свои обязанности полностью оконченными.
Охрана, о которой упоминал Симон, не проявилась ни одним человеком, словно её и не было…
Аранбаль, подбирая и наставляя слуг, по всей видимости, подражал англичанам. До полного абсурда. Слуга – беспрекословный исполнитель воли хозяина. Он должен ничему не удивляться, ничего лишнего не слышать и не видеть, если это его не касается, знать свои обязанности и место, говорить мало, передвигаться неслышно, взирать на всё равнодушно.
«Быстро Аранбаль почувствовал вкус денег и власти. Быстро!» – подумал Симон, не осуждая его, но и не понимая его забот. Потому что считал его положение и жизнь хаотичными, неблагодарными и обременительными, ибо всё это – и деньги, и слуги, и нечистая игра в делах – закабалили, как считал Симон, свободного человека, тем более одарённого движением во времени. И пусть не выдающихся к тому способностей, но всё же необычных для подавляющего большинства людей.
Аранбаль тяжело поднялся навстречу гостям.
Был он высок, плотен и лыс, и походил на вдвое или втрое увеличенную копию Элама Шестого. В массивных плечах таилась фантастическая сила, о которой Симон вспоминал иногда с некоторым содроганием. Если бы не видел, пояснил он своё чувство, как Аранбаль – тогда помоложе и подвижнее – мог поймать за заднюю ногу взбешённую лошадь одной рукой, и рывком остановить её на ходу и повергнуть наземь или перевернуть многотонный камень, то рассказу других не поверил бы никогда.
– Рад дорогому гостю! – похоже, искренне приветствовал Аранбаль Симона необычно высоким голосом.
В сторону Ивана он кивнул головой, даже не глядя на него затума-ненным взглядом тускловатых глаз – они омертвляли его полное лицо с ноздреватым тяжёлым носом. Живым оставался низ лица с подвижными, сочно очерченными губами, они-то и притягивали внимание собесед-ника, они образно складывались то рюмочкой, то сердечком, то ши-рокой размазанной линией, выдавая настроение и намерение хозяина.
Поэтому Иван видел только губы Аранбаля, расплывшиеся в улыбке.
И вот картинка: Симон улыбается, Аранбаль улыбается тоже, отчего Иван почувствовал себя дурак дураком, будто пригласили на праздник, а угостить позабыли. Именно так, наверное, чувствовал себя однажды Денис Давыдов, приглашённый в гости, а там «…всё Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова…»
«Тоже мне дипломаты», – обидно думалось ему, пока Симон и Аранбаль вот так здоровались, рассаживались в необычайно красивые и хрупкие на вид кресла вокруг инкрустированного на древнегреческие мотивы столика, уставленного бутылками и бокалами, молчали и улыбались перед тем, как сказать первые значащие слова.
Аранбаля явно что-то беспокоило. Он ломал пальцы больших рук, гримасничал губами и поводил плечами, словно ненароком был втиснут в неудобную одежду. Только глаза его оставались ко всему равнодушными или туманно-загадочными.
– Что будете пить? – нервно спросил он, когда молчание затянулось, улыбки растаяли, а внимательный взгляд Симона стал для него надоедливо-невыносимым.
– Ничего пить не будем… дорогой Аранбаль. – В голосе Симона пропала елейность. Он заговорил сухо и твёрдо: – У нас деловое свидание. По твоей вине. Мы тебя предупреждали…
– Так это всё-таки вы?.. похитили?.. мои?.. – шорохом хрустящей бумаги, раздельно, с придыханием и удивлением выдавил из себя Аранбаль, кривя губы.
Хрустальный бокал в его руке хрустнул, он демонстративно придавил его громадной ладонью к столешнице и медленно растер, выражая губами презрение и угрозу.
Иван содрогнулся и внутренне сжался. Ему почудилось, что это он сам, а не теки, придавил своей ладонью осколки стекла. То-то, Симон говорил о подобном чувстве…
– У меня достаточно сил справиться с тобой и с ними, – Аранбаль кивнул тяжёлой головой в сторону Толкачёва.
– Возможно. Однако ты так и не понял отличия теки от настоящих ходоков во времени,
– А я не верю в отличия! Стрела времени…
– Это я от тебя слышал в прошлый раз.
– Послушай ещё! Вы хотите меня надуть своими сказочками, чтобы легче было присвоить то, что я собрал, накопил и теперь приумножаю?
– Всё это ты украл…
– Не украл, а спас! Я спас всё это для того, чтобы другие не могли этого присвоить.
– Значит, если присваиваешь ты, то такое положение правильное, а если другие…
– Я – это я!..
Аранбаль налился кровью, подался вперёд, едва не опрокидывая стол, и перешёл на крик, обвиняя Симона и иже присных с ним, в лице Ивана, в жульничестве, сектантстве и неуважении к самому Всевышнему, который знал, кого избрать для совершения своей воли. И он избрал именно его, Аранбаля, так что в словах Симона нет ни грана правды, ни искры божьей…
Толкачёв недоумённо слушал текиверта. В нём росла уверенность: перед ним сумасшедший. Он незаметно показал это Симону, покрутив пальцами у виска. Симон на это движение Ивана отозвался лишь своей кривой усмешкой одной щеки. Но тут же согнал её. Аранбаль растирал по столу уже третий бокал. Симон выпрямился и, словно не видя буйного поведения собеседника, строго, спокойно и веско сказал ему:
– Было и это… Всё уже было… Ты повторяешься. А Всевышний предупреждал: – Не укради! Если наш разговор сегодня окончится впустую, то мы сейчас встанем и уйдём, а завтра у тебя не будет за душой ни сантима.
Губы у Аранбаля скривились как от боли. Рука его ухватила бутылку, большим пальцем он легко отломил у нее горлышко, налил вина в новый бокал под ободок, выпил залпом и раздавил посудину в руке; ссыпал осколки под ноги на красивый ковер.
Глаза его в эти мгновения оловянно отсвечивали и ничего не выражали – две монеты в новый рубль, так оценил его глаза Иван.
«Точно сумасшедший!» – утвердился он в своей мысли.
«Нормальный человек, чтобы показать силу и уверенность в себе столько посуды бить не будет, – думал он с зарождающимся беспокойством, недоумевая при этом на поведение не Аранбаля, сколько Симона. – Чего он, собственно, добивается? Будто бы договорились не канителиться, а брать «быка за рога» сразу и сворачивать ему шею. Интересно, конечно, посмотреть, как человек может ломать и растирать в пыль бокалы. Словно орехи щёлкает, как мельница мелит. Но первый раз это удивительно, второй – значительно, третий – уже непонятно, а четвёртый – даже смешно».
– Ваня! – позвал Симон, – посмотри вокруг.
Повторять не надо было. Иван стал на дорогу времени, и почти тут же столкнулся с двумя ходоками. Один из них оказался теки. О том, что он теки, Иван догадался, видя его странные, из стороны в сторону, движения, как в мазурке: бочком, бочком вправо, потом рывок влево с небольшим продвижением вперёд.
Некоторые ходоки – о том Ивану рассказывал Сарый, – чтобы отметить точку зоха в пространстве и затем не искать её, иногда прибегают к способу теки.
Одного из них он узнал по описанию Арно – это мог быть Осикава. Второй, явный ренк, был тогда, по всей вероятности, Жулдас.
Так вот где они, отпав от Радича, окопались. У Аранбаля.
Всё это:
