class="v">пусть пляшет со смертью.
И в конце концов, беспорядочный террор, смешанный с требованиями справедливости, проявился и в Мексиканской революции Эмилиано Сапаты и Панчо Вильи[65]. В Колумбии ярость вырывалась наружу всеми возможными способами, но неслучайно именно это десятилетие насилия породило впоследствии политических партизан, которые, подняв знамена социальной революции, сумели занять и контролировать обширные территории страны. Крестьяне, уставшие от насилия, уходили в горы и там организовывали сельскохозяйственные работы и самооборону. Так называемые независимые республики продолжали предоставлять убежище преследуемым даже после того, как консерваторы и либералы подписали в Мадриде пакт о мире. Лидеры обеих партий в атмосфере тостов за здравие решили поочередно брать власть в интересах национального согласия и затем, уже совместно, начали операцию по «зачистке» подрывных элементов. В одной из таких операций против повстанцев Маркеталии было выпущено полтора миллиона снарядов, сброшено 20 000 бомб и задействовано 16 000 солдат [81].
В разгар «Виоленсии» один из офицеров сказал: «Не рассказывайте мне сказки. Приносите уши». Можно ли объяснить садизм репрессий и жестокость войны клиническими причинами? Были ли они результатом природной жестокости их участников? Человек, который отрезал руки священнику, поджег его тело и дом, а затем разорвал его на куски и выбросил в канаву, кричал, когда война уже закончилась: «Я не виноват. Я не виноват. Оставьте меня в покое». Он потерял рассудок, но в каком-то смысле был прав: ужас насилия лишь выявил ужас самой системы. Ведь кофе не принес счастья и гармонии, как пророчил Ньето Артета. Правда, благодаря кофе оживилось судоходство по Магдалене, появились железнодорожные линии и шоссе, накопились капиталы, которые дали начало некоторым отраслям промышленности. Однако внутренняя олигархическая система и экономическая зависимость от иностранных центров власти не только не были нарушены процессом роста кофейной индустрии, но, напротив, стали для колумбийцев еще более тяжелым бременем. Когда десятилетие «Виоленсии» подошло к концу, Организация Объединенных Наций опубликовала результаты своего исследования питания в Колумбии. С тех пор ситуация ничуть не улучшилась: 88 % школьников в Боготе страдали от авитаминоза, 78 % – от арибофлавиноза, более половины имели недостаточный вес; среди рабочих авитаминозом страдал 71 %, а среди крестьян долины Тенса – 78 % [82]. Исследование выявило «серьезный дефицит защитных продуктов питания – молока и его производных, яиц, мяса, рыбы, а также некоторых фруктов и овощей, которые совместно обеспечивают организм белками, витаминами и минеральными веществами». Социальная трагедия проявляется не только в свете выстрелов. Статистика указывает, что уровень убийств в Колумбии в семь раз выше, чем в Соединенных Штатах, но также показывает, что четверть трудоспособного населения Колумбии не имеет постоянной работы. Ежегодно в Колумбии 250 000 человек безуспешно ищут работу. Промышленность не создает новых рабочих мест, а сельская структура латифундий и мелких хозяйств тоже не нуждается в дополнительных рабочих руках: напротив, она постоянно изгоняет новых безработных в пригороды городов. В Колумбии более миллиона детей не имеют возможности посещать школу. Однако система может позволить себе роскошь содержать 41 университет, считая государственные и частные учреждения, каждый из которых имеет различные факультеты и отделения, предназначенные для обучения детей элиты и небольшой части среднего класса [83].
Волшебная палочка глобального рынка пробуждает Центральную Америку
К середине XIX века земли Центральной Америки оставались практически нетронутыми. Помимо продовольствия для местного потребления, Центральная Америка производила кошениль и индиго, требуя при этом пустяковых капиталовложений, небольшого количества рабочей силы и с минимальными усилиями. Кошениль – насекомое, которое легко размножалось на колючих листьях кактусов, – как и индиго, пользовались устойчивым спросом в текстильной промышленности Европы. Однако оба природных красителя «умерли естественной смертью», когда около 1850 года немецкие химики изобрели анилины и другие, более дешевые красители для тканей.
Тридцать лет спустя, после этой победы лабораторий над природой, настала очередь кофе. Центральная Америка изменилась. К 1880 году молодые кофейные плантации региона производили чуть менее одной шестой мировой продукции кофе. Именно благодаря этому продукту регион окончательно стал частью мирового рынка. Английских покупателей сменили немецкие и американские, а иностранные потребители вдохнули жизнь в местную кофейную буржуазию. Она прорвалась к политической власти в начале 1870-х годов с помощью либеральной революции Хусто Руфино Барриоса[66]. Сельскохозяйственная специализация, навязанная извне, разожгла страсть к захвату земли и людей, хотя нынешняя система латифундий в Центральной Америке зародилась под знаменем свободы труда.
Огромные участки пустошей, иногда не имевшие хозяина или принадлежавшие Церкви и государству, перешли в частные руки, а коренные общины лишились собственности. Крестьян, отказывавшихся продавать землю, насильно призывали в армию; плантации превратились в кладбища индейцев; возродились колониальные указы, обязательный принудительный труд и законы против бродяжничества. В работников, пытавшихся бежать, стреляли. Либеральные правительства модернизировали трудовые отношения, вводя заработную плату, но наемные рабочие становились собственностью новых владельцев кофейных плантаций. За прошедшее столетие высокие цены на кофе ни разу не повлияли на уровень заработной платы работников, которые по-прежнему жили впроголодь. Это был один из факторов, который препятствовал развитию внутреннего потребительского рынка в странах Центральной Америки [84].
Как и везде, возделывание кофе, распространяясь без ограничений, вытеснило сельское хозяйство, ориентированное на внутренний рынок. Эти страны также были обречены страдать от хронической нехватки риса, бобов, кукурузы, пшеницы и мяса. Жалкие остатки натурального хозяйства едва выживали в высокогорьях, куда латифундии загнали коренное население, захватив более плодородные низменные земли. Там, в горах, обрабатывая крошечные участки, на которых они выращивают кукурузу и бобы, чтобы не умереть с голоду, и живут несколько месяцев в году индейцы, которые во время сбора урожая кофе приходят наниматься на плантации. Это и есть трудовые резервы мирового рынка. И в наши дни ничего не изменилось: латифундии и минифундии существуют бок о бок, составляя единство системы, основанной на безжалостной эксплуатации труда коренного населения. В целом, и особенно в Гватемале, эта структура присвоения рабочей силы неразрывно связана с укоренившейся системой расового презрения: индейцы страдают от внутреннего колониализма со стороны белых и метисов, который идеологически оправдан доминирующей культурой, так же как страны Центральной Америки страдают от внешнего колониализма [85].
С начала XX века в Гондурасе, Гватемале и Коста-Рике начали появляться банановые анклавы. Для транспортировки кофе к портам было построено несколько железнодорожных линий, которые финансировал национальный капитал. Однако американские компании захватили эти железные дороги и построили новые, предназначенные исключительно для перевозки бананов с их плантаций. Одновременно они установили монополии на предоставление услуг электроэнергии, почты, телеграфа, телефонии, а также – что не менее важно – на политику. В Гондурасе «мул стоит дороже, чем депутат», а во всей Центральной Америке
