Мы могли не виделся по несколько дней. Не писать и не звонить. Просто поддерживать это амплуа простой постели между нами, пока в какой-то момент один из нас дуновением желания не разбивал вдребезги стену безразличная. И мы снова находились вместе, горели от переполнявшего вожделения. И в такие моменты я думала, что он псих. Напрочь извращённый псих, что стягивает мои руки за спиной своим ремнём, чтобы медленно, сантиметр за сантиметром, упиваться моим пламенем. Подозреваю, он тоже думал, что я ненормальная, которая в ресторане тихонько соскальзывает со своего стула и под прикрытием длинных скатертей останавливается у него между ног.
Он не умел красиво говорить, просто был честен. И мне поневоле захотелось ему ответить тем же. И на ничего не значащие вопросы о том какая кухня сегодня, нравиться ли мне Gunses Rose и сколько мужчин у меня было до него, я выдаю правду. Она не нравиться иногда, но он делает безразличное лицо, тем самым подвирая самому себе, и мне до кучи, но говорит полностью противоположное его маске пофигизма.
Никита эксцентричен. Он презирает темноту в постели, одежду после неё и долгие разговоры. Ему нравиться смотреть на мое тело, сведённое судорогой оргазма. Ему не зазорно играть на гитаре голым, стратегически прикрывая пикантное место. Ему проще сказать, что я хочу услышать. И как-то так выходит, что он по-прежнему остаётся честен.
Мы не любим, просто хотим. Под покровом душной ночи. В разгоряченном салоне авто. Облитые соком клубники. Под палящим солнцем одного из парков. В непроглядной тишине загородных дорог. В сумраке побережья.
Никита, да, человек праздник. Он заражает своей любовью к жизни, к эмоциям, к вожделению. Он собран по закоулкам женских фантазий. Он холит свою свободу и наслаждается таким несвободным со мной.
А я так привыкла за пару месяцев видеть в нем лучшее своё, что к задумчивому альтерэго мужчины была не готова.
***
Бабушка всегда говорила: если человек расстроен предложи ему чай и накорми. Нет. Приедь Никита ко мне, я бы так и поступила, как раз закупилась мюслями и фитнесс батончиками. Но я стояла у него в прихожей, опершись о шкаф плечом, и наблюдала, как мужчина под кельтскую протяжную музыку танцует с бокалом виски. Он был в один пижамных штанах, и я вдоволь могла налюбоваться хищными изгибами тела. Меня не замечали, чему я была искренне рада, потому что как вести себя с депрессивными до сих пор не знала. Не то чтобы не было повода поднатореть в этом искусстве, скорее желание хромало.
В гостиной горел приглушённый свет, окрашивая стильную обстановку в уютные тона. Из одной спальни, которая была кабинетом, лилось галогенное сияние, значит Ник только закончил работу. А вот причин надраться я не находила. Скользнула мысля, что сейчас меня ждёт объяснение в стиле «нам было хорошо, но…». Я бы не удивилась, просто подсознательно я эти пару месяцев готовилась к нему. Решив не тянуть кота за причиндалы, я неловко кашлянула. Никита вынырнул из своих мыслей и уставился на меня, словно не узнавал. Но потом моргнул пару раз и темные глаза потеплели, а на лице появился намёк на улыбку, усталую, но не злую. Он двигался ко мне, по пути оставив на барной стойке бокал с алкоголем. Приблизился, положил руки на талию, затянутую в широкий пояс шифоновой юбки, и прикоснулся губами к моему лбу. Я ощутила приятный аромат односолодового и немного удивилась такому проявлению нежности. Но времени переварить информацию мне не дали, подхватили на руки и пронесли в зал. Мой филей устроился рядом с забытым виски, а мужчина развёл мои колени, встал между ними, обнимая и пряча лицо у меня на груди.
Что твориться? Я по инерции и, не зная как правильно, просто погладила его по голове, перебрала в пальцах жесткие волосы. Мужчина касался моих коленей, недвусмысленно подбираясь выше. И мне бы спросить, что происходит, но я, зассыха не могла начать первой. Так и сидела: столешница холодила пятую точку, Никита распалял жаркими прикосновениями, и от контраста температур меня временами потряхивало. Когда его ладони скользнули мне под юбку, я расслабилась. Он придвинул меня ближе к себе, сдавил в объятиях и выдохнул:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я скучал… — голос хриплый, словно он заставляет себя сказать об этом. Я не знаю, что ответить, я тоже скучала, но нужно ли ему это знание?
