– Надежда Егоровна пошла к мошеннице, – сердито ответила я, – та ей голову задурила. Надеюсь, Грачева завтра покажет фото Славика людям.
– Каким? – не поняла Анжела.
Я рассказала Филипповой про лаз в заборе и игрушку, найденную на пустыре.
– Я права. Слава сказал матери, что ушел на занятия, а сам убежал, – резюмировала Анжела.
– Мальчик не мог сообщить о своих планах Сашеньке? – спросила я.
Анжела Сергеевна покраснела.
– При чем тут моя дочь?
– Надежда Егоровна упомянула, что Славик и Саша учатся в одной школе, – ответила я, – ваша девочка, похоже, любит малышей. Сегодня она весь день возилась с Никитой, читала ему, гуляла с ним. Я подумала, раз матери дружили, дети, наверное, тоже общались, Слава не раз видел Сашу, вероятно, он ей доверял.
– Глупости, – фыркнула Анжела, вставая, – Саша десятиклассница, а Слава ходит в начальную школу, о какой дружбе может идти речь? И вообще сын Надежды плохо знал Сашу, он практически не заходил к своей бабушке. Мать считала, что вид полупарализованной старухи плохо подействует на психику мальчика. Пойду спать, уже поздно!
Я тоже поднялась из кресла, пошла в свою комнату, легла в кровать и мгновенно заснула.
– Мама! – заорал во дворе мужской бас. – Мама!
Я подскочила на матрасе, машинально бросила взгляд на будильник, было полпятого утра. Я кинулась к окну, распахнула его и стала вглядываться в темноту.
– Мама! – голосили с улицы. – Ох, мама! Эх, мама! Ух! Ох!
Поскольку ничего больше не кричали, я решила, что в наш сад забрел кто-то из вечно пьяных караваевских мужиков и теперь буянит, не думая о том, что постояльцы гостиницы и хозяева еще спят. Окликать безобразника со второго этажа я не стала. Меньше всего мне хотелось разбудить страдающую от мигрени Белку, поэтому, живо схватив халат, я завернулась в него и понеслась во двор.
Входная дверь оказалась открытой. Это было странно, обычно Семен в полночь тщательно запирает замок и задвигает щеколду. Постояльцы, как правило, в это время разбредаются по комнатам, ну а те, кто загулял, могут нажать на звонок, и им сразу откроют. Но в середине осени любителей бродить допоздна по лесу нет.
Я зажгла фонарь, выскочила на крыльцо и увидела фигуру, которая быстро метнулась с дорожки в сторону живой изгороди.
– Стой! Кто идет? – выпалила я. – Немедленно вылезайте и объясните, почему хулиганите на чужой территории.
Ветки зашевелились, из-за туй вышла Филиппова, одетая в серый костюм.
– Анжела Сергеевна? – попятилась я. – Это вы сейчас во дворе кричали басом «Мама!»?
– Конечно нет, – встревоженно ответила преподавательница, – я спустилась минуту назад, хотела приструнить хулигана.
– У вас туфли испачкались, – сказала я.
Анжела поправила сумку, висевшую на плече.
– Напугала ты меня! Я пошла на крик, увидела человека и бросилась в кусты. Подумала, вдруг это насильник?
Я хихикнула и тут же замаскировала некстати вырвавшийся смешок кашлем. Навряд ли Филиппова может заинтересовать сексуального маньяка, на нее он не польстится.
– Мама! Эх! Ух! Ох! – раздалось слева.
– Слышишь? – вздрогнула Анжела.
– Холодно! Ого-го! – речитативом выводил мужчина. – Эгей! Озноб дерет!
Я пошла в ту сторону, откуда доносился вопль, очутилась на небольшой полянке и увидела, как в траве перекатывается огромный мешок, похоже, набитый мукой.
– Охо-хо! – звучало из него. – Мама!
– Сейчас же прекратите! – закричала я.
«Мешок» замер, затем закряхтел, сел и спросил:
– Кто здесь?
– Хозяйка гостиницы «Кошмар в сосновом лесу», – представилась я, – а вы кто?
– Изабелла Константиновна, – испугался незнакомец, поднял голову, и я тут же узнала нашего рабочего.
– Семен! Какого черта!
– Степа! – взвизгнул Сеня. – Зачем на рассвете ты вышла в сад при свете фонаря, на рассвете?
Я перевела дух.
– До восхода солнца еще далеко. Меня разбудили твои вопли.
– Я не орал, – стал открещиваться Семен, – мышкой шуршал, тихонечко, точно знаю, орать нельзя, нельзя орать, когда люди спят, если спят, не орать, а орать, когда не спят. Я так думаю! Я всегда думаю! Пошел снимать порчу, по твоему совету в росе купаюсь. Сглаз вымываю. Началась беда, когда цыганка нагадала о стекле, оно в двери, в двери оно, то самое стекло.
– Замолчи, – приказала я, – отвечай мне только «да» или «нет». Ты сейчас борешься с порчей?
– Да или нет, – отрапортовал Сеня.
– Так как? – разозлилась я. – Не понимаю.
