в обратную? Нисколько не сомневаясь, я развернулся и… поехал всем наперекор. Как ни странно, проблем на дороге у меня не возникло – никто со мною не столкнулся, никто вообще не попадался. Возможно, все немного очумели – были так же ошарашены, как ошарашен в душе и я. Несколько секунд я ехал спокойно, пока не услышал резкий, тревожный возглас спохватившегося папы (не знаю, что он делал всё это время; наверное, курил в сторонке, приглядывая за мной одним глазом): «Ну ты куда! В обратную сторону, сынок!»
На этом это мое воспоминание почему-то обрывается. Ну а что тут еще скажешь: с самого детства – я такой вот оригинальный… Я никогда не ходил вместе со всеми по кругу, а если какое-то время по каким-то причинам и приходилось, то я глубоко страдал от этого и ждал малейшей возможности, чтобы вырваться; в основном же я всегда двигался против – против обыденного жизненного распорядка, против часовой стрелки отлаженного механизма нашего проклятого мироустройства.
* * * * *
Я очень просил, чтобы мне дали средство, которое поможет мне заснуть. Однажды, когда я в очередной раз пожаловался, что мне не спится, папа, очевидно, не выдержал и сказал мне неожиданно жестко: «Лучшее средство – это труд». Трудился я действительно мало. Прозябал дома в каких-то неясных мечтах, а скорее – в ничегонеделании; надо было гулять, заниматься спортом… но всё это тогда было не для меня. Папа был абсолютно прав – а я обиделся: я уже привык, что меня излишне жалеют, и готов был хлюпать по любому поводу. Таблетка под названием «труд», которую предложил мне отец, не устраивала меня категорически – я жаждал средства куда более простого и легкого. Выпил лекарство – и погрузился в сладостный сон безо всяких проблем.
Словом, чтобы не нарваться на «оскорбление» с трудом, просить надо было настойчиво – капать родителям на мозги, клянчить; почти шантажировать. Но меня уверяли, что таблетки, волшебным образом способной одарить меня сном, – не существует. «А как же в фильмах, – визгливо возражал я, – приставили человеку платок к носу – и он моментально обмяк, вырубился!» Мама после этих моих слов была почти в обмороке: она всё боялась, что я как-нибудь пристращусь к наркотикам или чему-то подобному… Папа же, кажется, решил меня проучить: предложил мне пойти в мою комнату и лечь – лечь на живот. Сказал, что сделает мне укол. Обещал, что я даже не замечу. Как ни странно, я согласился. Но укол оказался не только унизительным, но и болезненным; мне крайне не понравилось, и я даже расплакался. Самое ужасное, что укол не помог: я по-прежнему не мог заснуть и лежал обиженный, разъяренный.
Дело вовсе не в том, что я был такой уж изнеженный и ленивый – хотя во многом это правда. Увы. Но правда и в том, что виной была моя расстроенная нервная система. Нечто врожденное. Увы.
Так или иначе, за неимением других средств приходилось задумываться о таблетке «труд».
* * * * *
Пунцовая туча нависла над Логом. Неподалеку уже гулял гром, вспыхивали зарницы. С играми на открытом воздухе пора была заканчивать, и кто-то выкрикнул: «Давайте в демонов!» Предложение это было принято на ура. На площадке перед домом мы еще не успели разделиться, как почувствовали первые тяжелые капли, и ливень уже хлестал, когда ловцы, прижавшись к мусорной двери, с хохотом и визгом – подстегиваемые, раззадориваемые водой – вели свой отчет, а демоны в разнузданном восторге скрывались на этажах.
Разыгралась дивная буря. Ливень оживил древнюю реку – возлюбленную Каменного Лога, – и ее давно почившее тело, вдруг наполнившись призрачной водяной плотью, судорожно извивалось в непомерно крепких объятьях истосковавшегося супруга, и страшен и страшно красив был этот приступ доисторический природной страсти.
Помню то чувство затравленного зверя, как будто я оказался в двойной, абсолютной, западне: на улице бушует ураган, и путь туда мне отрезан, да и на этажах не намного лучше; в лифтах тесно и неспокойно, на лестнице удушливо и жутко – это опытные ловцы умело перекрывают мне кислород, сдавливают шею, неотвратимо загоняют в угол… Меня вот-вот сцапают. Дыхание мое кажется мне непозволительно громким, и я сдерживаю его, давлюсь в нос, стараюсь не дышать вообще – но разве это возможно?!
* * * * *
Я тщеславен. Наверное, это и вправду грех.
Я всегда мечтал стать кем-то вроде рок-звезды. Жалею, что в детстве родители не отдали меня в музыкальную школу. Впрочем, наверняка им было виднее: музыкальных способностей они, очевидно, во мне не заметили. Главное, как говорят, это музыкальный слух – не уверен, что он у меня есть.
Вообще же я сам виноват. В юности-то уж точно всё было в моих руках. Оказалась в руках и акустическая гитара – но освоить этот инструмент я так и не сумел. Слишком мало занимался, не мог себя заставить. Недавно я понял, что никакие самоучители мне в данном случае не помощники – нужно брать уроки вживую, чтобы кто-то меня наставлял, оперативно корректировал ошибки. И теперь я вынашиваю план найти себе преподавателя. Для начала – придется выкроить под это дело определенную сумму из моего бюджета. Это, наверное, не так уж страшно, ибо куда страшнее от одной только мысли, что жизнь пролетит, а я так и не предприниму ни одной серьезной попытки воплотить мечту…
Хороший ремесленник вправе гордиться своим профессионализмом. Для гения называться профессионалом – оскорбительно.
Я слышал, что многие писатели хотят стать голосом эпохи. Я же, напротив, хочу подняться над всеми эпохами, в некое экзистенциальное безвременье, возвыситься над миром, – вечно пребывать здесь, на четырнадцатом этаже, наблюдая, размышляя, анализируя и, наконец, выплеснуть всю страшную, жестокую и целебную правду о мире.
30 августа, пятница
Я хотел поехать вниз, но вместо этого странным образом остановился уже на тринадцатом. Ну да, сомнений быть не могло: когда дверцы маленького открылись, я увидел на стене цифры 1 и 3. Цифры начертаны на всех этажах напротив обоих лифтов – чтобы пассажир уж никак не ошибся. Итак, я спустился всего на этаж, а потом еще на один (1 и 2), и еще (1 и 1)… Конечно, в глухую ночь я мог позволить себе любые игры, любые эксперименты. Но зачем я делал это? Кого я искал? Неужто я превратился в ловца и выслеживал демонов? Или производил какие-то новые замеры?
Я представлял себе зияющую шахту, над которой надстроен наш дом и в которой безраздельно хозяйничают лифты и их рабские сивые прислужники – сквозняки; представлял как границу между бытием мира и небытием ничто. Когда же я добрался-таки до первого этажа, к ужасу моему, лифт явил мне абсолютную пустоту, как будто границы стерлись и ничто
