Лилит пожала плечами и погладила Каина по непослушным волосам.
— Ты имеешь в виду людей, которые обидели тебя?
— Обидели? – переспросил Каин.
— Ну, да.
— Меня окружает слишком мало людей. Кому обижать-то??
— Вот и я об этом. Разве не ты сам ушёл от ближних своих, что бы не навести на них горе. А теперь ты считаешь, что тебя кто-то обидел.
— Да, ты, конечно, права, но …
— Что но… Родной. «Но» - не существует как такового. Ты сделал выбор в пользу ближних. Разве ты не проявил высшую любовь.
— Но ведь ближние мои: мой отец, мать - считают меня братоубийцей.
Лилит пальчиком что-то выводила на песке.
— Ты обижен на это? Но разве в этом суть. И здесь, мой дорогой Каин, не важны ни чьё-то мнение, ни история, ни то, как поколения будут воспринимать твой поступок. Главное, что ты знаешь. И не важно, что Овцы и Бараны посчитали так. Для того, что бы уберечь от гнева создателя твоих близких, ты пошёл на такой поступок. Ты взял на себя роль братоубийцы и останешься в этой роли до конца дней своих. Это твой выбор. Ты его сделал. И даже если ты отступишься, окружающие тебя Овцы и Бараны примут твое поведение ни за что иное, как за мольбу о пощаде и просьбе принять тебя в своё стадо.
— Но почему он, Господин позволил так поступить со мной.
— Ты ещё не настолько мудр, что бы понять его поступок. Ты ближе к нему, чем твой отец. Чем твоя мать. Ты первый, чья плоть была отдана ему. Он любит тебя более всех созданных им. Потому и направил тебя ко мне. Мы – будущее. Мы - время. Нам строить то, что он замыслил – великий демиург.
— Слишком пафосно.
— О, да ты разглагольствуешь, как в ХХ столетии от рождества Христова.
— Кого.
— Пока не важно. Много воды и песка утечёт ещё до того великого часа, когда НИЧТО вернётся в своё прежнее состояние, а пока… Смотри на золотых рыбок. Они словно любуются друг другом. Им хорошо. Мир и согласие.
Красивой ступнёй Лилит всколыхнула воду. Рыбки разлетелись в разные стороны, забыв, что только что интересовались друг другом.
— Но зачем! – вскрикнул Каин.
— Увы, - огорчилась Лилит, - всё в мире ЧТО-ТО происходит именно так. Так, и не иначе. Миром правит страх. Тебе нравится страх?
Каин покачал головой:
— Нет.
— Тебе нравится любовь.
— Наверное. Только… Только я не знаю, какова она – любовь Это, то что между тобой и мной или нечто большее?
— Это Великое ЧТО-ТО, к чему человечество призвано стремиться. Стремление заложено Создателем. Вот только заложить стремление мало. ОН это понял. Оттого появились я, ты, и ещё появятся люди, которые будут гонимы и презираемы Овцами и Баранами. Они будут умерщвляться, над ними всегда будет витать страх смерти. Чтобы уменьшить этот страх, Создатель подарит людям веру в вечную жизнь, зная, что вечного ничего не бывает. Эта ложь будет помогать им в постижении любви.
— Но зачем?
— Зачем? Ты считаешь, лучше жить в мире Овец и Баранов?
— Если все будут Овцами и Баранами, то какая разница.
— Уже ВСЕ не будут. Ты когда ни будь думал, что Господин и Змий, давший яблоко твоей матери – есть одно и то же.
— Да! - вскочил Каин, - да, я действительно так думал. Всё суть одно и то же. Я думал больше: И ты, и Я, и всё, что нас окружает, даже Овцы и Бараны – Господь.
— Но только не говори это Овцам и Баранам, иначе они растерзают тебя. Они не хотят видеть в себе Господа. Они хотят поклоняться Ему. Оставаясь при этом тем, кем себя называют. Они хотят пребывать в страхе. Ибо в страхе есть защита. За страх можно спрятаться, как те золотые рыбки. Они прыснули в разные стороны от моей ноги, и решили, что спасены. На самом деле, возможно одну из них, а может и обеих, сзади, куда они отпрянули, поджидает хищная рыба, которая вспорет им брюхо и наестся их рыбьего мяса. И тогда никакая вечная жизнь не будет иметь значения.
***
Я лежал на холодном полу и слышал, как чьи-то шаги всё настойчивей, всё громче приближались ко мне. Шаги превращались в грохот, как будто навстречу мне двигалось что-то огромное. Не просто огромное, а двигалась толпа гремящих латами рыцарей из древнего прошлого, настолько древнего и небывалого, о котором можно было иметь представление из Голливудских фильмов эпохи компьютерной графики. Слёзы капали из моих глаз. Я не чувствовал себя ни в стране живых, ни в стане мёртвых. Мои недавние приключения в сумасшедшем мире с невменяемой женой, падчерицей и Натаном Михалкиным, казались из разряда сновидений – нелепых, и совершенно не запоминающихся сновидений. Но ведь когда-то у меня была другая жизнь? Совсем иная.