– Степа, не нервничай, – сказал Семен, – строгая ты выросла! Говорю, как ты приказала, и снова недовольна. Велела отвечать лишь «да» или «нет». Отвечаю! «Да или нет»!!! А ты зубами щелкаешь, кнутом машешь, копытом землю бьешь.
– Отлично, – прошипела я, – по твоему мнению, я конь? А по моему разумению, ты идиот, не понимающий шуток. Быстро иди в дом, пока все не проснулись и в сад не высыпали!
– Не могу, – жалобно произнес Сеня.
– Почему? – обозлилась я.
– Не могу, – повторил он, – оставь меня, Степа.
– Ну, уж нет, – возмутилась я, – вон отправишься ты! А я буду наблюдать, как ты удаляешься в гостиницу!
– Нет, – затряс головой идиот, – ни за что! Ой, кто это?
Я оглянулась и увидела на полянке в свете фонаря Анжелу Сергеевну. Филиппова топала ногами по траве. Она пыталась очистить свои туфли от налипшей на них грязи. Я решила напугать окончательно обнаглевшего Сеню.
– Вот видишь! Уже люди начинают в саду появляться. Сейчас при всем честном народе ты объяснишь свое в высшей степени тупое, даже для тебя странное поведение.
– Степочка, погаси фонарь, пусть свет потухнет, если свет потухнет, никто не увидит, думаю я, – заскулил Сеня, – я правильно думаю!
– Нет, ты глупо думаешь, глупо думаешь ты, – отрезала я и потрясла головой. Идиотизм заразен, я переняла манеру разговора нашего Цицерона. Степа, следи за своей речью. – Снова придет день, и тебя все равно увидят на поляне. Вставай, Семен!
– Солнце! – воскликнул рабочий. – Оно взойдет!
– Непременно! – пообещала я. – Ты собираешься изображать из себя садовую фигуру?
– Солнце станет! Светло! Портки снять надо, думаю я! Оно же за одежду уцепится! Мыслю я! Я размышляю, сглаз на брюках повиснет и никуда не денется, полагаю я, а думаю я правильно. Порча в карман заползет, затаится, берлогу откопает, полагаю я, где смысл в росе кататься?
– Эй, тебе не холодно? – спросила я. – Разделся до пояса, сидишь в траве, так сказать, топлес.
– В лес я не топал, – простонал Сеня, – там роса плохая, на лужайке лучше. Сивка-бурка по полю катался! Читал я сказки! Сказки я читал! Образование имею!
– Ну, хватит! – решительно заявила я. – Или ты встаешь и уходишь в дом, или Белка узнает обо всех твоих художествах, про разбитые стекла и вопли на рассвете.
– Степа, закрой глаза! – потребовал Семен.
– Ага, а еще попрыгать на одной ноге, посвистеть и потом сплясать нижний брейк? – фыркнула я. – Нетушки! Хочу убедиться, что ты удалишься в отель. Айн, цвай, драй! Битте, герр Семен!
Сеня медленно выпрямился, я взвизгнула и зажмурилась.
– Он голый! – ахнула Анжела Сергеевна. – Совсем! Напрочь без одежды!
– Что происходит? – сдавленно спросила я.
Послышались топот и удаляющийся голос Сени:
– Порча в одежде застревает, думаю я! Намекал тебе! Изнамекался я! Одежду снял я! Не поняла ты! Заставила так идти!
Я приоткрыла один глаз, потом второй.
– Голый мужик в саду! – обморочно произнесла Филиппова. – Ни нитки на нем не было! Пронесся мимо, чуть с ног не сбил, я так испугалась! Никогда не видела подобного зрелища! Пойду в дом, скоро на работу собираться надо.
Придерживая локтем свисавшую с плеча сумочку, Филиппова направилась в сторону крыльца. Я поплелась следом. То, что Анжела никогда не видела голого мужчину, неправда. У нее есть дочь, значит, хоть один раз она все-таки лицезрела мужика без одежды. А с Семеном я разберусь, он у меня получит за глупую идею кататься в траве без подштанников. Ему кто-то наплел про застревающую в кармане порчу или он сам додумался до этого?
Глава 27
Две первые пары у нас сегодня занимает физкультура. С Андроном Михайловичем, под присмотром которого наша группа бегает кросс или занимается тупыми упражнениями в зале, договориться очень легко. Если уж совсем честно, то на физру не ходит никто, я, например, не заглядывала года два в пристройку, где оборудовано подобие легкоатлетического манежа, но в зачетке всегда имею «отлично» и даже сдала какой-то там норматив по прыжкам в длину. Андрон Михайлович бывший спортсмен, поэтому он честен и прям, как топор. Вот преподаватель истории Борис Михайлович вытрясет из студента-прогульщика всю душу, прочитает ему мораль, исполнит песню с припевом: «Образование необходимо для дальнейшей карьеры, никогда не пропускай занятий», отметелит по полной программе, истопчет несчастному печень и лишь потом сметет в ящик стола протянутый дрожащей рукой нерадивого учащегося конвертик. С Андроном Михайловичем намного проще. В начале сессии подходишь к нему и рапортуешь:
