— Какой ужас! – вскрикнул я.
— Слушай, Эдик, ты точно не в своём уме.
— Что ты рассказываешь? Такое разве может быть?
— Ой, - поморщилась она, - Эдик я понимаю, что тебя совесть заела. Но весь город знает, что Михалкин тебе ультиматум поставил, если тебя не посадят, то ты сына и Лену свою бросишь. Будешь Михалкина жену и дочь воспитывать.
— А я мог поступить иначе? – оправдывался я не за себя, а за того, другого Эдика.
— Мог. Думаю, мог, – ответила Лиза. – Он ведь подлость тебе предлагал. Человека в тебе не видел. А ты с ним и согласился.
— Что же мне нужно было сделать? – развёл я руками.
— Да, что угодно. В конце концов, можно было, получить своё и от глупого договора отказаться. Так нет же, благородство и честность превыше всего, сказал ты Ленке, дурак. И сына без отца оставил, и сам маешься. А всё из-за глупости твоей, из-за желания честным быть. А в чём она, честность-то? Когда сам на заклание идёшь, как баран. Я думаю так, если обман нужен для благополучия дорогих тебе людей, то цель оправдывает средства. Хотя может быть ты просто боялся, что дело пересмотрят и тебя посадят. Может и так, - раздумывала Лиза.
— Но ведь не поздно всё исправить? – напрягся я.
— Эх, чудак ты Эдик. Ты же знаешь свою бывшую жену, - махнула рукой Лиза.
Сумасшедший мир. Неужели я, какой бы не был, мог так поступить. Бросить сына взамен на собственное благополучие?
— Ладно, не мучайся, - взяла меня за руку Лиза, - кто мы такие, чтобы тебя осуждать. Ты сам себе судья.
Уже не Лена принесла «Мураками». Фарфоровый чайничек и две чашки бирюзового цвета. Коричневые пятнышки на неровной поверхности создавали эффект старинности посуды.
— Можно поухаживать? - Лиза взяла чайничек и налила мне в чашку прозрачную, желтоватого оттенка, жидкость.
Я обнял чашку ладонью. Тёплая. Вдохнул запах. Ароматное.
— А где Лена?
— Лена ушла, - пригубила женщина содержимое своей чашки.
Я достал из кармана деньги, протянул двести долларов.
— Отдай ей, пусть Ренату что купит.
— Да она не возьмёт, сам знаешь. Чувствуешь запах? Здесь айва.
— Да, я заметил. Ну, отдай, словно от себя. Словно премия, что ли.
— Она не поймёт, конечно, дура ведь, да?
Я поморщился.
— Ладно, попробую, - она взяла деньги.
— Вкусный грог, здесь белое сливовое вино, немного корицы, айва, и что-то ещё… трудно понять.
— Почти угадал, - невесело улыбнулась женщина. – Знаешь, это Ленка предложила так назвать грог.
— Она любительница Мураками? – Так и хотелось спросить, «а кто это?».
— Она любительница тебя, дурак. А ты - любитель Мураками.
Я хотел, было ответить, что никогда его не читал, но осёкся.
— Ей ведь не нравится, что я пью.
— Не нравиться, но ведь твоя грусть всегда с тобой?
Что творится!?
— Ты о моей татуировке? О ней весь город знает?
Какая я важная пися в этой жизни. Алкоголик с ненормальной женой и падчерицей по имени родного сына, массовик-затейник.
— Я о твоей жизни. А что за татуировка?
Я не ответил.
— Том, который у тебя на коленях, я уже прочитала.
— Когда успела? Букинист по имени Сергей сказал, что книгу пустили в продажу три дня назад.
— А может, я знаю автора, и он давал почитать мне рукопись? – подмигнула Лиза отпивая из чашки.
— Если ты меня хочешь удивить, то бесполезно. Я тебе верю.
— Ладно, вру. Сегодня ночью дочитала. Знаешь, там главный герой в определённый момент своей жизни спускается в колодец, на самое его дно, и сидит, желая разобраться в своих проблемах. Так вот, - охватила она пальцами чашку, - эта ёмкость похожа на колодец.
— Не знаю, не знаю, - скептически скривился я, - для колодца она слишком мелка. Ну, или узка.
— Что ты имеешь в виду? - улыбнулась Лиза.
— Смотри, - наклонился я к ней, - если для твоего героя глубина чашки - действительно колодец, то ширина этого колодца огромна, - крутил я в руке чашку, - и сидящий в нём не видит границ. Колодец для него - целый мир. Если же диаметр такого колодца соответствует величине твоего героя, то твоя чашка для него слишком мелка, чтобы называться колодцем. Тогда это не колодец, а всего лишь рытвина, оступившись в которую можно легко растянуть себе связки или, ещё хуже, сломать себе ногу, а то и голову. Так всё-таки - это целый мир или рытвина? - поставил я чашку на красную скатерть.
— Мне больше нравится целый мир, - ответила Лиза.
