерзание. В груди разлилось весеннее ликование. Он даже пожурил канцлера и епископа:
— Вот ты, глава правительства, и ты, любезный глава церкви, могли бы прийти ко мне с письменной грамотой о желании панов рады. Будь там сказано, что все вы вкупе с моими подданными требуете избавить Вильно от близких моей супруги, я бы, пожалуй, решился. Грамота, она силу имеет. Их бы и духу здесь не было.
— Прости, великий князь, грешны. Не пришла нам такая мудрая мысль, — покаялся Монивид.
— Потому говорю: делу — время, потехе — час. Иди, любезный канцлер, за словом рады, приноси грамоту, а мы тут со святым отцом побеседуем о душе.
Канцлер Влад, такой же высокий, как и Александр, но в свои сорок пять лет уже дородный, крепкий, словно кряж, с лицом цвета обожжённой глины, был всегда верен себе и не уходил из застолья без чары. Наполнив все три кубка, он выпил одним махом свой и ушёл. Александр и Адальберт тоже выпили и пересели к камину.
Между ними завязался разговор, явно не похожий на беседу о спасении душ. Епископ был болен. Но если Александр страдал от жажды пития хмельного, то Адальберт мучился болью стяжательства. Правда, при этом он делал оговорку, что несёт свой тяжкий крест во благо церкви. Ещё в тот день, когда огромный поезд невесты Александра прибыл в Вильно и двигался по центральной площади, зрелище поразило епископа и у него появилось желание узнать, что же такое могла привезти из отечества более чем на ста возах русская княжна и нет ли на тех возах чего лишнего в пользу процветания хотя бы одного, любимого Войтехом храма Святого Станислава. Тогда‑то у епископа и родилась мысль вызнать всё о содержимом возов, сундуков, ларей, укладок, ларцов, которые скрылись за воротами Нижнего замка и там были отправлены в амбары и кладовые. Вскоре он проведал, что всё достояние княгини Елены находится в руках «недреманого ока» — казначея дьяка Фёдора Кулешина — и двух десятков дюжих руссов. В Москве дьяк получил по описи Казённого двора все шубы, платья, летники, накидки, головные уборы, сапожки, золотую и серебряную посуду, столовые приборы, украшения, драгоценности, деньги — всё необходимое для свадьбы и прожития.
Отец Елены, Иван III, и впрямь наделил свою дочь несметным богатством. Только одних кубков, братин, блюд, тарелок, ножей, ложек, вилок Кулешин принял из Казённого двора на сто сорок персон — всё из серебра и золота. Адальберту удалось узнать, что дьяк Фёдор Кулешин держит в руках всю казну великой княгини. Во что сия казна оценивается, епископ не ведал, да и никто не знал, сколько денег имеет княгиня, кроме неё и Кулешина, да ещё князя Ряполовского. И всё-таки епископу было известно, что в замке разгрузили четырнадцать возов с сундуками, в коих хранились серебро и золото. Но никто не сказал ему, что представляет собой это серебро и золото: то ли монеты и драгоценные украшения, то ли утварь. Однако епископу было достаточно знать, что в любом виде четырнадцать возов с драгоценностями — это несметное сокровище, огромное богатство, о котором не могли мечтать даже литовские князья. Слышал епископ позже, что, кроме всего прочего, Елена привезла триста пятьдесят шуб, опашней [19] и мантий, шитых золотом и украшенных драгоценными камнями. Всё богатство Елены Адальберт видел как бы воочию, и от этого у него кружилась голова. Он со страстью шептал Александру:
