Может быть, имя дал мне отец. Он погиб на охоте через три месяца после смерти матери. Я видел, как он погиб. Он вскинул ружьё, целясь куда-то в заросли. Я не заметил никакого движения, но отец никогда не стрелял впустую. Если он целился, значит, там было животное. Он выстрелил, и в этот момент из кустов выскочил кабан. Кабан был совсем небольшим, но с обеих сторон уродливой морды он нёс по клыку, а в его глазах жили настоящие маленькие дьяволы. Отец не успел выстрелить во второй раз и упал с распоротым животом. Кабан отошёл от поверженного противника и посмотрел на меня. А потом развернулся и убежал.
Я бросил отца в лесу и пошёл за подмогой. В голове моей было ясно, слёзы не текли из глаз, я был спокоен, как может быть спокоен разве что мертвец. Когда я привёл на место смерти отца людей, от его трупа оставался только обглоданный скелет, даже, можно сказать, отбеленный. «Муравьи», — сказал кто-то, и в течение долгого времени я почему-то был уверен, что отца убили муравьи. Кабан на много лет вперёд исчез из моей памяти.
Но всё это не слишком важно.
Я прожил в Альпике всю свою жизнь. Я окончил нашу маленькую сельскую школу, потом выучился на плотника. Про школу стоит сказать несколько слов. Моего первого учителя звали Марко Алли. Он был высоким и измождённым. Он рассказывал материал так, будто невероятно устал от всех этих исторических личностей, грамматических правил и патриотических идей. Он умер, когда мы учились в четвёртом классе. Просто в один день не пришёл в школу. Мы радовались, что занятий не будет, а когда нам сказали, что Алли уже нет, нам стало стыдно. Его сменила Рубинья Крага, женщина лет пятидесяти, коренастая и сердитая. Под её «началом» я и доучился до окончания школы. Она давала ровно столько информации, сколько нужно было по продиктованной ей откуда-то «сверху» программе. Если Алли мог отвлечься и показать нам, к примеру, какой-нибудь химический опыт с фейерверком и изменением цвета жидкости, то Крага, которая знала, что никакой химии в сельской школе быть не должно, попросту выбросила все пробирки и вещества из каморки покойного учителя.
Плотницкому делу меня учил мастер Буг. Мощный старик с густой белой шевелюрой и окладистой бородой, заплетённой в косу, он гонял нас, двоих подмастерьев, с утра до вечера. Под его руководством я стал хорошим плотником. Мои руки легко управлялись с любыми изделиями — от грубых столов до тончайших деревянных украшений, например, серёжек. Буг хвалил меня и иногда — тайком от второго подмастерья — поил клюквенным самогоном собственного изготовления. Мне не нравился ни вкус, ни запах этой жидкости, от неё жгло язык и слезились глаза, но старика надо было уважить, в его видении это была довольно высокая степень доверия.
Однажды Буг позвал меня и сказал, что мне уже не нужен учитель. Всему остальному может научить только практика, причём самостоятельная. Буг подарил мне набор инструментов и свой старый верстак. Я перетащил его в дом, оставшийся после смерти родителей. Буг хотел, чтобы я побродил по свету, посмотрел, что делают плотники в других деревнях и даже в городах, но я остался в Альпике. Конкуренции Бугу я не составлял: ему хватало заказов. В основном, я занимался мелкими работами: деревянными рельефами на стенах, узорами, украшениями. Буг же делал крепкие, хорошие, но сугубо утилитарные вещи.
Впрочем, человек не может жить одной работой. У меня появилась невеста, тонкая и весёлая Анна, которая готовила мне супы, штопала одежду и порой прокрадывалась ко мне по ночам, сбегая из дома тайком от родителей. Сложно сказать, любил ли я её. Мне было с ней хорошо, но я легко обходился и без её присутствия.
Когда Анны не было рядом, а работа могла потерпеть, я предавался своему хобби. Я брал сумку с припасами и уходил в горы.
Тут нужно кое-что пояснить. Наша деревня — последняя перед Альпикскими скалами, практически непроходимой грядой. Горы защищают долину от холодных северных ветров и отчасти от осадков. Поэтому здесь почти круглый год тепло. Если идти от деревни на юг, поселения будут встречаться всё чаще и чаще, а через шесть дней можно выйти к городу Бергену. Если же идти на север, вы не встретите там ни души — разве что редких охотников. Растительность на каменистой почве постепенно сходит на нет, количество животных уменьшается. Уже через полдня пути только редкий кустарник продирается через камень. Ущелья дышат паром, потому что недра земли подступают близко к поверхности, и вода здесь горячая, точно огонь. По утрам мир покрывается росой и туманом, но уже через час высыхает, камни начинают жечь пятки даже через подошвы башмаков.
