— Да в конце концов, Австрия ближе, чем Непал… И в Солони я тоже была. Ты как раз находился в отъезде.
— Чтобы работать, зарабатывать на жизнь себе, тебе, мальчикам. — И Марк устало добавил: — По-моему, всю жизнь я только это и делал.
— Даже сейчас?
— Могу же я дать себе неделю передышки, тем паче что у тебя уже полгода есть… — И вдруг рассвирепел: — Это твой первый?
— Ты бы еще с Адама начал.
Марк схватил ее за руку, грубо дернул к себе.
— Отвечай сейчас же! При теперешних наших отношениях я должен знать всю правду.
«Сейчас он меня наверняка побьет». Дельфина была даже не прочь, пожалуй, забавно получится.
— Ну, отвечай же!
Она нерешительно молчала. Переигрывать тоже не стоит.
— Да, первый.
Гнев его сразу упал.
«Значит, для него важен только вопрос количества. Один любовник — это еще полбеды, а вот десяток… Странная все-таки штука мужская честь!»
Ясно, он еще соглашался на страстную любовь, но не допускал, чтобы она вступала в случайные связи.
«Никогда не угадаешь их реакции, в жизни не угадаешь».
— А как же наш семейный очаг?
— Очаг! Его уже нет. Неужели ты забыл, что хочешь быть свободным? Ты первый запросил свободы.
— Долг женщины — охранять семейный очаг…
Вот он весь арсенал буржуазных условностей: брак, дети, семья. Даже любовь. Все мифы воскресли, были оправлены в золотые ризы, хоть молись на них.
Дельфина выдумала свой роман вовсе не в надежде подогреть уснувшую ревность. Уж что-что, а расчет никак не вписывался в ее характер. Ее вдруг подхватило воображение. Поначалу просто игры ради.
Спокойным голоском она продолжала свои небылицы:
— Ребятишки прелесть. Они меня очень любят, по крайней мере, пока любят. Вот если я поселюсь вместе с ними, тут уж не знаю, что будет. Я иллюзий себе не строю.
— Потому, что изучила характер его детей?
Она изумленно взглянула на мужа.
— Ну, конечно. Ладить с ними мне просто необходимо. Отец не желает их травмировать.
«Мы куем наше прошлое так же умело, если только не лучше, чем будущее». Внезапно она наткнулась на эту истину.
Марк чуть не опустил глаза под ее прямодушным взглядом.
— Что же, в сущности, ты намерена делать?
— Я сказала: подумать. Как ты, так и я.
— И для этих самых раздумий ты и приехала сюда?
— Нет. Хотела узнать, на каком мы с тобой свете.
— И официально сообщить, что наставила мне рога!
— Нельзя ли без вульгарных выражений?
— Я просто выражаю словами то, что ты так красноречиво, но беспощадно описывала. — И, помолчав, сказал: — Неужели ты не понимаешь, какой жестокий удар ты мне нанесла?
Дельфина недоверчиво слушала мужа.
— Короче, ты готов был бросить верную жену, но не жену изменившую… тут еще нужно подумать. Я-то об этом не подумала. Напротив, хотела облегчить тебе разрыв. А раз так проще, то пусть тебя не мучает совесть.
— Прошу тебя, без этих шуток. Дело идет о нашей жизни. А это серьезно. С чувствами не играют.
— А кто тебе предлагает играть? Ты сам превращаешь, увы, слишком обычную ситуацию в водевиль какой-то.
Мало-помалу Дельфине стало ясно, что она все равно выбрала бы именно эту тактику, если бы заранее решила «отобрать» мужа. Такого рода хитрости были не в ее стиле, но подсознательно она с редкостным искусством провела сложную операцию. И в то же самое время ее охватывала печаль о том, чего не было, но быть могло бы. Она уже начинала любить этого австрийского графа. Нежный, любящий друг. А также восхитительный любовник. Ей представились зимние вечера в замке, огромный камин, где потрескивают поленья. Одно плохо, она не знала, где эта самая Солонь. И не сумела бы точно указать ее местонахождение на карте.
И ей уже представилось, как она уйдет из дома. Как воспримут это мальчики? Она перетревожилась так, будто ее небылица стала былью. Ей-богу, она с ума сходит!
Марк тяжело поднялся со стула.
— Прости меня, я должен пройтись.
— Пожалуйста.
— Мне необходимо походить… Я должен привыкнуть. Для меня все это так неожиданно. Любовник… И я должен смириться с этой мыслью, откровенно говоря, я не совсем тебе верю, уж очень все это странно.
— Странно? Ты так на самом деле думаешь?
— Применительно к тому представлению, какое у меня было о тебе, — это странно. Я считал тебя не похожей на других… на всех других. Почему? Несомненно, из гордости, коль скоро ты была моей женой.
Дельфина еле удержалась, чтобы не броситься ему на шею, сказать, что все это она насочиняла… но, нет, еще рано — лучше попозже! Возможно, нынче вечером. Она заметила только:
— Я и сейчас еще твоя жена.
— Никогда не следует считать себя каким-то исключением, наверняка ошибешься. Мужчины, женщины, все сволочи. Никому от этого не уйти. Ну, пока.
— Ты вернешься?
— Ясно, вернусь, я не собираюсь ночевать под открытым небом или у женщины. Сейчас мне не до баб… И успокойся, руки я тоже на себя не наложу.
Он вышел.
Как же ей выбраться из этого осиного гнезда? Как сказать Марку, что она наврала? Но почему теперь он обязан ей верить? Ведь если даже она будет клясться, что выдумала от корки до корки весь этот роман, она и тогда, возможно, солжет? Что привести себе в оправдание? Как объяснить ему столь неожиданный поворот, мысли? И как выбрать наиболее подходящую минуту, чтобы облегчить душу, потому что рано или поздно придется ему во всем признаться. И все-таки этот обаятельный австрийский граф станет отныне частью ее жизни. Сладостное убежище в те вечера, когда она почувствует себя особенно ранимой.
Ночь выдалась ледяная. Дул резкий ветер. Еще издали Марк заметил развевающийся плащ. Тоже еще встреча! Теперь уже видно было лицо, насмешливая ухмылка. Ален с трудом вытащил из-под плаща руку.
— Вы один?
— Как видите.
— Можно с вами?
— Как вам будет угодно.
С минуту они шагали бок о бок. В молчании.
— Вы что-то не слишком красноречивы.
— У меня неприятности.
— У вас?
— А что тут такого?
— К вам же супруга приехала.
— Ну и что?
— Надеюсь, я вам ничего худого не сделал?
— Вы — нет.
— Однако мы перестали встречаться.
— Возможно…
— Это потому, что ваша жена здесь?
— Не вмешивайте, пожалуйста, мою жену…
— Вы же сами уверяли, что даже в Париже ничего не изменится, что мы останемся друзьями. А достаточно было ей приехать, и сразу все разладилось. Но заметьте, я и не верил вашим обещаниям.
— Оставьте меня, Ален, мне не по себе. — И почти шепотом докончил: — Я несчастлив.
— Несчастливы, вы? Вы, взрослый мужчина?
— А вы воображаете, что только молодые могут быть несчастны?
— В какой-то мере да. Молодые и дети. А взрослые — народ рассудительный, по большей части. И потом они привыкли.
— Привыкли? К чему привыкли? Вы думаете, значит, что можно привыкнуть?
— Думаю…
— Так вот, мой милый, привыкнуть нельзя. Случится горе, все равно страдаешь, как в первый раз, как в первый раз, мучаешься. Опыт, мудрость и прочее просто не существуют. Ты один открываешь для себя мир, получаешь удары. Никто тебе и руки не протянет. Никогда не протянет.
Глава шестая
Марк вернулся уже глубокой ночью. И сразу же лег. Молча. Словом, вел себя так, как если бы находился один в номере. Мерное дыхание, которое он не мог не слышать, оставляло его вроде бы равнодушным. Ничто отныне, думал он, не способно его взволновать; слишком уж жесток полученный удар.
Та самая супружеская любовь, которую он так легкомысленно готовился поставить под сомнение, та самая любовь, когда на нее посягнул чужой, когда она гибла на его глазах, стала теперь смыслом его жизни. В голове упрямо кружились все одни и те же слова, без начала, без конца, и он почему-то называл это «размышлять». Даже сон не смягчил печаль, казавшуюся ему столь же несправедливой, сколь и неправдоподобной.
Проснувшись утром после ночи, когда даже их страсть оборачивалась неприязнью, Дельфина по-прежнему не знала, какой тактики держаться. По-настоящему она не угрызалась. Но совсем иное дело иметь чистую совесть.
«Нужно выбрать час, час благоприятный, чтобы признаться ему во лжи… В сущности, торопиться некуда! Любовника временно прибережем, а там видно будет, что с ним делать».
Дельфина отлично сознавала, что благодаря этой своей выдумке она занимает позицию силы, которую не желала оставлять, как не желала ее добиваться.
Оба они дошли уже до такой точки, что любое столкновение стало бы им отрадой.
Дельфина только что поднялась с постели, когда в дверь постучал рассыльный и вручил ей письмо. С первого взгляда она узнала аккуратный умный почерк Даниэля. «Благородный почерк». Торопливо вскрывая конверт, она все-таки успела так про себя подумать. Уняв нервную дрожь в руках, она вынула листок. Послание оказалось довольно лаконичным. Даниэль выражал удивление, почему это родители пишут так загадочно. А также беспокоился, почему она задержалась. Но с каких это пор родители должны оправдываться перед детьми? Чуть ли не угрожающим тоном он требовал, чтобы ему как можно скорее сообщили предполагаемую дату приезда, потому что надо же возвращаться в Париж. Все это было изложено в сдержанных тонах, вполне уважительно, пожалуй даже слишком уважительно. И тем не менее письмо можно было уложить в немногих словах: «Вы что, с ума посходили? Хватит дурачиться! Ваше присутствие необходимо дома».
