Калюков сыпал словами, как заведенный патефон. Казалось, этому словоизвержению не будет конца. Гаязов раздраженно прервал его:
— Хватит, Пантелей Лукьяныч!..
И Пантелей Лукьянович мгновенно смолк.
— Я, кажется, уже объяснял тебе, почему партбюро против, — уже спокойнее сказал Гаязов. — На учебу мы пошлем другого человека.
Калюков повел плечами, подчеркивая свое крайнее удивление. И тут же перешел к братьям Котельниковым.
— Знаете, — сказал он, поглаживая колени, — эти живоглоты придумали-таки что-то. Но к своим молотам никого близко не подпускают. Мне тоже ничего не пожелали объяснить. Я уж и так и эдак, со всех концов подъезжать пробовал — ни аза. Все еще злятся на меня, что в прошлом месяце не допустил пересмотра расценок. Только о своем кармане пекутся, а что там государство — им трын-трава.
— Так если о них председатель завкома не печется, что им остается делать!.. — усмехнулся Гаязов.
— Не до шуток, Зариф Фатыхович. Я серьезно говорю.
— А я и не шучу. Я считаю, пройдут считанные дни — и все мы о Котельниковых другое заговорим.
Муртазин не придал особого значения перепалке между Гаязовым и Калюковым, споры эти повторялись каждый день. И все же Котельниковы заинтересовали его.
— Хотя чем дальше от горизонта солнце, тем сильнее оно греет, — сказал он, слегка улыбнувшись, — пойдемте, друзья мои, пройдемся по цехам, посмотрим, как там… Я сегодня задержался с корреспондентом…
И он встал, чтобы одеться. Гаязов тоже застегнул пуговицы своего коричневого демисезонного пальто. Пантелей Лукьянович поспешил к себе и догнал их уже на заводском дворе.
Группа рабочих выгружала из автомашин только что прибывшую партию новых станков. Чуть в стороне стоял уже спущенный на землю огромный продольно-строгальный станок. Все трое с интересом обошли его кругом.
— Ничего себе станочек, — сказал Гаязов, — тринадцать моторов. Целая электростанция.
— Вот бы поставить его рядом с болторезным яриковских времен, а? Помните эту знаменитую черепаху, Зариф Фатыхович? — подхватил Калюков. — Сегодня же подскажу агитаторам. Идея, верно?
— Такие вещи они и сами хорошо видят, — улыбнулся Гаязов.
— Кто-нибудь из стариков?..
— Конечно… Андрей Павлович Кукушкин.
— Эх, обскакал, выходит, председателя завкома… Беда прямо, Хасан Шакирович. Не успеешь идейку обмозговать, а она уже, смотришь, другим осуществлена.
Муртазин, видевший станки куда сложнее этого, хладнокровно прикидывал в уме, какие детали можно будет обрабатывать на этом станке и какую экономию во времени даст его использование.
Кузнечный цех был на их пути первым, и они завернули туда. Их встретил мощный гул и грохот металла. Огромные молоты, ухая, мяли и давили раскаленное железо. Взлетали золотые брызги. Гудевшие нефтяные печи обдавали жаром. Земляной пол почти сплошь был заставлен штабельками различных деталей.
Лавируя между ними, Гаязов, Калюков и Муртазин подошли к молоту Котельниковых. Поздоровались. Муртазин, улыбнувшись высоченному бородачу, старшему Котельникову, сказал шутливо:
— А ну-ка, показывайте ваш секрет, не то вон Пантелей Лукьяныч все жалуется на вас.
Старший Котельников посмотрел сначала на покрасневшего Калюкова, потом на стоявшего позади всех парторга. Глаза их встретились. Гаязов ободряюще чуть кивнул головой.
— Так у него другого дела нет, товарищ директор, как жаловаться, — захохотал Котельников, тряся рыжей бородой.
Потом позвал всех к печи, где нагревались детали.
— Весь секрет наш здесь, — объяснил он, показывая рукой на жарко пылающую печь. — Работу на смену мы получаем за сутки вперед. Это чтобы мозгами шевелить было время. А утром приходим минут на двадцать — тридцать раньше. Разжигаем печь, чтобы форсунки нагрелись до определенной температуры. Тогда они и мазут равномерно подают и нагрев печи проходит нормально. Загружаем печь заготовками одной марки, но разными по габариту и весу. Крупные детали помещаем в глубине печи, средние чуть ближе, а мелкие у самой дверки. Мелкие детали быстро нагреваются. Пока куем мелочь, нагреваются средние, а пока возимся со средними, готовы для ковки и самые крупные. Вот и не бывает у нас, чтобы молот простаивал. Кроме того, ввели раздельную обработку поковок… на двух молотах. Братишка ведет предварительную ковку деталей — у него опыт еще маловат, — а следом за ним я доделываю ее уже окончательно, согласно чертежу. Это ускоряет нашу работу и, — Котельников улыбнулся и горделиво провел рукой по рыжей бороде, — вроде делает нас одинаковыми по разряду.