— Да, - задумался я, - а лучше, вся вселенная. - Точно, вселенная, которую кто-то пьёт, как этот грог. Она принимает любую Форму, часть её попадает в желудок, затем разносится в клетки головного мозга и пьянит.
— А кто-то сидит на самом дне вселенной и не знает, когда придёт его время раствориться в чьей-то голове.
— Лиза, - я посмотрел в её карие глаза, они не отталкивали, так, как раньше, - скажи, что мне дальше делать.
— С чем?
— С жизнью. – Я смотрел в её глаза и пытался уловить в них лукавство. Я ждал, что сейчас всё прекратится, и она расскажет мне про Ангела, про Каина, про все, что со мной произошло.
Она молчала.
— Ты ничего мне не скажешь?
— Скажу.
— Ну же!
— Может быть, тот, кто пьёт грог, и тот, кто сидит на дне колодца – одно и тоже лицо?
БА-БАХ!
Сколько же вселенных взрывается за одну человеческую жизнь?! В какую вышвырнет меня сейчас? Как же я зол!
— Пожалуй, я пойду. – Встав из-за стола, я достал из кармана несколько мятых купюр и положил возле Лизы. Направившись к выходу, я оглядывал кафе в поисках Лены. Как я хотел сейчас встретиться с ней взглядом! Просто встретиться и ничего больше. Казалось, в её глазах я найду ответ, который мне необходим. В то же время я знал, что мои поиски бесплодны, потому что Лена давно покинула заведение.
Когда я вышел из кафе и направился к дому, я вдруг вспомнил о гроге, о колодце, о том, что забыл книжку на столе. Хотел, было за ней вернуться. Остановился на дороге в раздумьях. Обернулся. Над крышей кафе, в сумерках вечера, я увидел то, что не бросалось в глаза при дневном свете – неоновая вывеска с названием «У Лилит». Так вот оно что!
***
Умерший Авель полусидел, полулежал у ограды. Лицо его выглядело странно и несколько комично. Чуть приоткрыт рот. Кончик языка лежит на нижних зубах. Широко раскрыты глаза. Взгляд устремлён влево вверх.
Любая комичность мимолётна. Она и существует лишь потому, что ограничена коротким промежутком времени. Не проходящая комичность, превращается в ужасающее.
Каин застыл, глядя на развернувшееся перед его глазами зрелище. В его голове вновь и вновь прокручивалась картина, как Авель оступается и падает назад. Он жив – проходит мгновение – он мёртв. Ничего нет кошмарнее чужой смерти. Чужую смерть можно видеть, свою нет. Своя смерть может лишь пугать. Потом она приходит незаметно и, не успевая предстать перед взором, поглощает целиком, растворяя в небытие. Чужая тихонько прибирает к рукам кого-то, но весь свой ужас из холодной черной пасти, вываливает на тебя
Каин смотрел, а Овцы и Бараны, уже бежали толпой, разнося своим блеянием весть: «Каин убил Авеля». Каин не мог стоять на месте, страх видения чужой смерти, казалось, разорвал бы его, останься он как вкопанный. Он с криком развернулся и побежал. Бежал, чувствуя – чем дальше расстояние, тем быстрее передвигаются его ноги. Тем глубже дышится, тем свободнее становится. Казалось, ещё мгновение и он побежит по воздуху, не касаясь земли. Оторвётся от неё и с треском разорвёт облака. Кровь стучала в висках.
И тут он оступился, действительно, на мгновение ноги его оторвались от земли, и он кубарем покатился вниз, с поросшего зелёной травой пригорка.
Он лежал и вдыхал запах сочной травы.
— Каин! – раздалось громом отовсюду.
Каин? Судорожно соображал человек. Я Каин. Я.
— Что? Господин?
— Где твой брат, Авель?! – лилось громом с небес.
В голове гудело. Заложило уши.
— Авель? Откуда же я знаю, где теперь Авель? Там, где я видел раньше, его уже нет. Авель был, то, что стало после – уже не Авель. То страшное тело с вычурной кривляющейся гримасой на лице - не Авель! Не знаю, где Авель. Знаю, где его тело. Знаю, где его Овцы и Бараны. Где Авель – не знаю. – Спеша, твердил Каин.
— Каин, где брат твой, Авель?! – пытало ЧТО-ТО, каждый слог отчеканивался ударом сердца.
— Не пастырь я своему брату! – закричал Каин. – Не пастырь! А он, не овца! Не овца! - повторял человек, словно был собственным эхом.
— Ты убил брата своего! – мучило небо.
— Ты убил брата своего, - прошептал Каин, теперь словно небесное эхо. – Ты убил брата своего – тело человека тряслось мелкой дрожью.
— Я? Убил?
— Да, так сказали Овцы и Бараны! – продолжало беспощадное небо.
— Овцы и Бараны? – оглядывался по сторонам Каин, не зная сам, что ищет.
— Хм, - усмехнулось небо, - а ты что мне скажешь?
— Я? – растерялся человек, смерть брата он никогда не представлял такой, какой её увидел, - Я убил своего брата? А как это?