Я — следопыт, знаток этих мест. Мне нравилось ходить по каменной пустыне, карабкаться на уступы, дышать горячей влагой и перебираться через горные потоки. Это волшебный мир, каждая травинка, случайно оказавшаяся здесь, кажется чудом, а луч Солнца, продравшийся через слой облаков, становится благословением.
Со временем, всё дальше углубляясь в горы, я выучил наизусть каждый камешек, каждую тропинку. Иногда я находил очень красивые камни и делал из них украшения, которые дарил Анне или продавал другим женщинам деревни. Иногда за моими работами приезжали и из других деревень.
Однажды моё увлечение пригодилось в деле. У семейства Бурбаг пропал младший сын, непоседа Ханс. Он поссорился со старшим братом и «в отместку» ушёл в горы. «Навсегда!» — крикнул он, выбегая через ворота. «Ну и катись!» — ответил ему брат. «Он ведь упорный, он ведь и в самом деле пошёл в горы и наверняка заблудился…» — рыдала мать.
Я отправился своим привычным маршрутом уже через несколько минут после того, как услышал рыдания матери. Ханса я нашёл спустя три часа: он, продрогший и промокший, сидел на каменном выступе скалы в двух метрах над землёй и плакал. Мальчик увидел гигантскую сколопендру и испугался. Сколопендры каким-то чудом выживают в этой местности. Их длина достигает метра, тело покрыто мерзостной слизью, а количество лап не поддаётся подсчёту. Мало кто знает, но сколопендр вполне можно есть. По крайней мере, если снять с них панцирь и извлечь внутренние органы, то можно наскрести несколько порций вполне приличного мяса, напоминающего куриное, но с горчинкой.
Я привёл Ханса к матери и с тех пор всегда был в доме Бурбаг желанным гостем. Впоследствии я ещё несколько раз применял свои способности следопыта. Это создало мне некоторую славу, что и послужило отправной точкой для всех последующих событий.
Однажды, туманным осенним днём, в деревню пришли охотники на дракона.
* * *
Дракон был местной легендой в той степени, в какой может быть легендой то, что все видели своими глазами. Точнее, утверждали, что видели. Один говорил, что заметил дракона пролетающим над скальными отрогами, другой — что дракон оставил отпечатки на его заднем дворе (что удивительно — отпечатки и в самом деле были, четырёхпалые, растопыренные, в четыре раза больше человеческих).
Впрочем, никто толком не мог сказать, как дракон выглядит и где живёт. Он не пролетал над деревней, не грабил курятники, не сжигал дома. Просто где-то неподалёку был дракон, и все настолько привыкли к этому, что относились к его присутствию весьма обыденно. В видении жителей деревни дракон был столь же естественной деталью, сколь может быть кухонный стол, яблоня в саду или плуг в сарае. Дракон стал частью обстановки, элементом окружающего мира.
Его боялись, конечно, его боялись. Во многом именно по этой причине люди не стремились в горы, редко ходили на охоту в северном направлении, тем более никогда не селились там. Страх перед драконом взращивали старики, рассказывая жуткие истории о том, как дракон нападает ночью на одиноких путешественников. Он не ест их, говорили старики, но оттаскивает в свою пещеру. Там он отрывает человеку, например, ногу, а рану прижигает, чтобы жертва оставалась живой, а мясо — свежим. На следующий день он может съесть, к примеру, руку.
В основном, такие истории рассчитывались на то, что дети будут опасаться и не будут убегать в горы подобно Хансу. Но истории, нацеленные на детей, попадали и во взрослых.
Охотники на дракона появлялись примерно раз в полгода. Слух о диковинном создании доходил до города, там находилось два-три авантюриста, они увешивались оружием с головы до ног и уходили в горы. Чаще всего они возвращались ни с чем. Погибло лишь несколько — по неосторожности. Одного укусила горная гадюка, один сорвался со скалы и сломал позвоночник, ещё один умудрился получить шальную пулю от своего же сотоварища.
На этот раз их было двенадцать. Так много охотников за раз не появлялось в нашей деревне ещё никогда. Они шли по главной улице, запыленные, уставшие, а женщины стояли у дверей домов и молча смотрели на них. У них были тяжёлые мужские лица, подёрнутые печалью и дерзостью глаза, волевые рты. Арбалеты и ружья были приторочены к их поясам, широкополые шляпы бросали тени на их лбы, они шли молча, не обращая внимание ни на кого вокруг.
