захотел попасть. Талантливый режиссер, который умер сравнительно молодым! Он отравился, когда на экранах страны с успехом шла его картина… Глядишь, через несколько десятков лет Жнейцера еще и великим назовут, «вторым Эйзенштейном» там каким-нибудь…
— Все может быть, — рассеянно пробормотал Виктор и, не простившись с Тефиным, пошел дальше по коридору, хотя уже и не помнил, куда направлялся.
7
В этот день Виктор записал в дневнике:
«Галина продолжает меня удивлять — на сей раз с неприятной стороны. Теперь я знаю, что за ее ангельской внешностью скрывается немалая жестокость и редкий цинизм…
Розыгрыш Галины, который она мне устроила, был жестоким сам по себе — безотносительно к обстоятельствам. Эта иезуитка вздумала уверять меня, что ее ненаглядный Графов убил человека. Да и не кого-нибудь, а своего коллегу — прекрасно известного и мне Жнейцера.
Я долго выслушивал это ее бредовое признание и одновременно, не скрою, любовался Галининой актерской игрой. Она очень убедительно сыграла этот абсурд. Там был весь набор эмоций — от гордости (!) за псевдоубийцу-любовничка до минимального всего лишь сочувствия. Притом опять-таки не к Жнейцеру, а к Графову, который-де “зря, конечно это сделал”. Но следом тут же шла дичайшая апология “убийцы”: мол, зря-то зря, но, с другой стороны, его ведь довели, что ему еще оставалось…
И я даже признал этот розыгрыш удачным. С таким чувством и едва ли не пламенем рассказать подобную абракадабру — это можно считать каким-то особым искусством, решил я.
Однако сегодня мне рассказали, что Жнейцер действительно умер. Покончил с собой путем отравления. Об этих фактах рассказала мне и Галина, уверяя, что это ее Графов подсыпал коллеге яд в рюмку коньяка…
И вот что я, спрашивается, должен чувствовать после такого? Женщина, которая казалась мне гением чистой красоты, отвратительно глумится над смертью нашего общего знакомого, уважаемого режиссера! Как это понимать?
А понимать приходится так, что она не только ни в грош не ставит никого, кроме себя любимой и своего идиота Графова, но и смеет смеяться мне фактически в лицо. Она как будто заявила мне этим гнусным розыгрышем: “Плевать мне, Виктор, на тебя и на то, что ты обо мне подумаешь. Я могу плести тебе небылицы самого омерзительного толка, нисколько не заботясь о последствиях… Допустим, ты за это пошлешь меня к чертовой матери. Что ж, прекрасно, я только расхохочусь тебе в лицо! Или ты полагал, что хоть что-то для меня значишь, лопух-простофиля?”
Соблазн послать ее (и не к чертовой матери, а гораздо дальше) во мне действительно сейчас велик, но я сдержусь и не стану этого делать. Не стану по двум причинам.
Первая понятна — все та же вожделенная моя “Аспидка”. Я не собираюсь поддаваться эмоциям и отрезать себе пути к этой марочке, как бы меня к этому ни провоцировали…
А вторая причина — хочется отплатить Галине той же монетой. Она решила увидеть во мне дурака — хорошо, этого дурака я перед ней и сыграю. Пускай продолжает считать, что я верю каждому ее слову.
Она, по-видимому, захотела поставить на мне иезуитский эксперимент. (Кстати, я почти уверен, что надоумил ее на это не кто иной, как столь же порочный Графов.) Галина понимала, что вскоре мне станет известно истинное положение дел со Жнейцером, и сейчас ждет моей реакции. Что я скажу ей при следующей встрече? Выкажу ли возмущение, гнев, начну ли ее укорять, пенять ей, выговаривать?..
Я же поведу себя так, как она наверняка не ожидает. Притворюсь, что по-прежнему свято верю ее циничным вракам. И тогда уже не Галина будет наслаждаться моим изумлением, а я — ее.
Кем они себя возомнили — этот Граф с его Гортензией? Ведь они считаются самыми ничтожными существами на всем “Мосфильме”, а смотри-ка — позволяют себе издеваться над людьми, глумиться над покойниками, потешаться над живыми…
Кто-нибудь другой, может быть, и спустил бы им все это с рук. Да только не я! Не на того они в моем лице напали… Виктор Виконтов сам обведет вокруг пальца кого угодно, и рано или поздно они этот факт обязательно уразумеют».
8
Однако при следующей встрече Галине все-таки вновь удалось удивить Виктора.
Он не успел еще и рта раскрыть, чтобы сказать что-то вроде: «Надеюсь, милиция пока не беспокоила Германа?», как Галина с места в карьер ему выпалила:
— Герман замышляет новое убийство!
— Быть не может… — с искренним изумлением пробормотал Виктор.
— И тем не менее это факт, — вздохнула Галина.
— И… кого же он на этот раз?.. — растерянно улыбнувшись, поинтересовался Виктор.
— Тефина, — отвечала Галина.
— Почему же именно Тефина? — машинально спросил Виктор, думая в это время о том, что Галина опять взяла над ним верх.
— Потому что он снял «Полосатый рейс», — пояснила девушка.
— А что, нельзя было снимать «Полосатый рейс»? — Виктор недоуменно пожал плечами.
— Дело не в самом фильме, а в его успехе, — разъяснила Галина. — Герману не понравилось, что эта картина стала такой популярной. Он находит ее безвкусной и пошлой.
Виктор хмыкнул:
— То есть ты хочешь сказать, что он переживает за советского зрителя? Как бы, дескать, ему вкус не испортили?
— Да, и это тоже, — серьезно подтвердила Галина. — Но в первую очередь…
— Дай угадаю! — перебил ее Виктор. — Но в первую очередь ему не нравится, что картина какого-то Тефина оказалась столь популярной, в то время как его собственные произведения — произведения великого Германа! — не могут пожаловаться на популярность…
— Все так, только твоя ирония неуместна, — недовольно заметила Галина.
— Да, извини, — сказал Виктор. — Ну что ж, — задумчиво добавил он, — отчего бы и не убить Тефина… Вот только как Герман собирается это сделать? — посмотрел он на Галину.
— Это уж его дело, — отвечала она. — Как-нибудь сделает…
«Это что-то новенькое, — подумал Виктор. — Она уже живых хоронит…»
Других подробностей Галина ему не рассказала. После сообщения о планируемом убийстве девушка отвлеклась на посторонние темы, и о Тефине они в эту встречу уже не говорили.
В тот же день Виктор случайно повстречался с пресловутым Тефиным. Его так и подмывало сказать ему: «Старик, а ведь тебя хотят убить, ты не в курсе?» Но Виктор понимал, что Тефин после такого вопроса посмотрит на него как на идиота, а Виконтову этого не хотелось.
Он ограничился тем, что заметил Тефину:
— Старик, а у тебя сейчас много завистников… Вся страна смотрит «Полосатый рейс», и некоторых наших с тобой коллег это отчего-то возмущает…
— Известно отчего, — хмыкнул на это Тефин. — Сами-то даже