Мне вспомнился котёнок, которого я видел тогда, сидя в автомобиле рядом с сынишкой. Видел ли я его тогда, или он мне причудился, не имело никакого значения. Сейчас, я чётко вспомнил того слепого, тыкающегося в травинки, мохнатого полуживого котёнка и понял, что я и есть он. И больше всего на свете мне захотелось тепла, прижаться к мамкиной груди, почувствовать теплоту её шерсти, нащупать губами влажный сосок и напиться тёплого, утоляющего голод любви молока. С кем бы я ни был в этой жизни, я был одинок. И никто не мог дать мне ощущение тепла. Я должен был дать его. Но как? Если меня никто не научил этому. А может, я плохо учился? Может мне показывали, а я не смог.
Чем я лучше Наташи, оставившей своего сына ради того, что бы иметь призрачную свободу. Свободу от чего? Свободу, от того, что бы не считать себя несчастным забитым и униженным. Много ли счастья приобрела она, вскрывая себе вены и слыша голос своего сына там, в ванной комнате квартиры города на Неве? Или много ли счастья испытала, когда рассказала мне о прошлом, и я возненавидел её. Возненавидел так, что стал делать ей больно, считая вправе учить кого-то жить, наказывать кого-то за чужие поступки. Разве мало она наказала себя сама?!
Тогда мы всё-таки разъехались с ней по разные комнаты. А потом она перевелась в другой институт. Я думал о ней. Часто думал. Много думал. Женившись, и имея сына, думал. И чувствовал. Чувствовал вину. Какой я мог быть хренов психолог, если совершил подобную вещь. Насколько я вообще был человеком, если поступил так по бараньему. И с кем? С тем кого считал любимой. Не простив, а скорее испугавшись тайны, которую мне же она и доверила.
Наташа закончила плохо. Следы её потерялись где-то в Финском заливе. В начале мая, через месяц после нашего расставания, она вышла на берег. Оставив вещи и записку о том, что бы её не искали, нырнула в воду и поплыла. Спасатели лазали по песчаному дну три дня. Тело не нашли.
И когда похожего на неё человека я увидел в вагоне метро – захотел всё изменить. Захотел прожить жизнь по-новому. Опять же, пренебрегая теми, кого имел. Родными мне людьми. Мой мозг был окончательно, истерзан, раздавлен, разрушен. Вот и пришёл час расплаты.
Шаги всё приближались.
— Папка, папка, - услышал я сквозь полудрёму детский голос, - ты опять здесь. Опять напился. Ну, сколько можно. Вот и книжку-то всю заблевал. Я же люблю тебя, па!
Я открыл глаза и посмотрел на книгу – это был Стэфан Маларме в зелёном переплёте «Бросок камней». Я увидел перед собой моего Рената. Рядом стояла Лена и оттаскивала от меня сына. Мальчишка плакал.
— Папочка, - причитал он. - Не нужно так, отец. Ведь ты же отец мой. Я люблю тебя пап. – Лена оттаскивала его с силой. Ренат упирался.
— Ну, ты, мля, сегодня совсем перегнул палку, - гудел откуда-то взявшийся Михалкин.
— Может быть, пива и креветок? – спрашивала Женя.
— Не мучай меня, – вливалась в хор Лена.
— Папа, ты не можешь так со мной поступать! – плакала Рената, закрыв руками лицо.
— Засунь себе в задницу эти таблетки, - кричала сумасшедшая Евгения.
— Ты меня любишь? – спрашивала Наташа, протягивая взрезанные окровавленные руки.
И снова мой взрослый сын-кайсяку, который заносит меч над моей головой, чтобы помочь мне. Чтобы не дать сдаться боли.
На улице идёт дождь, тает последний снег своей серой сыростью.
— И я люблю тебя, сын, – тяну я к Ренату руку, замечая, что она испачкана в рвотных массах. В ушах гудят трубы и валторны. Я вижу, как мальчишка плачет, но не слышу его слов. Фигура моей супруги, то ли настоящей, то ли бывшей, то ли несуществующей удаляется, таща, чуть ли не волоком, пацанёнка. Мне страшно. Мне жутко. Что я могу сделать для того, чтобы избавиться от происходящего? Ничего.
Исчезают все.
И снова тоннель. И снова узкий, жёлтого цвета коридор. Я отрываю лицо от холодного бетонного пола. Глаза слипаются от усталости. Нужно идти. В гольф доиграть нужно до конца. Необходимо добраться до последней лунки.
— Наконец, ты решил проснуться. Поднимайся, поднимайся, пол бетонный. Околеешь, – услышал я голос.
— А, Каин, вот и ты. А я думал, что навсегда застрял в этом коридоре. В голове куча разных мыслей. Снятся нелепые сны. Представляешь, я как будто сейчас вновь обрёл сына.
