Харраса на массовке не было: еще в конце мая его призвали на военные сборы. Гаязов надеялся, что Надя забыла его.
К вечеру, когда народ начал понемногу расходиться, Надя сама подошла к нему:
— Зариф, пойдемте прогуляемся по берегу озера… Вы что такой грустный?..
Они пошли вдоль озера. Песни, гармошка, веселые голоса — все осталось позади. Сосняк кончился, они шли молодой березовой рощей. Розоватое от закатных лучей солнца озеро то поблескивало где-то сбоку, то исчезало в зеленой чаще. Вскоре опять начался сосняк. Сосны тихо шумели, тень и свет в лесу гонялись друг за другом, точно играли в прятки.
Чем дальше уходили они, тем чаще стали попадаться озера, одно другого красивее, тальники, тихие поляны, зеленые лужайки. На одной полянке они долго стояли, любуясь пятью соснами, выросшими из одного корня. Полянка была вся усеяна цветами — алыми, желтыми, голубыми, белыми, синими, и каждый как бы умолял: «Сорви меня!»
Вдруг Надя коснулась руки Зарифа, словно приглашая: «Лови меня», и побежала к озеру.
Большое красное солнце висело над самой водой, казалось, оно вот-вот коснется зеркальной ее поверхности. Водная гладь в центре озера, там, где отражалось вечернее небо и прибрежная темно-зеленая кайма, — все было облито розовым сиянием. Особенно красивы были высокие, стройные стволы сосен, точно вылитые из червонного золота.
Зариф сдернул с головы кепку, бросился было за Надей, но на полдороге остановился, приник к сосне, зачарованно глядя на стоящую на пеньке у розового озера девушку. Она подняла руку, чтобы стянуть с шеи легкий, как вечерний ветерок, шелковый платочек, да так и застыла в этой позе, с головы до ног освещенная последними лучами солнца.
Опомнившись, Зариф подбежал к девушке, схватил ее за руку.
— Надя!.. — воскликнул он страстно, но дальше не в силах был произнести ни слова — голос изменил ему.
Надя отдернула руку, спрыгнула с пенька. Только что вдохновенно сиявшее лицо ее как-то сразу померкло.
— Пора обратно, Зариф, — произнесла она едва слышно.
Зариф протянул к ней руки.
— Надя… Надюша… Я… я… люблю тебя ведь, Надя!
Потому ли, что нарочно привела сюда Зарифа, желая вырвать у него признание, потому ли, что думала в тот момент о другом человеке, только Надя не проявила удивления.
— Зариф, прошу вас… пожалуйста… Я… уже связана обещанием… — сказала он, чуть покраснев.
Последние слова были произнесены почти шепотом, но для Зарифа они прозвучали как разразившийся над лесом гром.
Когда Гаязов, вернувшись с фронта, узнал, что муж Надежды Ясновой Харрас Сайфуллин пропал без вести, он пожалел ее, — коротким оказалось счастье у бедняжки. Но в то же время, видно, крепко сидела в нем любовь, не погибла за эти годы, уцелел какой-то корешок от прежнего чувства; он ощутил, что сердце у него забилось учащенно. Первая встреча с Надеждой прошла суше, чем он ожидал. Надю в те дни было трудно узнать. Исхудавшая, притихшая, она как-то вся потускнела. В глазах застыло горе. Подняв голову, она взглянула на Гаязова и снова поникла, ушла в себя.
Достаточно было несколько встреч с Надеждой Николаевной, чтобы Гаязов понял, что любит ее по-прежнему. Не умри Марфуга, неизвестно, чем бы все это кончилось. Возможно, Гаязов сумел бы подавить в себе вновь разгоревшееся чувство, возможно, со свойственной ему прямотой признался бы во всем жене. Но судьба избавила его от этого нелегкого шага. Не готовила ли она ему еще более тяжкого испытания?..
8
В парткоме на Гаязова свалилась куча дел, и он не успел ознакомиться с запиской Иштугана Уразметова. «Прочту дома», — решил он.
Дома, когда все улеглись, Гаязов достал тетрадь.
Открыл окно и несколько минут не отрывал взгляда от улицы, озаренной голубоватым светом луны. Откуда-то отчетливо донесся свежий запах сосны. «Дрова пилили», — рассеянно подумал он. Мимо окна, весело смеясь, прошла парочка. Пересекла улицу и остановилась у парадного. Парень обхватил девушку за талию; откинувшись назад, девушка кокетливо отворачивалась. Гаязов закрыл глаза. А когда открыл их снова, парень целовал девушку в губы.
«Молодость…» — вздохнул Гаязов, осторожно закрывая окно. Читать не хотелось.
Записку Иштугана он прочел утром. Кое-что записал в блокнот. Весь день, несмотря на тысячу разных мелких дел, он несколько раз возвращался мысленно к отдельным положениям ее. А вечером, часов около пяти, молодой Уразметов уже сидел в его кабинете.
