День сегодня выдался пасмурный и мрачный, а вечер, как говорит Гертруда, достаточно бурный, чтобы удовлетворить любого романиста, ищущего подходящего пейзажа для убийства или тайного бегства влюбленных. Струйки дождевой воды на оконных стеклах похожи на текущие по лицу слезы, и ветер воет в кленовой роще.
Минувший рождественский день не был приятным ни в каком отношении. У Нэн разболелся зуб; Сюзан ходила с красными глазами и, чтобы мы не догадались, что она плакала, напускала на себя легкомысленный вид, производивший странное и пугающее впечатление, а у Джимса весь день был ужасный насморк, и я опасаюсь крупа. У Джимса этой осенью уже два раза был круп. В первый раз я перепугалась чуть ли не до смерти, так как дома не было ни папы, ни мамы… папы, как мне кажется, всегда нет дома, когда у нас кто-нибудь заболевает. Но Сюзан оставалась хладнокровной и точно знала, что надо делать, так что к утру Джимс был здоров.
Этот ребенок — нечто среднее между утенком и чертенком. Ему год и четыре месяца, он топочет повсюду, но умеет говорить лишь несколько слов. И у него такая прелестная манера называть меня «Вилла-вил». Мне всегда сразу вспоминается тот ужасный, забавный, восхитительный вечер, когда Кен зашел попрощаться, и я была так разгневана и так счастлива. Время от времени я обнаруживаю у Джимса то тут, то там новые хорошенькие ямочки. Мне всегда не верится, что он то самое существо, которое я привезла домой в фарфоровой супнице… тот тощий, желтый, страшненький младенец, словно оставленный коварными эльфами взамен похищенного из колыбели ребенка. Никто так до сих пор и не получил никаких известий от Джима Андерсона. Если он не вернется домой, я оставлю Джимса у себя навсегда. Все в доме обожают и балуют его… или, вернее, баловали бы, если бы Морган и я не противодействовали этому без всякого сочувствия. Сюзан говорит, что Джимс — самый умненький малыш, какого она только видела: когда он видит дьявола, сразу понимает, кто перед ним… это потому, что Джимс однажды выкинул бедного Дока из окна второго этажа. Док, пока летел, превратился в Мистера Хайда. Я попыталась утешить его кошачью душу блюдцем молока, но он даже не притронулся к нему и до конца дня оставался Мистером Хайдом. Последним из выдающихся деяний Джимса стал рисунок, выполненный патокой на подушке большого кресла на нашей застекленной террасе. Прежде чем кто-либо из домашних успел его обнаружить, к нам по делам Красного Креста пришла миссис Клоу, жена Фреда Клоу, и села в это кресло. Ее новое шелковое платье оказалось совершенно испорчено, и, разумеется, никто не мог винить ее за то, что она рассердилась. Но она, как это с ней бывает, вышла из себя, наговорила гадостей и так распекала меня за «потакание» Джимсу, что я тоже чуть не вскипела. Но я скрывала свои чувства до тех пор, пока она не ушла вперевалку, точно утка, и только тогда я взорвалась.
— Толстая, неуклюжая, отвратительная старуха! — сказала я с чувством… и о! какое удовлетворение доставили мне мои слова.
— У нее три сына на фронте, — с упреком отозвалась мама.
— Не думаю, что это оправдывает всю ее невоспитанность, — возразила я.
Но мне стало стыдно… так как это правда: все ее сыновья ушли на войну, и она проводила их очень мужественно и продолжает держаться самоотверженно; и она надежная опора гленского Красного Креста. Довольно трудно упомнить всех наших героинь. И все же это было ее второе новое шелковое платье за год… сейчас, когда все стараются, или, во всяком случае, должны стараться «экономить и помогать фронту».
Недавно мне пришлось снова достать зеленую бархатную шляпу и опять начать носить ее. Я все не сдавалась и носила голубую соломенную с плоскими полями до самых холодов. До чего я ненавижу эту зеленую бархатную шляпу! Она такая замысловатая и так бросается в глаза. Не понимаю, как она могла мне нравиться. Но я торжественно обещала носить ее и слово свое сдержу.
Сегодня утром мы с Ширли ходили на станцию: отнесли маленькому Понедельнику отличный рождественский обед. Понедельник по-прежнему ждет и несет свою вахту все с той же надеждой и уверенностью, что и раньше. Иногда он бродит вокруг здания станции, а остальное время сидит возле своей маленькой будки и смотрит, не мигая, на железнодорожный путь. Мы теперь даже не пытаемся уговорить его вернуться домой: знаем, что это бесполезно. Когда Джем вернется, Понедельник придет домой вместе с ним; а если Джем… никогда не вернется… Понедельник будет ждать его там столько, сколько будет биться его верное собачье сердце.
