— Мужики, ну-ка, метнулись кабанчиком. У кого чего пожрать есть? Ну, че вылупились? Парня спасать надо.
Через полчаса на нашем мини-столе лежат и печенья, и колбаса, и хлеб. Даже чефир в кружке дымится.
Я пересаживаюсь на табурет и сметаю полстола за пять минут.
— Ну как лучше стало? — теперь вижу, что это Толян. Садится напротив меня.
— Да, реально спасли. Жахнул вчера, не подумав.
— Ой, знаем мы, чем ты вчера думал, — смеётся он.
Остальные подхватывают, а мне не до смеха. Смотрю на еду на столе и понимаю, что если б с ними такое, то мне и вывалить-то нечего.
— Жеребцов! На выход, — дверь открывается и появляется рожа Алексеева.
С таким лучшим не шутить. Охрана, так охрана. Убить, так убить.
Без лишних слов и телодвижений встаю и выхожу. Как полагается, поворачиваюсь лицом к стене, подставляю руки под браслеты. Алексеев защёлкивает их и словно кувалдой бьёт кулаком по горбу, чтобы согнулся в три погибели. Без единого звука подводит к комнате для свиданий.
Подводит, методично открывает дверь. Я естественно лицом к стене, ноги чуть не в шпагате, попробуй, пикни. Сразу же можешь прощаться с яйцами. Алексеев удовлетворён властью надо мной и усаживает на стул, пристёгивает один из наручников к кольцу в середине стола и объявляет, что у нас как обычно пятнадцать минут.
— Сыночек, — мамин голос дрожит.
— Надо же, а что три дня назад времени не нашлось прийти?
— Дима! — злится отец.
— А вам не кажется, что мне в падлу злиться? Я совсем не злюсь. Мне все равно. Я все равно буду счастлив. С Милой и моими детьми. И видимо, без вас. Да, кстати, это я сейчас серьёзно. У нас с Милой будут дети.
Родители повисают в поражённом молчании, а затем отец продолжает:
— Дима, сын, от всей души поздравляю тебя и твою девочку!
— Большое спасибо, пап, — пожимаю его натруженную руку.
— Лично мне не важно, кем была Мила, раз ты взял ее в жены и дети в ее пузе твои. Я буду помогать ей и им, чем смогу.
— хах, Мила беременна, посмотрите-ка на нее и на тебя. Эта твоя Милана все, что угодно может тебе наплести. Она там гуляет на свободе, а ты тут. Дима, сыночек мой, не будь глупым и доверчивым. Нет никакой гарантии, что твоя Мила носит детей под сердцем от тебя — подходит она ко мне и согревает своими руками мои руки
— я уже устал слушать одно и тоже каждый божий раз. Говори и думай, что хочешь. Мне наплевать, мам. Ты же упёртая, как баран, тебя не переубедишь
— Света, ну, правда, прекрати. Хватит, заканчивай это. Смирись, ты уже с этим. Дети поженились, у них будут дети. Ты должна радоваться, что у нас будут внуки, а ты развела тут демагогию, как не зная кто. Успокойся и оставь в покое эту бедную девочку. Оставь в покое наших детей
— я без тебя решу, что мне делать — язвит она в лицо отцу
— папа прав. Думай, что хочешь, но я ей верю, и мне не нужны никакие доказательства
— как знаешь, дело твоё — размахивает она руками
— Мама, ты каждый раз приходишь, и мы соримся, я устал от этого. Давай, хотя б сегодня придём к примирению, пожалуйста. Прими это и смирись
— Сыночек, ты просишь от меня слишком многого — щебечет мама
— Мам, а помнишь, как ты говорила мне, что тебе важнее всего моё счастье? А?
— Но не…
— Но не с кем? Не с бывшей шлюхой, девочкой с испорченной подобным заведение психикой? С кем, мама? С кем я должен детей делать? А? Может с Кристиной, которая вытерла об меня ноги и теперь имя моё не вспомнит, м?
В маминых глазах застыли слезы. Я и сам плачу в душе, что греха таить. Представить в самом страшном сне не мог, что буду так говорить с матерью, которую боготворил. Это всегда было непросто, но, черт возьми, не настолько же.
— Мам, тебе не кажется, что Мила сполна заплатила за ошибки? Мам, подумай, это же равноценно тому, что ты бы сейчас отвернулась от меня. Я же тоже сижу за убийство.
— Ты мой сын.
