— Не спеши с приговором, государыня, — торжественно продолжал Цетегус. — Сначала дослушай мое сообщение. То, что ты сказала сейчас, не раз повторял я себе, узнав о существовании заговора и его целях… Только неблагодарные изменники, и глупцы к тому же, могли придумать то, что было готово, решено и подписано, когда я решился предохранить тебя от опасности, а Рим от гибели. Для этого было лишь одно средство, — единственное… И я воспользовался им, став во главе заговора…
— Ты, Цетегус?.. Ты?.. — Амаласунта не договорила начатой фразы. Волнение, гнев и удивление сжимали ее горло.
— У меня не было выбора, государыня… Необходимо было выиграть время, чтобы иметь возможность постепенно убедить римлян в нелепости и невыгоде их преступных замыслов. Префекту Рима, ставленнику готов, ни один римлянин не поверил бы. Но римскому патриоту, правнуку Цезаря и главе заговора, одинаково верили и патриции и плебеи, дворянство, духовенство и народ римский… Я использовал доверие их в твоих интересах, государыня. Я убедил заговорщиков в том, что призывая византийцев, они поменяют монарха доброго и милостивого, благородного, великодушного и справедливого, одним словом тебя, государыня, римлянку душой и воспитанием, на жадного, хитрого и жестокого тирана, какими всегда были и есть византийцы. Историческими примерами доказал я истину своих слов, и сравнение владычества готов с порабощением византийцами образумило заговорщиков. Они поняли, что сделаются бесправными рабами константинопольских евнухов из полноправных граждан Германо-Римской империи, и устыдились своей ошибки и своей неблагодарности… В настоящее время со стороны римского заговора тебе бояться нечего, государыня. Эту опасность устранил верный твой слуга, Цетегус Сезариус… Теперь называй меня изменником, если хочешь и… если сможешь…
Префект Рима замолчал, гордо глядя в глаза Амаласунты, которая видимо колебалась, не зная, что сказать, на что решиться, чему поверить. Мучительное недоумение ясно сказывалось на прекрасном лице дочери Теодорика.
— О, если бы я могла поверить тебе, Цетегус… — прошептала она наконец, невольно опуская глаза перед огненным взглядом смелого римлянина. — Но где доказательства искренности твоих слов?..
— Вот в этом листке пергамента, государыня, — ответил Цетегус, вынимая спрятанный на груди свиток и протягивая его Амаласунте. — Это список заговорщиков. Ты видишь, их много… Все лучшие имена Рима внесены в этот список… Теперь моя жизнь и честь в твоих руках, Амаласунта. Ты можешь погубить меня одним словом. Ты можешь не только предать меня суду, как изменника, но и выдать меня участникам заговора, карающих предателей смертью… Ты видишь, я сказал тебе правду. В твоих руках судьба Рима… и моя…
Тонкий лист пергамента дрожал в белой руке Амаласунты. Рассеянно пробегала она глазами бесконечный ряд имен, пугаясь прошлой опасности, и в то же время спрашивая себя, действительно ли миновала опасность?
— Ты говорил о двух заговорах, — внезапно спросила она, желая выиграть время, чтобы опомниться и обдумать положение.
Цетегус с нетерпением ждал этого вопроса.
— Другой заговор, государыня, несравненно более опасный, был задуман твоим собственным народом, и главой его был… увы, был… твой собственный сын… Не суди его слишком строго, государыня, — поспешно прибавил опытный дипломат, видя, как внезапно изменилось лицо Амаласунты. — Бедный юноша был обманут старыми слугами твоего отца, с трудом прощавшими Теодорику Великому его высокую справедливость, его благородное покровительство римлянам. Но при нем жестокие враги латинян должны были молчать, сдерживаемые железной рукой старого героя. После же его смерти германская партия при дворе подняла голову. Не находя в тебе сочувствия политике ненависти и разъединения, непримиримые враги Рима и римлян, естественно, должны были обратиться к твоему сыну, молодость и неопытность которого обмануть было легче, чем высокую мудрость и государственное понимание гениальной «Туллии»… Два дня назад ты сама могла убедиться, как тонко и осторожно велся заговор против законной власти правительницы, назначенной завещанием Теодорика Великого. Ты ничего не знала, ничего не подозревала. А между тем твоего сына опутали, совратили и развратили, заставляя его забыть уважение к матери, то есть нарушить священную заповедь Господню… Ты даже не подозревала об окружающей тебя опасности, а заговорщики уже успели забрать молодого короля в свои руки настолько, что он решил вернуть из изгнания не только трех грубых и честолюбивых герцогов, но даже и твою непокорную дочь.