Вчера к нам заходил Фред Арнольд. В ноябре ему исполнилось восемнадцать, и он собирается записаться добровольцем, как только его мать оправится от операции, которую недавно перенесла. Он последнее время заходит очень часто, и, хотя мне он нравится, чувствую я себя от этого неловко, так как, боюсь, он надеется, что я могла бы его полюбить. Я не могу рассказать ему о Кене… потому что, в конце концов, о чем тут рассказывать? Но все же мне не хочется держаться с Фредом холодно и отчужденно, когда ему так скоро предстоит уйти на фронт. Все это ужасно сложно. Помню, я раньше думала, как будет весело иметь десятки поклонников… а теперь я до смерти встревожена, потому что два — слишком много.
Я учусь готовить. Уроки мне дает Сюзан. Я пыталась научиться когда-то, давным-давно… нет, надо сказать честно, Сюзан пыталась научить меня, а это совсем другое дело. У меня тогда ничего не выходило, и я была обескуражена. Но с тех пор, как мальчики ушли на фронт, мне захотелось научиться самой печь для них пироги и печенье, так что я начала снова и на этот раз добиваюсь удивительных успехов. Сюзан говорит, что все дело в том, как я решительно сжимаю при этом губы, а папа уверяет, будто мое подсознание теперь настроено на учебу. Смею думать, что правы оба. Во всяком случае, я могу испечь отличное песочное печенье и кекс с цукатами. На прошлой неделе я зазналась и решила испечь пирожные со взбитыми сливками, но потерпела полную неудачу. Они вышли из печи убитые, как подметка. Я думала, что, может быть, если наполнить их кремом еще раз, они станут пухлыми, но ничего не вышло. Я думаю, Сюзан втайне была довольна. Она настоящая мастерица печь такие пирожные и была бы страшно расстроена, если бы кто-нибудь еще в доме научился печь их так же хорошо. Интересно, не подстроила ли Сюзан… но нет, я не хочу подозревать ее в таком неблаговидном поступке.
Несколько дней назад к нам приходила Миранда Прайор, чтобы помочь мне кроить рубашки для Красного Креста, известные всем как «антипаразитные». Сюзан сказала, что считает это название не совсем приличным, и тогда я предложила ей называть их «безбекасное исподнее», вслед за старым Горцем Сэнди. Но она в ответ лишь покачала головой, а потом я слышала, как она говорила маме, что, по ее мнению, «бекасы» и «исподнее» неподходящая тема разговоров для молодых девушек. Она была особенно шокирована, когда Джем написал маме в своем последнем письме: «Скажи Сюзан, что я сегодня славно поохотился на бекасов — поймал пятьдесят три штуки!» Сюзан сделалась желто-зеленой и сказала: «Миссис докторша, дорогая, в годы моей молодости, если у приличных людей, к несчастью, появлялись… те насекомые… они, по возможности, старались держать это в секрете. Я не хочу показаться особой с предрассудками, миссис докторша, дорогая, но я по-прежнему считаю, что лучше о таких вещах не упоминать». Миранда разоткровенничалась, пока мы занимались этими рубашками, и рассказала мне обо всех своих неприятностях. Она отчаянно несчастна. Они с Джо Милгрейвом помолвлены, а Джо в октябре записался добровольцем и с тех пор проходит военную подготовку в Шарлоттауне. Ее отец пришел в ярость, когда узнал об этом. Бедный Джо ожидает, что скоро его отправят в Европу, и хочет, чтобы Миранда вышла за него до его отъезда. Миранда хочет выйти за него, но не может и уверяет, что, если они не поженятся, сердце ее будет разбито.
— Почему бы тебе не убежать из дома и не выйти за него? — спросила я.
Давая ей этот совет, я ни в чем не шла против своей совести. Джо Милгрейв — отличный парень, и мистер Прайор явно благоволил к нему, пока не началась война, и я знаю, что мистер Прайор простил бы Миранду очень быстро, так как все равно дело было бы сделано и ему захотелось бы, чтобы она снова вела его хозяйство. Но Миранда горестно покачала своей серебристой головкой.
— Джо хочет, чтобы я так и поступила, но я не могу. Когда мама умирала, последнее, что она мне сказала: «Никогда, никогда не убегай ни с кем из дома, Миранда», и я обещала.
Мать Миранды умерла два года назад, а в молодости сама она — так, во всяком случае, уверяет Миранда — убежала из дома, чтобы выйти замуж за отца Миранды. Вообразить Луну с Бакенбардами героем любовной истории и тайного побега мне не по силам. Но так было, и миссис Прайор всю жизнь раскаивалась в своем поступке. Ей невесело жилось с мистером Прайором, и она считала это наказанием за то, что убежала из дома. Так что она заставила Миранду пообещать, что та никогда, ни по каким соображениям не убежит из дома.