мым что ни на есть надлежащим образом». Ми
шель Шарль, разливающий гостям ликеры и
коньяки, не знает, что фигурирует в секретных
докладах полицейского государственного строя,
находясь скорее на дурном счету и пользуясь ува
жением только из-за своего богатства. Если бы он
211
14*
узнал об этом, то, будучи натурой тонкой, сказал
бы, что все режимы таковы. На миниатюре, пар
ной к той, где Ноэми изображена Доньей Соль,
вид у него натянутый, взгляд устремлен сквозь со
беседника. Он не производит впечатления челове
ка экспансивного, открытого и уж тем более
доброжелательного. Тайный докладчик принял за
истинную суть его темперамента внешнюю тепло
ту фламандского гостеприимства. Несмотря на за
мечания типа «Отличное здоровье. Никаких
болезней», Мишель Шарль с самой женитьбы
страдает язвой желудка. Одно из первых воспо
минаний его сына — это не приемы по вторникам,
на них маленький мальчик не присутствовал, и там
хозяин дома, конечно, делал вид, что ест, а долгие
и обильные семейные застолья, когда отец поме
шивал для вида овсяную кашу, залитую густым
слоем сметаны, — единственную пищу, которую
порой в течение нескольких месяцев подряд ему
разрешали врачи. В конце концов он вылечился.
Специалист, наверное, не решился бы установить
прямую зависимость между этими медленно руб
цующимися ранами и раком желудка, от которого
Мишель Шарль умер в возрасте шестидесяти че
тырех лет.
* * *
В эпоху, когда процветали напыщенные порт
ретисты, фотография считалась недостойной на
зываться искусством. Тем не менее такое право
она имеет. Буржуа, запечатлевавшие себя на пла-
212
стинках, обработанных нитратом серебра, во вре
мя бесконечных сеансов позирования выглядят,
сами того не подозревая, словно суровые перво
бытные истуканы или мощно-выразительные пер
сонажи Гольбейна. К благородству, являющемуся
чертой всякого только что родившегося большого
искусства, примешивается что-то беспокоящее,
магическое. Впервые с тех пор, как мир стал ми
ром, свет, направляемый человеческой изобрета
тельностью, стал улавливать призраки живых
существ. Эти люди, ныне действительно ставшие
тенями, стоят перед нами, словно собственные
привидения, одетые в призрачные рединготы и
фантомные кринолины. Кажется, никто еще не
обратил внимания на то, что первые фотографиче
ские портреты появились одновременно с первы
ми спиритическими сеансами. В одном случае для
успеха колдовства требовался вертящийся стол, в
другом — чувствительная пластинка, и там, и
здесь необходимо было посредство медиума (ибо
таковым является всякий фотограф). Именно по
тому, что на фотографию попадает все, без какого
бы то ни было предварительного отбора, с кото
рого начинает работу скульптор или художник,
истолковать это изображение столь же трудно,
как и разгадать сами лица, встреченные на улице.
Мы чаще всего сталкиваемся с непроницаемыми
закрытыми мирами. Некоторые негативы содер
жат признания в том — причем мы не знаем, ка
саются ли они поступков у ж е совершенных или
предполагаемых, — чт о изображенные на них лю
ди могли бы сделать, кем могли бы стать, кем они
213
были и что сделали. Случается даже, что отдель
ные черты, словно под действием неведомого ре
актива, становятся видимыми только сегодня и
только нам. Так, еще во времена блеска Компье-
ня расстроенное лицо Наполеона III предсказы
вает Седан *, словно император у ж е несет в себе
грядущую катастрофу. Несмотря на дифирамбы
обожателей, у красавицы Кастильоне * в костюме
Червоной королевы — опухшие лодыжки, она ед
ва стоит в атласных туфлях без задников, словно
ей, кумиру салонов, надоело слоняться по улицам
в поисках клиентов. Недостатки, болезни, пороки,
которые современники не разглядели, потому что
привычка, уважение, предвзятое и пристрастное
отношение ослепляли их, проявляются так, словно
фотографии стали рентгеновскими снимками. За
подозри это изображенные на фотографиях, они
бы тут же порвали дорогостоящие карточки.
Ноэми у ж е больше не Донья Соль: она выгля
дит благопристойно и обычно в платье из тафты с
поднимающимся корсажем, и только ее сухо зам
кнутые, словно замочек на дамской сумочке, губы
свидетельствуют о том, что ей не хватает доброты.
Ухоженные руки принадлежат женщине, никогда
не занимавшейся никакой домашней работой, то
есть, в понимании той эпохи, женщине порядоч
ной. Мишель Шарль на фотографиях 60-х го
дов — худой, почти болезненный человек, с
эспаньолкой, одетый в редингот. Высокий, он дер
жится очень прямо, слегка откинув голову, и, ка
жется, с трудом владеет собой. Глаза (иные
светлые глаза кажутся чернее черных), глядящие
214
напряженно, сверкают холодным блеском между
полоской бровей и высокими скулами. Возможно,
именно так выглядели ибсеновские Сольнес или
Росмер * накануне кризиса или толстовский Иван
Ильич, у ж е снедаемый болезнью и борющийся
против нее. Мы бы ничего не знали об этом чело
веке, который страдает и, быть может, размышля
ет, если бы не крохи рассказов его сына. Мишель
Шарль сам стер из памяти Мишеля Шарля.
Детей тоже водили к модному фотографу. Их
было двое: мы признательны супружеской паре из
Лилля за то, что они ограничились этой цифрой. За
бота о том, чтобы не слишком дробить наследство,
разумеется, брала верх над беспокойством об из
лишней перенаселенности земли. Однако что-то
говорит мне, что Мишель Шарль не был чадолюбив.
Он, разумеется, был очень хорошим отцом. Что ка
сается Ноэми, то ее отношение к малышам — одна
из загадок этой женщины, которая, казалось, была
неспособна иметь какие-нибудь тайны. Она отчаян
но рыдала над маленькой Габриель, умершей рано,
но это вовсе не означает, что при жизни мать много
ласкала девочку. По отношению к сыну Мишелю с
самого раннего детства она испытывала злобу, по
хожую на ненависть.
Мы настолько дорожим привычным образом
любящей матери, так умиляемся материнскому
рвению и преданности среди животных, что пове
дение Ноэми нас поражает. Поражает тем силь
нее, что в то время и в той социальной среде было
большой редкостью, чтобы к единственному сыну
не относились как к наследному принцу. Враж-
215
дебность Ноэми к ее второму ребенку заставляет
предположить либо какой-то непоправимый плот
ский конфликт, либо грешок, допущенный в свое
время Мишелем Шарлем, несмотря на официаль
ные аттестации его высоких моральных качеств.
П о з ж е у Ноэми будет достаточно поводов, чтобы
поносить сына-ослушника, но его бунт во многом
был вызван именно ею. Пока что два птенца, уг
нездившиеся на верхнем этаже дома 26 по улице
Маре, являются предметами, почти что движимым
имуществом. Они — «моя дочь и мой сын», до то
го дня, когда Ноэми, обращаясь к отцу мальчика,
назовет Мишеля «ваш сын». Но она, несомненно,
поднялась наверх, чтобы проверить, как гувер
нантка моет, одевает и причесывает малышей
перед сеансом у фотографа.
И вот они такие, какими их застал фотограф
(«застал» — подходящее словечко): красиво оде
тые, среди красивой мебели и красивого убранства
гостиной, на фотографии запечатлелись нравы и
обычаи прошлого века. Но в отличие от чопорных,
одеревенелых взрослых, у ж е предназначенных к
уничтожению, эти молодые побеги полны неисто
щимой силы, свойственной всему свежему, гибко
му, податливому, они полны силы тонкого стебля,
способного пробиться сквозь толщу опавших листь
ев или разрушить скалу. Как и все дети в то время,
они уже, по крайней мере перед объективом, де
ржатся с достоинством важных маленьких особ.
Они еще живут в эпоху, когда детство пережива
ется как состояние, из которого надо выйти как
можно быстрее, чтобы перейти в разряд дам и гос-
216
под. Можно было бы многое высказать в поддерж
ку данной точки зрения, если бы дамы и господа,
предложенные детям в качестве образца, не явля
ли собой жалких манекенов. В шесть, самое боль
шее в семь лет Габриель у ж е — дама в миниатюре.
В короткой юбочке и блузке из тартана, она стоит,
положив руку уверенным, но легким жестом на
плечо младшему брату, сидящему рядом. Ее совер
шенно непринужденная, уже светская манера держать
