«Искусства мнительнейший ревнитель…»
Евгению АрхиповуИскусства мнительнейший ревнитель,Служитель требовательный Муз,Вы с чужестранкою захотите льВступить в рискованнейший союз?
А половчанину полонянкаБыль ль желанна так и жалка,Когда б не вкрадчивая приманкаЕму невнятного языка?
30.III.1932
ДРУЖЕНЬКЕ-СУХАРИКУ (Е. Р-ч)
Для внимательного взораЧто ни шаг, то и новинка:Прежде – риза для собора,Нынче – сумочка для рынка.
Прежде – частная квартира,Нынче – общая жилплощадь,Где один зудит Шекспира,А другой – белье полощет.
Прежде – «вместе жить до гроба»,Нынче – «погостить денечек».Но напрасно старость злобаЭти новшества порочит.
Ведь в качанье коромысел –Было сверху, стало снизу —Виден скрытый некий смысел,Тайной правды явный вызов.
И в парчу одета правоБедной жизни принадлежность,И не так напрасна, право,Кратковременная нежность.
23.XII.1932-3.I.1933
РОНДО
М. В.Покорен власти сласти кофе,Сердечный стихнет перебой,И, хоть намечено судьбой –Не состояться катастрофе.
Как слог излишний в апострофе,Как во скафандре гул морской,Сердечный стихнет перебой,Покорен власти сласти кофе.
Ваш дивный дар на перепойСклонит воздержность в философе,И сочинит, само собой,Вам мадригал поэт любой,Покорен власти сласти кофе.
27.IV.1933
А. С. КОЧЕТКОВУ
I. «В одеянье злато-багряном…»
Надпись на книге «Лирика Гёте».В одеянье злато-багряном(Это мед или это кровь?),Как елей целительный к ранам,Низошла к нам Лирика вновь.
Равноценной должны монетойОплатить полноценный счет –Этой сладкой и жаркой этойПосетительницы приход.
Отдадим ей сполна, без торга –Сколько смог читатель нести –Злато пламенного восторга,Сладкий дар признательности.
12.V.1933
II. «Прежде рыцарь к славе Дамы…»
Прежде рыцарь к славе Дамы,Чтя устав ее закона,Жег языческие храмы,Поражал мечом дракона.Ныне рыцарь тащит ДамеДров вязанку – это шутки?! –Ей уступит место в траме,Станет в очередь на сутки.
Прежде Дама награждалаСвыше меры (in duecento [8]):Из окна цветок роняла,Меч повязывала лентой.Ныне Дамина наградка –О бесценная заботка! —На протертый локоть – латка,На голодный зуб — селедка.
Разве лик искусный скверен,Хоть уродливая рама,Если рыцарь так же веренИ прекрасна так же Дама?
12.V.1933
III.Летний отдых
В вагоне жестком ежась на полатях,Перипоэтик жалостно стонал:– Я счастлив был, я был перележатик –Зачем передвигатиком я стал?!Праздношатающихся – ну их к ляду! –Зачем мне по музеям разводить,Трепать язык часов двенадцать кряду –Нет, мне перетрепатиком не быть!Писателю писатель всё же братик –В Дом Отдыха Писателя скорей!Недоедатик и перепиватикТам отдохнет душою от скорбей! –
В вагоне тряском, каясь пред народом,Переезжатик скорбно вопиял:– Я счастлив был, я был ех-курсоводом,Зачем на грех я домоседом стал?!Вставать и спать ложиться по команде,Гулять, и есть, и пить – по звонку –Страшнее мук не описал и ДантеВ своем девятом адовом кругу!Домой, к себе! там отдых и природаНебесная – двадцатый бельэтаж,Лифт на замке, и полная свободаГотовиться на высший пилотаж! —Но дома страшный зверь перекусатикВсе зубы-когти так в него вонзал,Что отдыхающий переписатикПобрел тихонько снова на вокзал.
23.V.1933
Д. С. УСОВУ
Кто, не чуждаясь беззаконной смесиТрагических и комедийных сцен,Укрыт за толщей монастырских стенОт буйства многолюдной, шумной веси,
Расина том берет наперевес – иУходит в сад, где медом дышит тлен,И там сдается в лепестковый пленДевице-в-зелени и барской спеси.
А возвращаясь к полноте кошниц –Пушистых лар домашние пометки –Находит вязь изысканных страниц
И – лучшее из лучших – дремь ресницИ выгиб стана, сквозь атласной сетки,Живой и теплой, смуглой Танагрэтки.