— А она мать твоих внуков. Я понимаю, что она не входит в число тех, кого бы ты прочила мне в невесты, но, мам, она любит меня, а я люблю её. Ты тоже любишь меня, а я люблю вас обеих. Может, стоит подумать о том, что между вами больше общего, чем ты думаешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она жуёт нижнюю губу и смотри в сторону. Да так и, не переведя взгляд на меня, соглашается со мной одним кивком.
«Когда ты по какой-то причине ссоришься с одним или упаси бог с обоими родителями, то на время ссоры ты чувствуешь себя впечатанным в землю. Да, так было со мной. Полное ощущение, что несу на горбу плиту килограмм пятьсот. Вроде все хорошо. Веселюсь, смеюсь, а дышать полной грудью не могу. А как дышать, если эта глыба на твоей спине по пояс выгнала тебя в землю. И почему же мы в этот момент не видим очевидного? Оно же у нас перед глазами. Мамино, папино лицо. Лица тех, кого мы видим, впервые открыв глаза в этом мире. Пусть неосознанно, но именно эти лица будут в нашей памяти и на смертном одре. Так, почему же мы злимся, копим этот негатив в себе к тем, кто никогда не одним своим движением или словом в наш адрес его не нёс. Наверное, когда у меня родятся свои дети, я лучше пойму мать. Но сейчас она, я знаю, сделала сложный для себя шаг в жизни. Опять же только ради меня, и я не имею права её подвести».
— Спасибо, мам, правда. Прости, что заставил тебя страдать. Мне больно видеть тебя такой, прости — печально произношу я и обнимаю мать.
— Спасибо, сынок, за эти слова. Ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее тебя, твоего брата и вашего отца. Я понимаю, что Милана важна для тебя. Но и ты меня пойми.
— Знаю. Потому не тороплю.
— Хорошо, пожалуйста, дай нам время. Возможно мы найдём точки соприкосновения. Я постараюсь.
— Вы сделаете меня самым счастливым человеком. Пожалуйста, не плачь больше, а то я себя последней сволочью чувствую.
— Ох, Дима, Дима. Судьба такая у нас у матерей.
— Время вышло, — как же я ненавижу этот безапелляционный голос Алексеева.
— Береги себя, сыночек, — кричит мама.
— Мы позаботимся о ней, — добавляет отец.
Глава 27 — Мила
4 месяца спустя
Прекрасный зимний день. Солнце светит, дует лёгкий ветер, все дороги застелены высоким слоем белоснежного снега. Я на работе, в свободное время составляю список необходимых дел до наступления нового года. Всего неделя и этот год закончится.
Закрываю киоск и иду в буфет. Беру поднос с полки, встаю в очередь и выбираю чего бы взять.
Слышу знакомой голос, аромат мяты и оборачиваюсь.
В мою сторону идёт Светлана Михайловна и разговаривает по телефону с коллегой. Увидев меня её милое лицо сменяется на уставшее, а голос становится не натуральным. Ей не по себе. Она машет рукой перед собой, как от жары и смотрит по сторонам. Всё не может успокоиться и постоянно нервничает при виде меня, как будто её силком усаживают на сиденье американских горок, которых она панически боится.
Она встаёт у меня за спиной на расстоянии и не думает заканчивать разговор, а наоборот придумывает новые темы беседы с коллегой. Как только я говорю кассирше, что хочу купить, Светлана заканчивает разговор.
Пока продавец накладывают обед в одноразовую посуду я поворачиваюсь к Светлане и по доброму говорю:
— Здравствуйте, Светлана Михайловна.
Она молчит, тяжело вздыхает, кривит губы, закатывает глаза и смотрит на ёмкости с готовыми блюдами, а я вновь перевожу взгляд на продавца и готовлю деньги.
Забрав поднос с обедом, я отхожу в сторону, уступив Светлане место.
Жду пока она озвучит заказ и спрашиваю:
— Светлана Михайловна!
— Да?
— Вы не хотите со мной пообедать сейчас?
Она несколько секунд смотрит на меня удивлённо, но так ничего и не отвечает.
— Я понимаю ваше отношение ко мне и не виню…
— Не винит она. П-ф! Ладно, — Светлана жестом зовёт за собой, и мы садимся за дальний столик.
Понимаю, что она не хочет, чтоб нас видели ее коллеги, но все равно обидно.
— Я… мне бы хотелось с вами наладить отношения. Скоро же новый год. И…, — каждый раз, как начинаю волноваться, девочки начинают активничать внутри меня. Кладу руку на шарообразный живот, в котором умещаются две наши малышки
