– А у нас вечером опять скандал был, – продолжает отец. – Метры делили. Мать говорит, что им полагается одна треть. Надежда кричит, она с матерью иначе разговаривать не может. Что половина… А про дворника говорят, что у них в подвале тоже крик был.
– Что же, сын таким образом решил свою жилищную проблему. Теперь и жениться можно.
– Ты думаешь, это он отца-то?
– Ничего я не думаю. Нам бы самим тут друг дружку не поубивать. Больно вы все экспрессивные. Чуть что за посуду хватаетесь, а то и банками швыряетесь, – показала я на белый квадрат и пошла к себе. Наводить марафет на рожу. Реснички, веки, бровки, губки. Кажется, все. А что? Вполне приличная рожица. Мама говорила о себе так: мое лицо лишено классических норм, но весьма привлекательно и обаятельно. Чем я хуже? Вполне обаятельная. Впрочем, лицо не главное. Главное в женщине – ее тело, то есть фигура. Слышу, отец хлопнул входной дверью. Странно это. Он всегда кричит мне: «Пока!»
Прошла минута. Нет. Не ушел отец. С кем-то разговаривает. Второй голос мужской. Еще раз смотрюсь в зеркало. Можно выходить «в свет».
– Тамара, – зовет отец, – Тамара, с тобой хочет поговорить товарищ.
Никакого товарища я не жду, но иду. Товарищ этот – милиционер незнакомый. Участкового мы все хорошо знаем. А то как же! Соседи вызывают, когда у нас разборки особо громкие.
– Вот товарищ лейтенант хочет задать и тебе несколько вопросов.
И началось. Что вы видели, когда это было? Вспомните еще чего. Чего я видела? Тряпку какую-то на стройке. Вот чего я видела ночью. Мне что больше всех надо рассматривать что-то в темноте, да среди ночи? Он не отстает: а что вы делали ночью на кухне и когда пришли домой?
– Это я его зарезала. Не понравился мне, и зарезала.
Тут уж он разошелся:
– Откуда вам известно, что зарезали? И чем он вам не нравился, дворник?
Я просто так сболтнула, а он прицепился. Я рот раззявила и молчу. Мой папа вступился. Врет и не краснеет:
– Дочка полночи провела рядом со мной. Я гипертоник. Давление зашкалило. Вот Тамара и не отходила от меня. Можете поинтересоваться в нашей клинике, – и даже фамилию врача называет.
Милиционер стушевался и стал составлять протокол.
Через месяц мы с папой узнали, что сынишка отмазался. У него алиби. Он в ту ночь провел в вытрезвителе.
Скоро он привел в дом молодую жену. Отремонтировал квартиру, и она стала ничем не хуже других. Свадьбу гуляли цыгане три дня. Умеют они веселиться. Квартирный вопрос решился.
Отступление.
Сколь необходимое, столь и краткое. Старший лейтенант, заместитель начальника районного медвытрезвителя товарищ Пьяных (это не шутка), за ящик водки выдал сыну убитого дворника справку о том, что он находился в подведомственном ему учреждении с такого-то часа по такой-то именно в день убийства.
– Тамара!
Бог ты мой, мне звонит сама Виолетта Геннадьевна.
– Я бы хотела поговорить с вами tet-a-tet и на нейтральной территории. Вам удобно сегодня часа в три дня?
У меня лекции до трех. Так и говорю.
– Тогда в четыре. Вы же учитесь недалеко от Загородного проспекта. Я там работаю. Знаете кондитерскую на углу со Звенигородской?
Знаю я эту кондитерскую. Там и кофе продают. Там мы с ее сыном позавчера объяснились…
– Тамара, весной я сдаю госэкзамены, уезжаю по распределению в школу в Тверскую губернию, а ныне Калининскую область, в селение Конаково. Туда я поеду с женой. Так что завтра в десять я жду тебя у нашего загса.
– Ты меня спросил, хочу ли ехать в этот город и вообще выходить за тебя?
– Первое. В Конаково мы проживем от силы год. Мне нужно собрать материал, и я тут же возвращаюсь в Ленинград. Александр Александрович (я уже знала, что это их завкафедрой) обещал взять меня к себе аспирантом…
Мы договорись так: расписываемся, но ни в какой город я не еду. Он соберет свой материал и тогда все будет по-настоящему. Как мы смеялись, когда он сказал, что наденет на меня пояс верности…
Чего же хочет моя будущая свекровь? Регистрацию нам назначили через месяц. Наверное, хочет отговорить меня от этого шага. Как говорит Леонид Ильич Брежнев, судьбоносного.
– Тамара, я не против тебя, – начала Виолетта Геннадьевна, отхлебнув кофе. – Ты девушка хорошая. Учишься в таком вузе, – мнется она.
– Я не пара вашему умному, тонкому, слабому мальчику. Так?
Она молчит, а я продолжаю:
– Не в этом дело, любезная Виолетта Геннадьевна. Скажите мне откровенно, вы сами по уши влюблены в этого мужчину. И никакой он вам не сын. Так? – бью наотмашь, по наитию.
