ДеПайп с разбитым сердцем. По дороге в голове включился Парфён Рогожин. Жека с удивлением поймал себя на мысли, что всерьез обдумывает, как ему убить этих двоих. Не ножом же для бумаг… Прогнав из головы дурацкую достоевщину, Жека завернул в первую попавшуюся шмалевую кафешку привести в порядок мозги. В «Free Adam» он и увидел тех монахов-буддистов…
Следующий день он начал на открытой террасе другого кофешопа. Вдыхал сладковатый дым и смотрел, как несколько жилистых подростков скотчем приклеивали к брусчатке Лендсплейн разрезанные картонные коробки, готовя себе арену для стрит-данса. Когда из принесенного парнями бумбокса заиграл громкий французский рэп, Жека встал и направился в сторону Рейсхмузеума, за которым прятался музей Ван Гога. Ему показалось, что, может быть, у этих сумасшедших картин он почувствует хоть какое-то облегчение от боли, найдет выход, примет решение. Но разглядывая уродливых «Едоков картофеля», Жека понял, что испытывает только безразличие, будто смотрит на рекламный плакат не интересующего его нового автомобиля. Он удрал из музея и бесцельно слонялся по улицам чужого города в ожидании вечера, словно в сумерках, освещенных яркими вывесками, что-то могло измениться. Чтобы дотянуть до еще нескорых сумерек, за Ратушей на площади Дам Жека зашел взять пива в центровой голландский супермаркет. Там и встретил финку, с которой прилетел из Хельсинки. Анникки брала в магазине чернику в прозрачной перфорированной упаковке, сыр и вино. Он встал в очередь за ней и лишь тогда узнал ее.
– Хэй! – тронул он ее рукав.
Анникки оглянулась и улыбнулась его хмурой физиономии.
– Джеко! Хэй!
Нося сложенные в один пакет ее и свои покупки, он составил финке компанию в походе по обувным магазинам на Кальверстраат. Потом они сидели на скамеечке на набережной, украдкой попивая из картонных стаканов вино. Проезжавшие мимо трамваи громко звенели – то ли осуждая, то ли завидуя. Отель, где остановился Жека, находился ближе, чем квартира голландских знакомых, у которых поселилась Анникки. Замерзнув, они оставили новые ботинки финки в его номере и рванули в Красные Фонари поглазеть на девушек в витринах. Устав от обилия тел, которые можно ненадолго купить, они засели в шумном кафе на Аудезайдс-Форбугвал. В багровых отсветах затемненных окон порнотеатра «CasaRosso» в соседнем здании скулы курившей Анникки казались Жеке произведением искусства, которое может заменить ему утренние картины Ван Гога. Девушка поймала на себе его взгляд и сказала что-то, что он толком не расслышал. И тут он предложил Анникки не тащиться к друзьям, а переночевать у него. Финка улыбнулась и просто сказала:
– О’кей.
И оказалось, что не так они и устали, когда сплелись в объятиях на широкой гостиничной кровати. Экстаз и агония превратили их первое же нетрезвое соитие в эксперимент, сталкивающий целые миры.
– Хау мач тайм воз пассед синс ю факед, Джеко? (Сколько же времени ты не трахался, Жека?) – спросила чуть позже Анникки и засопела у него на плече, не дождавшись ответа, что он хотел вытрахать из себя.
Все пять дней своего пребывания в Амстере Анникки провела с Жекой. И все пять ночей. Когда пришло время ей улетать обратно в Финляндию, Жека проводил девушку до Схипхола [1], а сам…
Так уж получилось, что сам он залип в Амстердаме еще почти на две недели.
В Россию возвращался через Финляндию. Перед вылетом из Амстердама написал Анникки. Та встретила его на выходе из терминала и на такси повезла к себе домой в Эспоо. В машине у русского таксиста играли «киношные» «Красно-желтые дни». Вконец измученный тем, что случилось в Амстердаме после отъезда Анникки, Жека сидел, трупом навалившись на дверь автомобиля, и едва реагировал на ее реплики. Девушка, почувствовав его настроение, стала задавать осторожные вопросы. Что Жека мог ей ответить?
Что-то в его голове раскалывалось и рвало обратные связи… Прямо как африканское Сомали, рассыпавшееся на несколько государств, про которые он читал статью в англоязычной газете, выданной стюардессой в самолете. Все эти враждующие друг с другом Джубаленды, Пунтленды, Азании, Маахиры, Авдаленды и Хатумо. А Жекины мысли – вооруженные мачете и «калашами» чернокожие партизаны, шныряющие в джунглях Африканского Рога. И не поймешь, на чьей стороне и за кого они воюют.
Он потянулся к Анникки и прервал ее на полуслове, залепив рот как скотчем долгим поцелуем. Таксист, так и не распознавший в Жеке соотечественника, глянув в зеркало заднего вида, с горечью прокомментировал вполголоса:
– Любовь у людей…
Анникки жила одна в большой квартире с минимумом вещей, оставляя все пространство для света и воздуха. Жеке так понравилось, что в пяти минутах от ее дома начинался лес с накатанной снегоходом лыжней, что он чуть не купил себе лыжи.
На Новый год Анникки пригласила несколько друзей и подруг, Жека приготовил им салат оливье. В начале января, когда Жекино положение с финансами приняло характер катастрофы, он уехал в Санкт-Петербург добывать деньги, не собираясь жить альфонсом. Расстроенная Анникки пообещала скоро к нему приехать, но сперва что-то у нее там не вышло с визой, потом навалилась работа, затем она простудилась и целую неделю сипела, разговаривая с Жекой по скайпу.
И вот только теперь, в феврале, она, забравшись с ногами на стул, сидела у Жеки на кухне. Смешная в его древней, оставшейся чуть ли не со школы, растянутой футболке попивала кофе и не спускала с Жеки светящихся, как яблоки на крышках включенных макбуков, влюбленных глаз. Не обращая внимания на бардак в квартире, на сквозняк из окон, на отстающие в паре мест от стен обои и прочие мелочи жизни.
Вчера вечером Жека сварил им на ужин найденные в холодильнике остатки пельменей.
– Ум-м-м, – сказала тогда Анникки. – Равиоли. Кучина итальяна… Граци миле! (Итальянская кухня… Большое спасибо!)
Жеке осталось только сделать гордое лицо:
– Прего! (Пожалуйста!)
За ужином они пытались обмениваться новостями и разговаривать. Через десять минут, перестав притворяться, бросили равиоли остывать и перебрались на тахту.
Жекины руки разведчиками ползли по гладкой упругой коже девушки, трогали ее во влажных местах, передавали эстафету губам. Анникки замурлыкала кошкой, когда он скользнул между ее ног… «А-а-ах», – вырвалось у финки, когда она оказалась сверху, сжав его голову между своих бедер почти борцовским захватом. Откинувшись на выставленные назад руки, девушка стала двигаться сама. Жеке вдруг показалось, что у них с Анникки тут настоящая сексуальная Зимняя война с той лишь разницей, что теперь первыми напали финны, а у него не было никакой линии Маннергейма. Жекины соседи сначала застучали в стену, а потом просто добавили децибелов своему телевизору, по которому дебильными голосами трындели