— Правда… Все правда… — чуть слышно прошептала Амаласунта.
Торжествующая улыбка скользнула по лицу римлянина. Он предчувствовал близость полной победы и продолжал говорить еще уверенней и красноречивей.
— Прости мне, государыня, грубую искренность моих слов, но мудрая дочь Теодорика не может не видеть того, что большая половина ее родного народа все еще осталась варварами, недоступными цивилизации и признающими лишь одно право сильного… Эта часть готов жаждет только крови и грабежа. Для них непонятно было желание твоего отца сохранить древнюю римскую цивилизацию, утонченность нравов, науку и искусства. Все это ничтожно и ненавистно для варваров, которым мила только война, — верней, бойня и разбои. Эти варвары презирают женщин и никогда не признают они представительницей династии Амалунгов женщину, тебя, Амаласунта…
— О, я докажу им… — гневно крикнула Амаласунта.
— Государыня, ты могла убедиться, насколько эти германские заговорщики опасней моих римлян. Если они сумели обмануть гениальную прозорливость и обойти твоего сына, если они осмелились восстать против тебя, правительницы, призвать себе на помощь честолюбивых герцогов, считающих себя не ниже Амалунгов, то представь, на что решатся эти заговорщики теперь, после смерти внука Теодорика? Повторяю, никогда не признают они представительницей династии Амалунгов женщину… Подумай же, какую судьбу приготовляют тебе эти грубые варвары, мечтающие об императорской короне для себя… Что ждет тебя в случае торжества этих врагов, безжалостных, как все варвары?.. Покрывало монахини в лучшем случае… Скажи, дочь Теодорика, не прав ли я был, называя заговор готов более опасным для моей возлюбленной государыни, чем союз римских патрициев?..
— Ты прав… О, как ты прав, Цетегус, — проговорила Амаласунта. — Но что же мне делать?.. Как обуздать этих варваров?..
— С помощью римлян, государыня, — решительно произнес Цетегус. — Теперь ты видишь доказательство моей верности, Амаласунта. Я подготовил для тебя могущественную группу союзников и защитников. При первом признаке неповиновения готов мы, римляне, окружим нашу государыню живой стеной, и сквозь эту стену не пробьются германские изменники… Теперь ты понимаешь, почему я стал во главе заговорщиков? Зная, какими опасными врагами ты окружена, зная, на что способны все эти Гильдебранды, Тейи и Витихисы, я создал для тебя непобедимую стражу из благодарных тебе римлян. С ними готским изменникам не так легко будет справиться.
— Благодарю тебя, Цетегус… Повторяю, я никогда не забуду этого часа и твоей верности, — мягко выговорила Амаласунта, порабощенная пылким красноречием римлянина. С внезапным порывом протянула она ему обе руки. — Скажи, как и чем могу я наградить тебя, верный друг…
— Государыня, звание твоего друга — лучшая награда для твоего преданного слуги. Но если ты хочешь ободрить моих сограждан, готовых рисковать своей головой, защищая тебя от полудиких варваров, то докажи им свое доверие, написав свое имя во главе этого списка.
Амаласунта с удивлением взглянула на Цетегуса.
— Мое имя? Зачем?.. — спросила она с оттенком беспокойства.
— Для того, чтобы превратить список заговорщиков в перечисление верных слуг твоих, государыня, — спокойно и уверенно ответил префект Рима, протягивая Амаласунте золотой карандаш.
Еще с минуту она колебалась, прислушиваясь к робкому голосу внутреннего инстинкта, предупреждающего ее о какой-то таинственной и неопределенной опасности. Но голос крови был слишком невнимательным у этой дочери готов, ставшей почти римлянкой. Чарующий же голос того, кого она считала своим верным другом, был так убедителен, его огненные глаза так повелительны, что женщина была побеждена прежде королевы.
Почти вырвав карандаш из рук римлянина, она решительно написала на верху списка, над именем Цетегуса, Сильверия, Люциния и Сцеволы, крупным привычным почерком:
«Амаласунта, императрица италийская»…
Цетегус почтительно принял пергамент, протягиваемый ему слегка дрожащей женской рукой.
— С этой минуты корона Амалунгов укрепилась на прекрасной голове моей мудрой государыни, — торжественно произнес он. Взгляд его, полный гордого торжества, невольно скользнул по безжизненному лицу царственного юноши…