– Как ты узнала, ведьма?
Люди в кондитерской стали оборачиваться на нас. Я силой увела женщину. Свежий воздух охладил ее.
– Как ты прознала? Как? – не унималась Виолетта Геннадьевна. Мы шли в сторону Московского проспекта. Я думала, как отделаться от этой истеричной бабы, находящейся, вероятно, в пике климакса. Она сама решила этот вопрос.
– Что ты привязалась? – как будто это я пригласила ее. – Отвяжись и запомни: я моего мальчика тебе так просто не отдам. Не для того я его растила, чтобы ты наслаждалась.
Вот оно все и открылось. Патология какая-то. Мы разошлись в разные стороны почти у входа в институт, где я училась.
Нужно было время, чтобы обмозговать происшедшее. Куда идти? Не в кафе же. Устроилась в пустующей аудитории. Уселась на самый последний ярус амфитеатра и закурила. Никого же нет.
Итак, что мы имеем? Мы имеем психически неуравновешенную пожилую женщину, молодого здорового физически и развращенного ею человека. Они вдвоем живут в большой трехкомнатной квартире в отличном доме и хорошем месте. Это с одной стороны. С другой – постоянно скандалящие, на грани рукоприкладства мои родственнички. Жить с ними – это перманентная пытка. Ну, разменяют они нашу старую квартиру. И что? Что достанется мне? Там же, на Большой Пороховской, я смогу сделать так, чтобы у меня была своя жилплощадь. Решено. Регистрирую брак с Андреем и переезжаю на полном праве туда. Опыт жизни в состоянии военного перемирия у меня есть. Мало свекрови не покажется…
– Значит, ты выходишь замуж, – то ли спрашивая, то ли констатируя, говорит отец. Как обычно, мы сидим в моей комнате. Он пьет водку, ест готовые котлеты по сорок копеек за штуку и курит. Я не возражаю. Через неделю я уеду отсюда. Завтра в загс – и тю-тю отсюда.
– Придешь?
– Пригласишь – приду.
– С утра не пей завтра. Потом напьешься.
– Так-то ты об отце. А мать пригласишь?
– Нет. Я ее уже две недели не вижу.
Отец молчит. Он в последнее время все больше и больше пьет. И вот что интересно: пьет и почти не пьянеет. Наше убежище ожило. Аня смеется. Сейчас она начнет плакать. Это мамочка ее любящая приласкает тумаком. Потом мой братец вступит. Будет кричать, что бить ребенка не гуманно. Надежда будет возражать. Пошло поехало.
– Вроде наметился обмен, – отец говорит почти шепотом. До чего довела эта жизнь мужчину. – Нам на троих двухкомнатная квартира высвечивается.
На большее я и не рассчитывала. Ближайшие три года я буду жить в другом месте. Такой срок я определила себе для решения моей жилищной проблемы.
Я уже собралась уходить, когда отец сказал:
– Мать твоя с другим сошлась. Развода требует.
Сказал он это как-то мрачно, отрешенно. Так, будто речь шла не о нем. А я подумала: так и лучше. Для него, во всяком случае…
Наш брак мы с Андреем отметили скромно. За столом были свидетели этого безобразия: мой отец и Виолетта Геннадьевна. Отец не подвел меня. Приехал в загс трезвым. Был чисто выбрит, в белой сорочке и новом галстуке.
Я категорически отказалась облачаться в подвенечные наряды. Всякие там белые до полу платья, фаты, флердоранжи и босоножки на высочайших каблуках. Светлый костюм, кроткая стрижка и брошь на лацкане. Все! Босой я не была. Скромные на небольшом каблучке туфельки на моих ножках. Мой суженый был одет мамочкой-немамочкой в черный костюм из полушерстяной материи. Пара. Мы были единственной такой парой. Вокруг невесты в длинных платьях с фатами на головах и с вениками из цветов в руках.
Так третьего мая, сразу после майских праздников, мы вступили в законный брак. Пятого я переехала к Андрею. Солнце слепило, небо тускнело. Листва распускалась все больше и больше. Девушки, женщины и даже старухи начали обнажать свои телеса. По городу пополз запах свежих огурцов – начали продавать корюшку. А у меня настроение «корюшное». Поймали рыбку в сети.
Пятого мая я на грузовике, произведенном на заводе имени Горького, перевезла свой скарб на Большую Пороховскую. Я отказалась лезть в кабину и поехала в кузове, сидя в бабушкином кресле. Пожалела, что постриглась под мальчика. Как эффектно смотрелась бы с развивающимися волосами на проспектах и улицах города Ленина.
Перед отъездом я для отца устроила отвальную.
– Может быть, брата пригласишь? – робко спросил отец.
– А ты как хочешь? Один он не пойдет, а с невесткой у тебя, мне помнится, вчера была небольшая арабо-израильская войнушка.
