Кружевная скатерть на розовом чехле не могла скрасить убожества застольной беседы, которая каждую минуту грозила прерваться. Каждый чувствовал себя неловко. С какой стати Надин решила, что она обязана с маху устроить этот печальный пир? Не из-за любопытства ли отчасти?
«Может, это я порчу всем настроение? Но приехала-то я сюда, чтобы услышать что угодно, только не это молчание. А как было бы, не будь меня здесь?»
Вот если бы некий радар указал ей, каких подводных камней следует избегать. Какая из этих двух женщин по-настоящему опасна? Нет сомнения, Надин вероломнее, зато Эльсенер безумнее. Впрочем, их достоинства и добродетели — а может, и отсутствие таковых — не так уж интересовали Дельфину. Она приехала сюда не затем, чтобы судить, не затем, чтобы отсеивать добро от зла. Обе эти женщины существовали для нее лишь применительно к Марку. Которая из двух? А еще говорят — конечно, просто по привычке — о пресловутой женской интуиции.
Откровенно говоря, будь Марк по-прежнему таким, каким он ей казался, каким она знала его наизусть, будь он ее спутником, останься он верным самому себе — раз он уже не верен другим, — Дельфина расхохоталась бы при мысли о том, что одна из этих чокнутых могла его соблазнить. Ну а сейчас… Налетел смерч, все смял, вряд ли даже уцелеет самая основа их счастья.
Дельфина совсем растерялась, а в голове все быстрее и быстрее кружился хоровод вопросов: «Которая из двух? С какой стороны мне ждать удара?»
Беседа за столом все чаще и чаще прерывалась провалами молчания.
Дельфина даже не расслышала, что к ней обратились с вопросом. Марк, повысив голос, проворчал:
— Что с тобой, Дельфина? Мадам Форстер с тобой говорит…
— Простите, пожалуйста.
— Вы, должно быть, устали… Такое длинное путешествие. Вы хоть поспали немного?
— Да… Я отдохнула.
— Ваш муж познакомил вас с достопримечательностями нашего города?
— Меня особенно потрясли мальчики.
— Мальчики?
Надин подняла брови, бросила на Дельфину вопросительный взгляд.
— Я имела в виду, что они меня очень заинтересовали.
— А кого же вы видели?
— Алена, Сержа, Матье и еще кое-кого.
— И они действительно вас заинтересовали?
В ее вопросе явно слышалась ирония.
— А почему это вас удивляет?
Тут в разговор вмешалась упорно молчавшая Эльсенер:
— Да не так уж удивляет. И все-таки, что вы в них нашли?
После минутного раздумья Дельфина уточнила:
— Мужество, их стремление достичь идеала. Да их взгляды тоже.
Обе женщины насмешливо расхохотались.
Без сомнения, в нормальной обстановке ни одна из них не должна была бы понравиться Марку. Но мы уже вышли из рамок нормального, тому доказательством сегодняшний ужин. Эльсенер… развалина и, однако, свежа — хорошо, допустим, даже слишком свежа. А Надин, очевидно, неплохая, но уж до того ломается. Возможно, что, в конце концов, мой дурачок Марк — все мужчины дурачки — попался на эту удочку. А Эльсенер мне, пожалуй, жаль — сколько ей приходится тратить усилий в борьбе со временем…
Выбор был сделан. Теперь уж Дельфину не собьешь с толку. Враг налицо. Теперь лишь против одной Надин и будут направлены все стрелы. Но та, ни о чем не подозревая, спокойно заметила:
— Вы действительно считаете, что эти мальчики мужественно себя ведут? Болтаются без толку целый день, валяются на циновках, бездельничают.
— Безделье, это еще не…
— Могли бы работать.
— Ах так… Благодетельное влияние работы…
— То есть?
— Да это просто оправдание, что ли, миф, ценность, весьма спорная и позволяющая не думать. А для некоторых она даже нечто вроде наркотика, который ничуть не лучше всех прочих наркотических средств.
— Но в конце концов без работы общество не сможет развиваться…
— Развиваться… а что это значит? Единственно подлинный прогресс — это прогресс внутренний. Покуда будут происходить войны, имеем ли мы право говорить о прогрессе? И пока хоть один человек будет осужден на голодную смерть…
— Так оно и будет, раз эти не желают работать.
— Нет, причина иная: они живут в беспощадном мире. Где нет уважения к отдельной личности. К чему летать на Луну, не лучше ли сначала навести хоть какой-то порядок на Земле? Мир движется людским тщеславием. И злом.
— У нас в Америке…
— Но живете-то вы здесь, а не в Америке, вы сами выбрали эту страну. Так в чем же дело?