— Головой работаете, — похвалил Муртазин Котельникова. — Спасибо. Премию получите. Но других тоже надо учить. Секрета не делать. Уговор?
— Уговор-то уговор, Хасан Шакирович. — Котельников еще раз посмотрел на Гаязова, и тот снова кивнул ему ободряюще. — Только и вы, коли так, дайте обет.
— Какой?.. — удивился директор.
— Как это какой? Насчет премии!..
— Смотрите на него, каков, а? — И Муртазин, показав рукой на бородача, расхохотался. — Не зря, значит, Пантелей Лукьяныч на вас жалуется. Ну да ладно!.. Обещаю! Получите премию. Обязательно.
— Вот за это спасибо, товарищ директор. Сами рассудите, свое ведь берем. Есть у нас такой грех… — от души расхохотался и Котельников-старший. Младший молча улыбнулся.
В экспериментальном цехе Гаязов свернул к станку Иштугана Уразметова. Муртазин не пошел за ним, отстал.
— А говорили, что ты в командировке, — сказал Гаязов, пожимая Иштугану руку. — Когда вернулся?
Иштуган невесело махнул рукой. Черный халат на нем был весь усыпан золотистой стружкой. Смуглое лицо под синим беретом, который он всегда носил на работе, чтобы не спадали волосы, осунулось, ввалившиеся, обведенные темными кругами глаза казались еще больше.
— Ночью, самолетом вернулся, — ответил он после небольшой паузы. — Спасибо министру, вошел в положение… Свое начальство даже разговаривать не пожелало.
Гаязов обернулся к Муртазину, но тот беседовал на другом конце цеха с мастером.
— И вы, Зариф Фатыхович, тянете. Так и не ответили на мою записку насчет работы с изобретателями. Придется, видно, взять у вас эти записки, в райком с ними пойти, к товарищу Макарову.
— Что ж, и такой путь не исключен, Иштуган, — серьезно ответил парторг. — Но давайте сначала у себя попробуем разобраться. — И поинтересовался, как идут дела с вибрацией.
Иштуган горько усмехнулся уголком рта.
— Пока других учим уму-разуму… О своем заводе позаботиться времени нет.
— А механизация обработки стержней? Азарин показывал нам. Неплохо!
— Эта работа так… между прочим.
— А вы побольше давайте таких «между прочим», — улыбнулся Гаязов. — Записку вашу, даю слово, сегодня же прочту. Завтра-послезавтра можете зайти ко мне. Хорошо? Договорились?..
Гаязов нагнал Муртазина в механическом цехе.
Перекидываясь замечаниями, они неторопливо шагали по длинному пролету, как вдруг откуда-то сбоку вывернулся начальник сборочного цеха. Не глядя вперед, высматривая что-то по сторонам сквозь стекла своих вычурных очков, он летел так, будто кто гнался за ним, и чуть не столкнулся с директором.
— Почему вы не у себя в цеху, Сергей Сергеевич? — спросил директор.
— Даст бог, и в свой еще вернусь. А пока приходится по одной штучке собирать детали, Хасан Шакирович.
— Идите-ка в свой цех, Сергей Сергеевич. Не дело командиру производства быть на побегушках, точно мальчишке какому… Нужно организатором быть и требовать уметь.
Но начальник сборочного цеха не уходил, что-то сконфуженно бормоча сквозь зубы.
— Ваши объяснения выслушаем после, идите! — В голосе Муртазина зазвучали требовательные нотки.
Когда тот, неохотно подчинившись, удалился, Муртазин сказал, обратившись к Гаязову:
— Умный начальник никогда не бегает. Не ноги, а голова у него работает.
— Не без причины, вероятно, бегает… — попробовал возразить Гаязов.
— А вся причина в том, что дурная голова ногам покоя не дает. Вон Котельниковы не бегают.
— Где ваше начальство? — остановил Гаязов пожилую уборщицу цеха.
Та ворчливо бросила:
— В том конце Матвей Яковлевич деталь запорол, вот все и сбежались туда…
— Что вы говорите! — вскричал Муртазин. — Не может того быть…
— А вот случилось, товарищ директор. Зачем мне нужно обманывать вас? Я хоть и уборщица, а куриного мозгу мне кушать не приходилось еще[12], — сказала женщина обиженным голосом. — Если не верите, сами посмотрите. Весь цех туда потянулся, словно там ученого медведя показывают! Не сообразят того, что и без них муторно старому человеку.
Из инструментального вылетел Сулейман Уразметов в кепке козырьком назад.
