Прочитав письмо, Дельфина со вздохом протянула листок Марку.
— Что ему ответить?
— Мы не обязаны давать им отчет.
— Да ты прочти сначала.
— Ладно… ладно.
Через минуту Марк бросил письмо на стол. Без комментариев.
— Ну?
— Очевидно…
— Что очевидно?
— Тут дело не только в одном этом письме, а во всем вообще. — И устало выдохнул: — Сначала надо нам что-то решить.
— Конечно.
— Но так-то легко будет объяснить им.
— Давай сначала решим мы сами.
— Хорошо… но время терпит.
Вечная мужская трусость. Но определение это подходило вполне и к ней самой. Во всяком случае, на сей раз.
Еще одна ночь. Часы тянулись бесконечно. Уныло… «Все это ужасно глупо, до слез глупо», — не могла не сознаться себе Дельфина.
Иногда ей становилось стыдно, но только минутами.
Ведь единственно подлинный виновник — это Марк. Разве не его поведение побудило ее выдумать себе этого прелестного и смехотворного любовника. Любой другой мужчина, более умудренный, на месте Марка не принял бы на веру этот не выдерживающий критики роман. Он стал бы расспрашивать, и очень скоро обман был бы разоблачен.
Тут пришло второе письмо. На этот раз от Давида и адресованное Марку. Совсем в ином тоне. Почти деловое письмо. Своего рода отчет: родители должны знать о том, что произошло в Париже. Дени угнал машину. Его задержали. Но скоро выпустили, и он вернулся домой на набережную Флёр. Даниэль всячески старается замять дело.
Они обратились к адвокату, мэтру Версану. Родители, без сомнения, одобрят их выбор. Но, увы, отношения Дени с братьями окончательно разладились. Хотя они всячески стараются их наладить, к Дени не подступишься, сидит, как дикий лев в клетке, и злится. Засим шли кое-какие деловые замечания.
Марк рухнул на кушетку.
— Этого только недоставало!
— Действительно, очень неприятно.
— Неприятно? Странная манера выражаться.
— А что, по-твоему, я должна была сказать? Что это трагедия, что мы обесчещены?
— Во всяком случае, это было бы ближе к истине.
— Не надо преувеличивать.
Он в бешенстве вскочил с кушетки.
— Преувеличивать! Значит, по-твоему, здесь есть что преувеличивать. Достаточно самих фактов, даже более чем достаточно.
— Хорошо… я сказала глупость, если так тебе легче.
Дельфина казалась совсем спокойной, даже улыбнулась, словно разразившаяся буря очистила атмосферу. Наконец-то вполне определенная неприятность, неприятность, какую можно выразить словами…
— Легче… Нет, ей-богу, что ни слово, то… Будто речь об этом идет. В такие минуты… — И помолчав, спросил: — Ну, что будем делать?
— Сама не знаю… Мы должны принять решение…
— Да, но эта кража все меняет.
— Как так?
— Не понимаешь, нет? Вот уж воистину, женщины…
— Что женщины? Пока что речь идет не о женщинах, а о молодом мужчине. Терпеть не могу твоих расистских штучек: женщины, дети, негры…
— Сейчас не время философствовать.
— Для того чтобы честно мыслить — всегда время.
— Только сбила меня. О чем это мы говорили? Ах, да! Я сказал, что эта кража все меняет. Приходится возвращаться. Я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы моего сына осудили, а я при этом буду сидеть сложа руки и даже не попытаюсь ему помочь.
Молчание.
— А ты, Дельфина, что ты собираешься предпринять?
— Видишь ли… Сама еще не знаю.
— Иные решения, иные поступки идут прямо из сердца. Размышления порой даже неуместны. Хотя, конечно… Каждый реагирует по-своему.
— Совершенно верно…
— Послушай, Дельфина, очнись. Ты сама отлично понимаешь, что надо возвращаться. Поскорее увидеть сына.
— Тебе, возможно, и надо. А я… я еще посмотрю. Сейчас самое главное, чтобы ты был с детьми.
— Тебе решать. Но и мать тоже в подобных обстоятельствах…
— Мать!.. Отец отлично все уладит и без матери.
— Как тебе угодно, но не скрою, что я весьма и весьма удивлен. Впрочем, решай сама. Пойду к портье, узнаю, когда ближайший рейс. Пока я буду договариваться, ты тут подумай и скажи.
— Хорошо.
Конечно же, она поедет домой! Угон машины встревожил ее так же, как и Марка, возможно, даже больше, но со дня своего приезда в Катманду Дельфина не разрешала себе никаких необдуманных действий; не может она плыть по течению, как прежде. Теперь она некий выдуманный персонаж, и персонаж этот обязан вести себя сообразно своей роли. Приходится действовать, как действовала бы та, другая Дельфина. Необходимо каждое движение, каждое слово подгонять как можно точнее к предыдущим.
