шенно непринужденная, уже светская манера держать
ся, уверенная посадка маленькой горделивой головки
заставляют немного побеспокоиться о том, какой
Габриель будет в двадцать лет. Но беспокойство на
прасно: до этого возраста она не доживет. Малень
кий пятилетний мальчик, послушно сидящий с
книгой в руке, одет как взрослый мужчина. Все как
положено: и жилет, и галстук, и хорошо начищен
ные башмаки. Головенка у него круглая, как у дона-
телловских putti 1. Маленькое крепкое тельце
заставляет вспомнить о молодых собаках, в ще
нячьей упитанности которых заложено все необ
ходимое для дальнейшего роста. Лицо — честное и
серьезное, почти что важное, но светлые глаза
смеются, как вода на солнце.
Быстро перелистаем страницы альбома. Мы
увидим Мишеля в возрасте семи лет, легкого и
хрупкого, достаточно набросить ему на плечи сти
харь, чтобы из него получился ангел Фуке или Ро
же де ла Пастюра *, но в глубине глаз у ж е кроется
печаль: в семь лет он знает, что такое жизнь. Позже
1 Амуры ( итал.).
217
появится слегка полноватый, откормленный хоро
шим супом школьник, с лукавой усмешинкой в
уголках глаз; затем — сумрачный двадцатилетний
красавец, не оставляющий женщин равнодушны
ми, мучимый призраками светских и плотских на
слаждений; потом военный в новеньком мундире
и только что отпущенных усах; светский человек
конца века, с сигаретой между пальцами, мечтаю
щий о чем-то несбывшемся; кавалерист с бритым
черепом на венгерский манер; господин пятидеся
ти лет в визитке, которому ничуть не мешает вы
сокий пристяжной воротничок и который — это
чувствуется — способен отдавать приказы и раз
давать чаевые, — образ не только индивидуаль
ный, но и относящийся к целому сословию. Тот
же господин на пляже, в белом фланелевом кос
тюме, рядом с очередной хорошенькой женщи
ной. Но снимки, относящиеся к старости, больше
привлекают мое внимание. Задумчивый старик,
одетый в приличный английский костюм, сидит за
столом в саду отеля в Кап-Ферра, склонившись с
высоты своего роста к маленькой собачонке, с ко
торой подружился. Он странно обособлен от да
мы, сидящей напротив, он только что взял ее в
жены, отчасти чтобы вознаградить за верность,
отчасти потому, что ему удобно иметь ее в каче
стве сиделки и спутницы. Тот же старик, на сей
раз один, сидит на ступеньках итальянского не то
дворца, не то монастыря, руки свешиваются меж
ду колен, на лице то же выражение мягкости и
исчерпанной силы. Вот он стоит, опершись на па
рапет моста в Аричи *, за его спиной — древний
218
пейзаж Лацио. Он очень устал, я не заметила это
го, когда взяла в руки фотографию. Воспоминание
о прогулке в окрестностях Рима — образ закон
чившегося путешествия: в одежде из сероватой
шерсти у Мишеля вид старого нищего, греющего
ся на солнышке.
Чем больше я старею сама, тем больше пони
маю, что детство и старость не только схожи меж
ду собой, это два самых значительных этапа,
которые нам дано пережить. Суть человека прояв
ляется именно тогда — до или после усилий, стрем
лений, чаяний. Гладкое личико Мишеля-ребенка и
изрезанное морщинами лицо Мишеля-старика по
хожи, тогда как в эпохи промежуточные — в юном
и зрелом возрасте — так было не всегда. Глаза ре
бенка и старца смотрят со спокойным простодуши
ем и чистотой человека, который не побывал еще
на маскараде или у ж е покинул его. И всякий про
межуточный этап кажется ненужной суматохой,
напрасной суетой, бессмысленным хаосом, и спра
шиваешь себя, зачем надо было проходить через
все это.
* * *
Однажды в апреле, ближе к вечеру, дети ждут
приезда своей первой английской гувернантки.
Им примерно столько же лет, как и на фотогра
фиях. Дилижанс прибыл из Булони с опозданием:
молодая иностранка появляется на улице Маре в
тот момент, когда малыши ужинают у себя навер-
219
ху. Она развязывает шляпку, высвобождая бело
курые волосы, снимает короткую дорожную на
кидку, покрывающую скромное платье, берет на
себя заботу о брате и сестре и заставляет их про
честь «Отче наш». Она, разумеется, католичка,
быть может ирландка, и происходит из хорошей
семьи. Ее наняли по рекомендации настоятельни
цы английского монастыря, гарантировавшей при
мерное поведение, отменное произношение и
безупречные манеры девушки.