— С большим интересом прочел ваши записи, — говорил он, вглядываясь в исхудалое, с печатью тревоги лицо Иштугана. — Помимо чисто практических предложений, мне очень по душе пришлись ваши мысли о бережном отношении к находкам народного разума. Очень это правильно. И ко времени. Мы — хорошо ли, плохо ли — научились уже беречь материальные ценности, а вот народный разум, самое большое наше богатство, мы еще мало ценим, транжирим направо и налево, бросаемся такими кусками — о-го-го!.. Это вы очень правильно подметили, Иштуган.
— Особой своей заслуги здесь не вижу… Подметить не так уж трудно. На поверхности лежит, товарищ Гаязов. А мне, сами знаете, много ездить приходится. На любой завод приди — обязательно увидишь, что там вводится не одно, так другое новшество, которого нет на других заводах. Но беда, что новинки эти, как правило, за рамки данного завода не выходят. Ведомственность!.. Вы же знаете, сколько мы намучились со стержнями к гильзе комбайнового мотора. Стыдно признаться — десятки тысяч стержней вручную делались. Самая расторопная стерженщица больше двадцати пяти комплектов в смену не давала. А приезжаю я в Житомир, смотрю, новинка в литейном цехе! Механическая накатка стержней. Без малейшего напряжения, играючи, до двухсот пятидесяти штук выдают в смену. Давно это, спрашиваю, у вас? Да больше года, отвечают. Да знай мы об этом на год раньше, сколько бы государственных средств сэкономили. А сколько инженеров, техников на нашем заводе ломали голову над тем, как разрешить эту давно, оказывается, разрешенную проблему!.. Сколько человеческого ума расходовалось напрасно. Это по одной только детали. А если подсчитать в массе? Если рассматривать вопрос в государственном масштабе?! — блестящими от возбуждения глазами уставился Иштуган на секретаря парткома.
Вдруг он улыбнулся своей характерной улыбкой — уголком рта.
— Только не сочтите меня, товарищ Гаязов, за чудака-фантазера… Я понимаю… производство — дело сложное. Повторы в какой-то мере неизбежны. Речь идет о том, каким образом свести их до минимума. Мы с отцом иногда любим помечтать. Он вспоминает, как было в старое время: каждый мастер, каждый хозяин старался утаить свою новинку от чужих глаз. Даже тогда, когда новинка эта была так же нужна ему, как пятая нога собаке, он не открывал ее другим, держал в секрете. Ну, тогда был страх конкуренции. Но теперь-то у нас совсем другое дело… Теперь секреты ни к чему. Наоборот… я бы теперь тех, кто придерживает полезные находки, проявляет беспечность, просто отдавал бы под суд!..
На этот раз улыбнулся Гаязов.
— Пожалуй, судей не хватило бы… И все же вы правы, Иштуган…
— Ясно, прав! Вы слышали, какая история приключилась у наших соседей, на седьмой швейной фабрике? Надумали они послать в Ленинград делегацию — для изучения передового опыта ленинградских швейников. Сказано — сделано. Поехали, изучали. Вернулись. Собрания, речи… В газетах статья за статьей о пользе обмена опытом. Тут-то и открылось, что никакой нужды ехать за этим «опытом» в Ленинград не было. Он давным-давно существовал на соседней, восьмой фабрике. Люди за тысячу километров катали, а им требовалось дойти до другого конца улицы.
— Сам же я их и провожал… И встретил, как полагается, речью… В качестве члена бюро райкома — Макаров лежал больной тогда… — И Гаязов, точно прицеливаясь, прищурил один глаз, а другим смешливо стрельнул в Иштугана. Не выдержал и расхохотался. — Небось думаете про себя: «Язык не картошка, не мнется, сколько им не молоти». Скажете, неправда?
— Точно, — подтвердил Иштуган с веселым задором. — Любят у нас поговорить. Я и сам в том грешен.
— Ладно, ладно, нечего каяться, — сказал Гаязов уже серьезно. — Говорите, что у вас еще, я слушаю. — И Гаязов открыл свой блокнот. Когда он потянулся за карандашом, на кисти руки стал виден красноватый шрам от старой раны.
— Да, пожалуй, все… Может быть, еще раз подчеркнуть вот какой вопрос. Нас очень волнует взаимоотношения между изобретателями и инженерно-техническим персоналом. К примеру, я, рабочий, что-то изобретаю и мое изобретение проведено в жизнь. Я получаю известное вознаграждение. А инженер, который помогал технически реализовать мою мысль или дальше разработал мою идею, почему-то не получает ни копейки. Иной раз и хотел бы обратиться к инженеру, но тебя удерживает мысль: разве он обязан помогать тебе за так?