Марк вмешался, желая положить конец спору:
— Скажи, дорогая, а не пора ли нам домой? Уже поздно, и ты еще не привыкла…
— Да, да, конечно, ты прав.
Все четверо поднялись.
Эльсенер попрощалась с гостями, а Надин пошла проводить их до машины. Тут они обменялись весьма вялыми словами благодарности.
Через несколько минут Марк и Дельфина уже катили в город.
Каждый ждал, чтобы другой нарушил это почти физически ощущаемое молчание, плотное, несокрушимое. А потом они сдались, думая о своем, и мысли их, не совпадая, шли своей дорогой. Через час они добрались до отеля. Стена, разделявшая их, стала теперь окончательно неодолимой. Дельфина охотно вызвала бы Марка на самую бурную сцену — просто чтобы хоть что-нибудь произошло. Но она так устала от тщетных своих усилий, что отказалась от этой мысли, даже не попытавшись ее осуществить. Вдруг ей подумалось, зачем она здесь. Сегодня вечером ее путешествие, сродни авантюре, показалось ей нелепым, смехотворным. Но разве можно говорить в данном случае об авантюре?
Вернуться домой, занять свое место при детях, разве не такова ее участь? Если она будет противиться, ничего от этого она не выиграет. Странная все-таки была затея — ехать сюда. А почему, например, она час назад так горячо взяла под защиту этих мальчиков? Говорила она искренне, но в каждом слове прорывалась ее неприязнь к тем двум американкам; пришлось также признать, что ее слова, которые час назад прозвучали бы странно, теперь, четко выраженные, стали неоспоримой очевидностью.
Войдя в номер, Марк запечатлел на лбу Дельфины рассеянный поцелуй. Без сомнения, чтобы показать, жизнь, мол, продолжается, никакого разрыва нет, но это-то и было самое худшее. Они даже не ссорились.
Вошли, не поостерегшись, в каждодневную враждебность. Вот этого она принять не могла. И никогда не примет.
На остатки завтрака налетели мухи. Дельфина поднялась и открыла дверь в коридор. Никого. Она поставила поднос у порога номера.
— Кончила хозяйничать?
— Если бы я не вынесла сейчас поднос, за ним бы зашли, и это внесло бы еще больше беспокойства, чем мое хозяйничанье.
Марк не ответил. Он хмурился.
Дельфина ласково спросила:
— Хорошо спал?
— Нет… плохо.
— А я чудесно. — Она потянулась, как бы желая доказать, как ей на самом деле хорошо. — Здешний климат мне очень подходит.
— Тем лучше. — Помолчав, он насмешливо добавил: — Вчера вечером ты просто блистала.
— Возможно, но тебе, по-моему, это все равно.
— И ты действительно веришь во всю эту чепуху?
— Какую чепуху?
— Ну, о которой ты вчера говорила…
— Не понимаю, почему ты-то издеваешься? Эти мальчики твои друзья. Если мне было приятно их общество, уж никак не тебе строить удивленную мину и тем более сетовать на это.
— Ясно… с этой точки зрения. — Он озадаченно взглянул на Дельфину, — Но ты так серьезно о них говорила, с такой страстью.
— Я всегда одинаковая. Разве ты забыл? Отдаюсь вся целиком… любому занятию. А уж о людях нечего и говорить…
— Но скажи, Дельфина, если бы твои сыновья?..
— Они «наши» сыновья, у тебя прямо мания какая-то называть их моими. — Подумав, она добавила: — Впрочем, это не случайно. Ты даже слова такие подбираешь, чтобы сразу чувствовалось, что ты отбрасываешь от себя… ну хотя бы ответственность.
— Ладно. Допустим, наши сыновья. Нечего из-за таких пустяков устраивать истории…
— Зря добавил «наши», в твоих устах прозвучало как уступка.
— Согласен. Покончим с этим. А если бы наши сыновья или даже один из них поселился здесь и жил бы наподобие твоих новых друзей, что бы ты тогда сказала?
После мгновенного колебания Дельфина прибегла к недозволенному в спорах приему:
— Знаешь, такие бессмысленные вопросы обычно задают убежденному борцу с расизмом, надеясь поставить его в тупик: «А что, если ваша дочка выйдет замуж за негра?» Можно иметь объективную точку зрения, хотя она иной раз противоречит личным чувствам.
— Для того чтобы жить в согласии с самим собой, надо уметь сочетать принципы как таковые с принципами, применяемыми на практике.
— Неужели ты действительно веришь, что многие люди живут в согласии с самими собой?
— Большинство не задается такими вопросами. У них нет таких притязаний. Но разве это довод? Ну скажи-ка, а что, если Даниэль очутился бы здесь?