Она впервые покинула Англию, переезд через
пролив был для нее событием, проезд во втором
классе от Булони до Лилля — еще одним, богатый
и мрачный фламандский дом — третьим. Она ро
беет в присутствии мадам, робеет перед слугами,
таскающими наверх подносы и горячую воду, им
велено называть ее мисс, но между собой они зо
вут ее «англичанка». Раздевая детей перед сном
(горничная, которой это было раньше поручено,
удаляется ворча), она развлекает их рассказами о
своем путешествии: она видела чаек над водой,
коров в лугах и французских собак на дорогах.
Она кладет рядом с мальчиком плюшевую обезь
янку, а рядом с девочкой — куклу, обращаясь к
ним забавно и ласково, такого они еще никогда не
слышали. Когда она говорит по-французски, дети
смеются, и она смеется вместе с ними. Когда она
говорит по-английски («Вы сразу же начнете
учить моих детей английскому»), брату и сестре
кажется, что она дарит им совершенно новое,
только им одним доверяет чудесную тайну («Вы
не знаете, у меня дома кукла называется "doll"»).
220
П о з ж е Мишель полюбит эту склонность англича
нок к фантазиям. Она желает детям приятных
снов, никто еще не желал им приятных снов.
Рано утром их, как всегда, будят трубы полка,
проходящего каждый день по улице. В нижней
юбке и короткой рубашке англичанка бросается к
окну, накинув на плечи шаль, с любопытством
слушает незнакомую музыку и разглядывает сол
дат в красных штанах. Мужчины на улице замеча
ют выглядывающую из окна маленькую
блондинку. Несколько веселых парней посылают
ей воздушные поцелуи. Она в смущении ретиру
ется и закрывает окно.
Но одновременно с шумом закрываемого окна
раздается грохот резко распахиваемой двери, и в
комнату в ярости врывается Ноэми. Она все виде
ла и обо всем догадалась, находясь внизу, в сто
ловой, где намазывала маслом гренки.
— Ничтожество! Шлюха! Солдатская под
стилка!
Мишель Шарль, поднявшись следом за женой,
вступается за рыдающую хорошенькую девушку.
Вполне естественно, что, только приехав, она по
дошла к окну, чтобы посмотреть на проходящих
французских солдат. Вполне естественно, добав
ляет он с осторожной улыбкой, что юноши посы
лали ей воздушные поцелуи. Этим неловким
замечанием он подхлестывает гнев хозяйки дома.
— Вон отсюда! Собирайте чемодан! Несчаст
ная, вы развращаете моих детей!
Мишель Шарль со вздохом спускается вниз.
Мисс в слезах складывает вещи, которые она ус-
221
пела вынуть из чемодана, застегивает платье,
вновь надевает накидку и шляпку. Никого не вол
нует то, что она не позавтракала. Пользуясь мо
ментом, когда мадам отворачивается, она быстро
целует окаменевших детей и спускается по лест
нице в сопровождении насмешливого лакея, несу
щего чемодан. Внизу Мишель Шарль бесшумно
выходит из кабинета и сует ей в руку два наполе
ондора, которые она берет, не подумав поблагода
рить. Она садится в вызванный фиакр («Подумайте
сами, не стану же я запрягать ради такой потаску
хи!»). Фиакр удаляется с покачивающимся наверху
чемоданом.
Ноэми напишет возмущенное письмо настоя
тельнице монастыря в Брайтоне, порекомендовав
шей учительницу. Мишелю Шарлю удастся только
смягчить несколько оборотов («Разумеется, эта
распутница вам понравилась»). Дети в течение чет
верти часа оплакивают хорошенькую мисс, а за
тем забывают ее. Став взрослым, Мишель
вспомнит о ней. И я не поручилась бы, что образ
маленькой англичанки не привел его к одной из
самых бурных любовных историй в жизни. Вспом
нил ли он о ней двадцать лет спустя, «в хмуром
Лондоне ночью туманной» *? Сомневаюсь, ибо, ес
ли бедняжке из-за бесчестного поступка Ноэми и
пришлось выбрать профессию, к которой ее тол
кали, к тому времени она была бы сильно увядшей
ночной красавицей.
На Мон-Нуар Мишель Шарль, располагая вре
менем, не расстается с сыном. Он берет его с со-
222