30.VI.1933. God’s acre
«Когда б, цветам подобно, раскрывать…»
Клоде АрхиповойКогда б, цветам подобно, раскрыватьЛучистый венчик умудрялись кошки,Одежды лепестковые застежкиДождем омыв, на солнце осушать –
Я стана б кошкой Вас именовать,А если бы цветы имели ножкиРезвей котят, чтоб бегать по дорожке –Хотела бы цветком я Вас назвать.
И вот вдвоем, не чуждые раздора,Порывисто-тревожная Гатор,Пленительно-приветливая ФлораО Вас заводят своевольный спор,Вплетая Вам во нрав двойной узор.А имя Вам – от них же – Цветангора.
Попросту, без затей,В quasi сонетной коде,Клоде скажу моей.Быстрой и нежной Клоде,
Что она мне милаТак же, как Зу-царапка,Что мне радость далаВерная ее лапка,
Что без нее мой путьСтанет сухою палкой –Некому выглянутьИз-под листа фиалкой.
4.VII.1933
«Меж вымыслов лирических косметик…»
А. К. (с пудрой)Меж вымыслов лирических косметикПриманчивей, обманчивее нетТой, под которой маленький поэтикВдруг явится нам как большой поэт.
Скрывает благодетельная пудраШершавости, лоснистости грехи,От критики утаивая мудроНеловкие, неверные стихи.
Истертое, истрепанное словоНеслыханным показывает вновь, –Беспамятно, бессмертно… бестолково…А имя той косметики — любовь.
Она, любовь – единая, простая,От света к тьме блаженно низойдя,Всё зная, всё терпя и всё прощая,Булыжник в перл созданья возводя…
И есть другое: смоет краски гримаХолодная и трезвая вода —И глянет бледно, станет недвижимоЧто искрилось, мерцая, как звезда.
Посмертным удаляет омовеньемЦветы и пятна, музыку и шум,И жизни ложь являет правды тленьемБезжалостный разоблачитель – ум.
Ну что ж, друзья! чему хотите – верьте,А у меня безумие в крови –Я не хочу правдивой прозы смерти,Я – за обман стихов живой любви.
P.S.
Не приложить ли шифра ключ при этом,Хотя его всяк знает про себя? –Надеюсь, Вы меня большим поэтомСчитаете, безропотно любя.
12.V.1934
«Не в тягость? Цепь? но ведь тогда покорно…» (С. Шервинскому)
Для пленников их цепь была не в тягость.
С.Ш.
Не в тягость? Цепь? но ведь тогда покорноОни ее дотянут до конца.Нет, пусть она грызет пилою кости,Пусть жерновом раздавливает плечи,Пьет жадной сушью жизни свежий сок! –Тогда-то пленники поймут: иль лечь имЗасыпанными в душащий песок,Иль вздохом ветровым – не человечьим –Наполнить грудь придавленную, чтобУпали разом ржавые оковы,И воздух вечно вольный, вечно новыйОхолодил сухой, горячий лобИ тем глазам, что к гибели готовы,Открыл явленный, благостный простор.В нем – век не кончат, зыблемые далью,Влекомые любовью и печалью,Отсвечивая жемчугом и сталью,Струи реки согласный в чем-то спор.В нем сизые с седой каймою тучиСберут дожди в тугой, упругий клуб,И с самой верхней, синезвездной кручиШвырнут его в разрез сухой, колючийЗемных, потрескавшихся, черных губ.И будет пить земля, и камень каждый,И стебель каждый примет щедрый дар.Нет мук душней, чем раскаленный жар,Нет стрел острей, чем молнии удар,Нет счастья слаще утоленья жажды.А дальняя, невидимая синь,Укрытая от века в доме отчем,Приоткрывая заревые очи,Посмотрит: так ли дождевая хлыньЕе веленья выполнит. А впрочем,Всё хорошо. И вовремя грозаПришла к нам в час последний, в час вечернийОмыть целящей влагою, из-заСквозной фаты, усталые глазаПорадовать «нежней и суеверней».
P.S.
Простите, милый наш сосед, что я,За вами следуя, свернула всё жеС тропы широкой белого стихаНа узкий поворот случайной рифмы.И мой «небрежный карандаш» простите:В «рабочем кабинете» нет чернил.Не отольете ли вы нам той влаги? –Но только не лилово-канцелярской,Не красно-цензорской, и даже неГолубоватой – для любовных писем –Но черной, черной, как душа злодея,Иль как печная сажа, иль как ночьНа юге, и надеяться не смеяНайти в ней кладезь рифм к Шелли смочь,Я ею белые стихи замажу,С которыми – ведь вот – никак не слажу!
22.VI.1935
«Ступит ли на островерхий скат она…»
