Как же торжественно и помпезно открывался новый газопровод «Сила Сибири», и каким позором это все потом обернулось. Китайцы согласились покупать у России газ в обмен на то, что Россия отдаст Китаю часть сибирской территории. Будину ничего не оставалось, как стиснув зубы согласиться на это. У него не было выбора, ему нужен был рынок сбыта. Будин был в бешенстве, когда подписывал этот постыдный контракт с китайцами, но перед телекамерами вынужден был кисло улыбаться загримированными губами и говорить восторженные речи о китайско-российской дружбе и партнерстве.
А потом китайцы вдруг присоединились к действиям Запада и начали строить свою Стену, по уже бывшей российской территории. Причем быстрыми темпами, как они умеют, и закончили строительство практически одновременно с Западом. А после отказались от российского газа. Даже не так. Они отказались платить за российский газ. И более того, китайцы продолжали нагло использовать скважину и качать газ себе, так как газопровод фактически уже находился на китайской земле. А Россия осталась без части Сибири, без денег, без газа и без трубы… и без друзей.
Лицо Будина перекосилось от бессильной жгучей злобы. Он ненавидел Китай больше чем Америку с Европой вместе взятые, даже больше чем свой возраст. Хотя нет, больше всего он ненавидел Украину.
Послышался хруст. Это Будин так сжал свой кулак, что сломал золотую шариковую ручку. Он со злостью отшвырнул поломанную ручку, подошел к столу и трясущимися руками налил себе в бокал старого французского коньяка. Заграничный коньяк, сохранившийся еще с тех времен, был сегодня исключительным дефицитом.
Резкая смена настроений у президента Будина в последнее время проявлялась часто. Но он не любил психиатров, и поэтому лечился сам французским коньяком. Он выдавил последние капли в бокал и позвал секретаря, нажав на кнопку вызова.
— Семен, принеси еще коньяка.
Семен, личный секретарь президента, за годы работы с ним выучил все капризы Великого Вождя. Но сейчас он не знал, что ему делать. Он стоял бледный возле шкафа-бара и смотрел на ряд бутылок. Здесь были виски, бренди, ром, пара бутылок армянского коньяка, еще какие-то, но французского не было. Но шеф предпочитал французский коньяк, последнюю бутылку которого Семен отнес президенту еще вчера. И, возможно, вчерашняя бутылка была последней во всей империи. Он стоял и думал, как ему поступить. Зная, что в любом случае он нарвется на гнев Василия Васильевича, он взял бутылку армянского, протер полотенцем, поставил на поднос и понес в кабинет президента.
— Ты чего так долго? — выкрикнул Будин.
— Василий Васильевич…
— Поставь на стол, — рявкнул Будин и нервно махнул рукой.
Семен поставил бутылку и решил быстро ретироваться из кабинета. Но не тут-то было.
— Ты что мне принес, скотина?
Семен побледнел еще больше, и, заикаясь, начал объяснять, что французского коньяка больше нет, что его люди прошерстили всех спекулянтов, и не только в Москве и Будинграде, а и в других городах, и что из коньяков есть только Армянский, Сараджишвили и Закарпатский. Услышав название последнего, Будин рассвирепел, и в Семена полетела одна из последних в стране бутылок чудесного армянского коньяка. Семен чудом увернулся, бутылка разбилась с громким звоном о позолоченную дверь кабинета.
— Как ты смеешь мне это предлагать, кретин?! Пошел вон, холоп!
Семёна как ветром сдуло. Как же он так оплошал, что предложил Закарпатский? Он совсем забыл, что его делали в Украине.
Будин был в ярости и лихорадочно ходил по кабинету. Подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Перекошенное от злобы лицо, узко посаженные над одутловатыми скулами маленькие свиные глазки, кривой тонкий рот, подергивающийся в гневном припадке. Поднятые, как бы в слабом недоумении брови — последствия последней пластической операции. Он попытался выровнять осанку, но обрюзгшее тело не слушалось и норовило пригнуться к земле. Будин приблизился к зеркалу. Растрепавшиеся от резких движений остатки волос на лысом черепе он заботливо уложил на место. Потом приблизился вплотную и стал пальцем разглаживать морщины на лбу, которые все равно просматривались после хирургической подтяжки кожи. Глядя в глаза Великого Вождя, он застыл на несколько минут. Лицезрение себя самого его успокаивало. Постояв так минуты три, Будин успокоился, стал улыбаться и насвистывать какую-то веселую мелодию. Но спустя минуту вдруг понял, что свистел популярную в СССР песенку «Русский с китайцем братья навек». Он грубо выругался и заорал.
— Семен, неси коньяк, черт тебя подери! Семен!!
Перепуганный секретарь заглянул в кабинет и виноватым голосом проблеял.
— Василий Васильевич, у нас нет французского коньяка.
— Я тебя посажу, скотина! Неси какой есть!
Семен аккуратно достал последнюю бутылку Армянского и отнес в кабинет Будину.
— Вызови мне Астафьева, быстро.
Семен убежал выполнять поручение, а Василий Васильевич налил себе коньяка.
Астафьев Федор Петрович был начальником личной охраны президента и главой Тайной канцелярии. Худой, в сером костюме, с седеющими волосами, он был отличным специалистом своего дела и преданным псом своего хозяина. Он был среднего роста, но все равно возвышался почти на голову над Будиным. Зная комплекс неполноценности президента относительно высоких людей, Астафьев стоял перед вождем на полусогнутых ногах и слегка сутулился, чтобы казаться ниже.
— Федор, вчера ты мне что-то хотел доложить, но у меня не было настроения тебя слушать. Что у тебя там?
Астафьев кашлянул в кулак, извинился и начал.
— Василий Васильевич, я хотел предупредить о возможном покушении на вас.
— Продолжай, — буркнул Будин и уселся в кресло.
— У нас в следующем месяце запланированы мероприятия по открытию монумента в вашу честь.
Будин заулыбался. Предстоящее мероприятие грело ему душу. Памятники ему великому уже начали появляться в разных городах, но этот… В его родном городе на Дворцовой площади будет установлен огромный пятнадцатиметровый монумент — исполинских размеров бронзовый Будин В.В. на коне. Уникальной особенностью этого колосса являлся меч, который Великий Вождь держал в руке. Этот меч был вылит из чистого золота и весил полтонны. Ровно год назад Санкт-Петербург был переименован в Будинград. В городе, гордо носящем имя Великого Вождя, обязан был быть памятник. И не один. Десятки! А этот был первый, особенный…
— Так вот, — перебил мысли вождя Астафьев, — до нас дошла информация, что на церемонии открытия памятника, где вы должны будете сказать речь, на вас могут совершить покушение. Мы усиленно работаем, задержали нескольких участников возможного покушения, но есть еще другие преступники, которых пока ищем. Это целая подпольная организация, но мы работаем, Василий Васильевич.
— Это хорошо, что работаете. Только как ты допустил это? Ты должен был пресечь в зародыше! Ты должен выявлять этих тварей, как только они начинают только думать о покушении!
— Мы все сделаем, Василий Васильевич.
— Я надеюсь. Ты же не хочешь, чтобы я пропустил это знаменательное событие? Или ты предлагаешь перенести мероприятие?
— Никак нет!
— Сколько тебе надо времени?
Астафьев сглотнул.
— Постараемся все сделать за десять дней.
— Неделя. Семь дней! Слышишь? Ступай. Завтра утром доложишь. Полный доклад, с фамилиями, связями, схемами и прочее… мне тебя не учить.
— Понял, Василий Васильевич. Я могу идти?
— Иди, Федор, иди. У тебя мало времени, давай работай.
Астафьев ушел, а Будин снова завалился в кресло с коньяком. Удивительно, но к новости о планируемом покушении он был совершенно равнодушен. Сколько уже было этих покушений, в том числе и планируемых. Но он все равно живее всех живых, ведь он Великий Вождь, а вожди не умирают.
Аркадия Ивановича арестовали утром. Об этом Павлу поведала жена деда Аркаши Любовь Сергеевна, когда он после работы, как обычно, забежал в гости к старикам. Женщина, вытирая слезы, рассказала, что рано утром пришли три человека в штатском, в сопровождении военных. Провели обыск. Изъяли радиоаппаратуру, какие-то бумаги и забрали Аркадия. Куда повезли его, в чем обвиняют, ничего не сказали. Павел был потрясен этой новостью. Он уже уходил, но его вдруг остановила Любовь Сергеевна.
— Паша, подожди!
Она отошла в соседнюю комнату, и спустя минуту вынесла бумажный сверток размером с книгу.
— Что это, Любовь Сергеевна?
— Они не смогли это найти. Аркадий Иванович просил, чтобы я передала это тебе.
— Мне?
— Да, тебе. Он предполагал, что за ним могут прийти, и просил, если это случится, чтобы я отдала тебе.
— Спасибо, Любовь Сергеевна.
Павел шел домой расстроенный. Это был донос, или же Аркадия Ивановича вычислили? Пользование радиолюбительской аппаратурой — достаточно серьезное нарушение. Но еще более серьезным преступлением было иметь иное идейное убеждение.