Вернулся Марк. Первым делом Дельфина спросила:
— Ну, как?
— Пока ничего. Возможно, Дельфина, ты и права. В конце концов, время терпит.
— Этого как раз я и не говорила.
Он замолчал.
«Время терпит… Особенно сейчас, когда они попали в такую переделку. Чуть раньше, чуть позже: мой сын — вор, у моей жены — любовник. А я? Какова моя роль во всем этом? Так вот, я сам за все в ответе: хотя бы частично, но в ответе. Все смешалось, а я не сумел вовремя положить этому конец. Прозевал. От невнимания. Дельфина, целых полгода… а я и не догадывался. Мчался вслед уходящей своей молодости. На старости лет за бабочками гоняюсь…
Ну, а теперь? Возвращаться домой! Безусловно, но что я скажу? Что сделаю? Версан прекрасный адвокат, мое присутствие ничего не изменит. Ссоры, крики, ругань. Даже сейчас представляю все эти дикие сцены».
Вышел из игры. К чему это отрицать? А жизнь? Не удалась! Он предчувствовал это, еще не полностью осознав, как тогда, когда решил начать все сначала. С нуля. Зачем? Если уж он не добился успеха в тот, первый раз, когда на руках были все козыри, и старший среди них — молодость, как же можно рассчитывать, что теперь улыбнется ему удача? Да, наивности у него хоть отбавляй.
И так же внезапно он открыл, что по-настоящему-то никого не любил — любил в подлинном смысле этого слова. Условные чувства, и только. Ни разу не переступил их рубежа. Вот в этом-то пункте и постигло его подлинное поражение: у него оказалась врожденная неспособность отдавать себя, и поэтому порой дружбы у него завязывались быстро и горячо, но ненадолго. Жена, дети, их он любил как раз в той мере, в какой получал от них отдачу. Угон машины? Конечно, удар, доказательство нового провала, но никак не горе. По правде говоря, глубоко его затрагивало лишь то, что случалось с ним самим.
Единственный дар… но никогда он ни с кем им не делился. Эти хиппи лишь катализаторы, не более того. Правда, есть еще Ален. Не стоит слишком обольщаться этим образом, а то непременно зайдешь и тупик…
В Париж вылетели оба. Через три дня. Дельфина еще поломалась. Для проформы. Она рассчитывала скинуть с себя груз лжи во время перелета. В Париже ей не избавиться от такого ярма. В самолете люди обычно разговаривают. Вот она и надеялась.
Однако за целую ночь она так и не нашла подходящего случая ликвидировать австрийского графа. Он проторчал у нее перед глазами весь перелет, спокойно втиснувшись между ней и Марком. Пришлось смириться, значит, она притащит и на набережную Флёр этот призрак. А дома Марк будет вести себя с подчеркнутой сдержанностью, чему она заранее ужасалась. Будет разыгрывать из себя прекрасно воспитанного человека, еще бы — его коронная роль. Короче, эта достославная любовная авантюра до чрезвычайности стесняла Дельфину. Обычно такая сдержанная на слова, она вдруг распустила язык, расписывая свой выдуманный роман. Странно, что подобная нескромность с ее стороны не насторожила Марка. Несомненно, внутренне он был готов выслушать такое признание, — хоть и больно, зато совесть его отныне может быть спокойной.
То, что Дельфина рассказывала о своих сомнительных любовных похождениях, ничуть его не поразило. А ее это в равной мере и оскорбляло и разочаровывало. Выходит, Марк — обыкновенный буржуа, и роман его жены был и будет буржуазным романом, и он принимал его именно в этом качестве.
«Ненавижу этих людей, но я-то чем от них отличаюсь? Да отличаюсь ли? Я из их клана. Они такие же, как я, однако я ничуть на них не похожа. И себя я ненавижу, так сказать, через них, потому что они погрязли в несокрушимом самодовольстве, в их пресловутой, но весьма агрессивной чистой совести. Они гордятся собой. А на самом деле унылые людишки».
Даниэль с Давидом встретили родителей в аэропорту. В машине каждый без лишних слов занял то место, которое числилось за ним уже годами: Марк за рулем, Дельфина рядом с мужем, сыновья на заднем сиденье. Казалось, так ничто и не нарушило твердо установленного семейного порядка. Говорили об утомительном перелете, о часовом поясе, о приготовленном дома завтраке. Все старались сделать вид, что не замечают отсутствия Дени. Впрочем, впятером в машине, пожалуй, было бы тесновато. Словом, ничто не заедало в хорошо смазанном общественном механизме. Однако, вылезая из машины, Дельфина спросила:
