Духовный взор его весь вечер был прикован к великому происшедшему событию. Он простоял у ворот долго, дождавшись часа, когда вся окружающая природа приготовилась отойти ко сну. В эти дни она в самом деле погружалась в сон после захода солнца и отнюдь не жила в его отсутствие возбужденной ночной жизнью. Ночами она спала, предчувствуя, что скоро наступят долгие лунные вечера с их резкими перепадами между светом и тенью.
И Элиас тоже отправился спать. Он любил Люйли Корке, только ее, и никогда не любил никого другого. Надежным залогом серьезности этой любви было то, что она явилась в результате столь грандиозных событий.
* * *
Это так: любовь всегда серьезна, ибо она есть основа основ всего сущего. И у любви всегда весна, она улыбается ей, но в улыбке ее просвечивает нечто такое, что прячется в глубине и словно бросает вызов безднам ненависти. Весна любви проходит в неиссякаемом вечном упоении, безотчетно ожидая грядущего — своей грозовой поры, которая, утопая в потоках слез, поколеблет незыблемые весенние крепы и расставит по местам смешанные весною составные части любви. Минет грозовая пора — начнется долгое и прочное, веселое и счастливое время, когда может дуть ветер и идти дождь, светить яркое солнце и сгущаться туман, но не будет только одного — тягостного уныния, ибо гроза расчистила небосклон.
Но любовь еще и великое испытание, и его не всегда выдерживают. Бывает, что в грозовую пору один из двоих засыпает и спит непробудным сном — претворяя в жизнь старинную сказку о глупой принцессе. Но разве спящий виноват? Разве не требуется чистая совесть, чтобы спать так крепко и не проснуться во время грозы?
* * *
Летняя листва темнеет и в поздних вечерних сумерках уже кажется черной.
Элиас снова возвращается к дому по дороге через гряду, с предыдущего похода прошло уже три дня. Теперь он настроен серьезно и не наблюдает за окрестностями. Перед его глазами стоит одна-единственная картина — тех мест, откуда он возвращается.
Он пришел рано, в послеполуденные часы, на известную прогалину на холме — место, ставшее ему близко знакомым в это лето. Там он спокойно встал и принялся обозревать двор Корке, по которому время от времени проходили его обитатели. Вечерний воздух был чист и прозрачен, как во все эти дни после прошедшей грозы. Дважды он увидел во дворе Люйли и оба раза чуть слышно кашлянул. На третий раз он свистнул, чувствуя в то же время, что кто-то за его спиной словно норовит заглушить свист. Люйли замерла, взглянула вверх и вошла в дом. Элиас просидел на полянке до сумерек. Он не ждал, что она придет: ему казалось, что она уже была здесь и ушла рассерженная — словно длилось их прошлое свидание… Так до сумерек он и просидел, глядя на вечереющий двор, а потом отправился домой. В глубине души он сознавал, что так может длиться и длиться, что пологий склон вечно будет отделять его от Корке, где девушка по имени Люйли существует отдельно от него и вместе с другими, на которых она смотрит. Вот это-то сознание и настроило Элиаса на серьезный лад, как того, кто наконец замечает, что обиженный им родной человек не догадывается о его раскаянии.
Теперь, вернувшись домой и улегшись в постель, он и не думал о сне, бессонница была ему любезнее всего… Бесконечно длилась все та же минута, когда он увидел смотрящего на него из глаз Люйли другого, нового человека. В темной безлунной ночи это мгновение легко обретало торжественность, в нем не было ничего несогласного или отталкивающего, напротив — оно являлось как величественно-беззвучное исполнение некоего природного закона; мгновение даровалось ему, и, значит, он был его достоин. Смутное ощущение знакомства с этим новым человеком, увиденным в глазах Люйли, начало проясняться в эти часы бодрствования в ночном мраке. Оно пришло из того баснословно далекого времени, когда темноглазая маленькая Люйли робким взглядом следила за играми Элиаса и Вяйнё… А потом они встретились в деревне, и тогда они уже любили друг друга… А потом ночью на холме, ранним летом, когда пел дрозд и в воздухе было разлито поэтическое настроение, заметное только из сегодняшнего далека. Перед Элиасом непрерывной, связной чередой, но словно отстраненно предстали все их с Люйли счастливые встречи, начиная с детства и кончая этими летними ночами. А теперь все вот так. Отчего?
Вопрос впервые был задан со всей серьезностью. И в самом деле: до сего мгновения, рассматривая сложившееся положение, Элиас и не думал брать в расчет события Ивановой ночи. Они никак, никоим образом не могли иметь отношения к рассматриваемой проблеме, они как бы по собственной воле исчезли из сознания — куда? Ну, куда им вздумалось, куда угодно. Ни ему, ни Люйли о них при встрече вспоминать не следовало. Но что за пропасть тогда пролегла между ними при этой встрече? Если причина была в том, то это было непоправимо. То было то. Отношения с Люйли представлялись Элиасу разделившимися на два периода: далекий весенне-летний и нынешний, непонятный, необъяснимый. Теперь между ними начал вырисовываться еще один — короткий, темный, неудобоприятный и неудобоваримый. И тогда в томительном ночном бдении непонятное стало до ужаса простым и объяснимым.
…А может, до нее дошли слухи обо мне с Ольгой? Эта возможность давала робкую, спасительную надежду. Мысль лихорадочно заработала, ища пути, по которым слух мог дойти до ушей Люйли. Путей было сколько угодно, и воображение торопилось снабдить их всевозможным правдоподобием. Если это так, то… после недавней догадки, ударившей громом, было почти сладостно хоть на миг поверить в то, что все дело было в этом. Ибо на это — то есть на его отношения с Ольгой — Элиас мог прямо взглянуть теперь же, в ночном мраке, чувствуя себя в силах ответить за них, сказав: «Да, я такой, не отрицаю». Ольга для него сейчас мало что значила. Она как бы стояла в стороне и ждала, понадобится она ему в этом деле или нет. Ольга пока была мелким и безобиднейшим обстоятельством, а то, что между ними было, казалось в данный момент совершенным пустяком — каким в глазах возлюбленного должна предстать трогательная и милая слабость возлюбленной.
Пылким надеждам, что причина отчуждения в Ольге, Элиас посвятил немало времени. Пока ему снова не явилась громоподобная догадка о значении короткого и темного периода Ивановой ночи и не повергла его в куда большее уныние. Ибо слышала Люйли про Ольгу или не слышала, само событие той ночи остается неизменным. Темным и неудобоваримым — но что его делает таким? И Элиас мысленно перебрал все подробности той ночи — даже в нынешнем мрачном свете заставлявшие его сердце биться сильнее. С каждой следующей подробностью он чувствовал все большее отвращение к себе и все же, вспоминая, понимал, что тогда не мог вести себя иначе. Мрачный свет сгущался, становясь все унылее и безысходнее.
Такой была вторая ночь Элиаса, и такими были пятая, седьмая… Он их не считал, как не считал и не помнил порядок дней. Однажды днем он заметил, что солнце светит мягче, что лето подходит к концу, а трава приобрела тот темный оттенок, который появляется, когда древеснеют стебли и усыхают соцветия. По обочинам цвела черноголовка, а на склонах сверкали золотарник и подмаренник. Бабочка-траурница отдыхала, расправив крылья, на стволе осины, похожая на бархатный лоскуток, отороченный серебром… А вон и Ольга, она идет мимо дома. Элиас у окна, случайно. Ольге кажется странным существование Элиаса, тем более его появление у окна. Она не вдумывается в это, но это ее задевает. Она поднимается к дому и ощущает, что ее с Элиасом все еще связывает какая-то крепкая нить, хотя ни один из них не хочет близости. Какая-то часть Ольгиного существа была бы не прочь пережить заново то событие последних жарких дней, но другая ее часть, как бы старшая, остается равнодушной. Ольга приближается к свадьбе и инстинктивно ждет от свадьбы разрешения всех проблем. А свадьба уже скоро… Все же Ольге приятно воображать, как сейчас в нижнем доме вместе с матерью живет и Элиас.
Дни идут, темнее становится лист. Среда выдается жаркой, слышны голоса сверчков. Весенний котенок уже почти взрослый, мамаше он надоел, и она от него прячется. Но в среду ласточки донельзя раздражили и мать и сына, когда те валялись на травке во дворе.
Уже август, и луна готовится к выходу. Поначалу это узкий серпик, и его путь короток и приземлен. Но с каждым вечером он является все увереннее и понемногу забирает власть. Дни становятся короче, сумерки резче, и луна самодержавно восходит на царство. — Приглашения на свадьбу уже разосланы. До нее остается неделя… пять дней… три дня. Элиас не ходил по дороге на юг с тех пор, как получил приглашение.
За три дня до свадьбы наступает полнолуние. Вечера крепки, как и положено вечерам в конце лета. На закате облака расчерчиваются рдеющими полосами, словно их рисуют на западном небосклоне голоса органных труб, чтобы запечатлеть в мазке звук. Проходит миг — и полос больше нет. Но вот там, между обширными полями, в чисто раскорчеванном осиннике, среди лежащих стволов, горит последний отблеск вечерней зари, одинокое рыжеватое пятнышко, похожее на дальний огонек костра, а может, на отстоявшийся и затвердевший яркий сгусток теплого дня или всего жаркого лета… Ночное небо подбирается, наконец, и к нему. И пока вы смотрели в ту сторону, за вашей спиной поднялась луна.