Я глажу его по плечам, перебираюсь на шею, запускаю пальцы в волосы, вынуждая посмотреть мне в глаза и говорю тихо:
— Я сильнее…
Слова не приходиться выдирать с боем у гордости. Они ложатся в звуки, которые не отталкивают. Но тем не менее я зябко повожу плечами, предчувствуя, что за этим «сильнее» стоит большее. К счастью Ник понимает мое смущение и лизнув меня в кончик носа признаётся:
— Сегодня я стал главой нашего регионального филиала…
Я наклоняюсь к его губам, провожу языком и прикусив, толкаюсь внутрь. Отрываюсь, чтобы потереться о его щетину и лизнуть. Вернуться. Оторваться и повторить заново. Я боюсь проявить сильный восторг. Почему-то вся эта сцена отдаёт неприятными воспоминаниями. Один вон тоже позвал поделиться успехом и как все закончилось? Поэтому я, обходя эту пропасть по острому краю, избегаю слов. Пусть будут только жесты. Пусть он почувствует, как я рада, пусть без звуков поймёт, что стоит за моими объятиями. Пожалуйста, пусть…
— Алиса, — он смеётся, прерывая меня, прижимает ладони к моему лицу, заставляя остановиться, — ты как кошка, всего меня облизываешь…
Он не понял. И я, ломая себя, выдыхаю:
— Просто я… — почему- то горло саднит, и желание раскашляться я давлю с остервенением, — я… очень рада за тебя…
— Это твоя заслуга… — он не отрываясь, рассматривает меня, смущенную и растерянную.
— Не придумывай. Ты гениален, а я рядом постояла, — отшучиваюсь и понимаю, как вымученно это звучит.
— Ну, это конечно так, — его самодовольство расплывается на лице. — Но не будь тебя, я бы не вывез.
— Глупости, — мне кто-то говорил, что мужиков надо хвалить. Так чтобы они прям возгордились. У меня никогда не получалось, вот подколоть это пожалуйста, этого с три короба отсыплю.
— Нет, кто хорошо отдыхает- хорошо работает. А с тобой эти пару месяцев я шикарно отдыхал. Упаривался, а потом была ты…
«…которая не делает садомазо мозгу без прелюдии, а просто трахается», — мысленно заканчиваю за него. И, наверно, будь мы в отношениях, я бы немного обиделась за столь прямолинейное поведение, но между нами только постель и чего на правду обижаться. Я ведь сама этого хотела. Хотела ведь?
Никита отходит к креслу и поднимает оттуда тонкий футляр в кричаще золотом цвете. Он на вид выглядит безумно дорого. И я невольно ёрзаю, чуя подвох, как с браслетом.
— Это тебе… — он откидывает крышку и на атласно белой подложке на меня смотрит комплект украшений. Я подаюсь вперёд, рассматривая эти хрупкие, опасно мерцающие сапфиры в тонкой, почти ажурной, оправе серебра. От них рябит в глазах. Я упоенно, заворожённо гляжу на прозрачные, до белого, камни: двойная цепочка со вставками капелек сапфиров, длинные серьги, невесомый браслет.
Я никогда не была любителем украшений. Даже из драгоценных камней. Вот нижнее белье из последней коллекции Ла Перла, на худой конец — Виктории Сикрет или фотосессия у эксклюзивного фотографа, это да. За них временами я продавала душу. А украшения в списке моих желаний стояли где-то по середине, между отдыхом и цветами. Но этот комплект меня покорил. Я потянулась пальцами к краю футляра и тут Никита сделал подлость: хлопнул крышкой. Первая реакция почему- то была смех. Я отдёрнула руку, прижала к груди и захохотала, вспомнив точно такой же кадр из «Красотки». Потом снова вытянула шею и поглядела на подарок, погладила ледяные камушки и тут до меня дошло уточнить.
— Серебряная оправа?
— Тебе нравится? — уйдя от ответа, тем самым дав отрицательный, спросил мужчина. Я печально кивнула, понимая, что такой подарок я принять не могу. И бренд «Аннушка» красноречиво смотрит на меня, повергая в благоговейный ужас. Мужчина усмехается, а потом предлагает:
