Рейтинговые книги
Читем онлайн ДОПРОС. Пьеса для чтения - Георгий Пряхин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8

— Да забирай ты его с потрохами! Тоже мне — кобель подворотный! Да я с ним с сорок пятого года не сплю — сразу после смерти сына. Потому и рыщет по всей Москве в поисках какой-нибудь давалки. Голодный! Может, не уйди я в своё время к нему, то и не потеряла бы своего сынишку. Не было бы того ужасного случая на его чёртовой даче, когда мальчик мой свалился зимою с крыши и подхватил туберкулёз позвоночника, — слёзы блеснули в Зинаидиных глазах. — Забирай! — выпаливает, берясь за бокал. 

— Теряла, — глухо отвечает Ольга. — И ты это знаешь. Мой ребёнок так и остался там — на цементном полу Лубянки. Комочком... 

Она не договаривает, комочком чего остался на цементном полу Лубянки её ребёнок. 

— ...Это наверняка была девочка. Долгожданная. 

Зинаида не реагирует. Но и слёз тоже не вытирает. 

Выпивают, не чокаясь. 

Молчат — каждая о своём.

— Всё равно я тебя посажу! — вдруг трезво и жёстко заявляет Зинаида. 

Ольга вздрагивает и недоумённо смотрит на неё: 

— Ты что? В своём уме? 

— В своём.

VII

— Да, Никита Сергеевич, мы вызвали его в прокуратуру... Да, конечно, совершенно добровольно... — прокурор, плотно прижимая державную телефонную трубку к заросшему густым седым волосом уху, скашивает глаза на своего посетителя. Гость задирает кустистую густую бровь: надо же! — оказывается, сюда его не волоком приволокли, а вызвали и он, понимаете ли, явился прилежно и совершенно добровольно. Не верь глазам своим, а верь ушам своим!.. 

— Да-да, я как раз веду допрос... 

И тут дотоле уважительный, но неподобострастный бас прокурора превращается прямо-таки в дискант зарапортовавшегося школяра: 

— ...Нет-нет, его в кабинете нету... Он там, в приёмной. Его вывели на время нашего с вами разговора, — прокурор, похоже, справился с ситуацией. 

Поэт, стараясь не скрипнуть, выжидательно приподнимается со своего стула и вопрошающе смотрит на вседержителя с трубкой. Почти вседержителя — натуральный где-то там, за пределами зрительной досягаемости. Прокурор совсем уже не только трубку отворачивает от него, но всем корпусом поворачивается в другую сторону, спиной к своему недавнему собеседнику — перед незримым лицом нового, куда более серьёзного — но за своей сановной спиной, на уровне поясницы, делает поэту нетерпеливый и властный жест крупной и мягкой ладонью: сиди! 

Не мельтеши! 

Не суетись под клиентом! 

Поэт «приземляется», опускает плечи и — тоже крупными, твёрдыми ладонями страстного садовода и огородника зажимает уши: интеллигент в четвёртом поколении. По одной из последних версий — прямой потомок канувшей в Лету хазарской аристократии. 

Голос прокурора становится глуше — как будто всему зрительному залу тоже заложило уши. 

— Да, Никита Сергеевич, да, допрос проведу по всей строгости. Если будет отпираться, препроводим прямо в камеру предварительного заключения... Конечно, есть. Прямо в этом здании... Странно, как это вы не знали... 

Поэт зажимает уши вполне добросовестно. Но всё же перемену в тональности — зала — улавливает, и седая голова его робко уходит в плечи. 

— ...Да-да, конечно, есть вещи, которые лучше не знать, — прорывается у прокурора угодливый, но всё-таки — хохоток. А потом сразу же, почти без перехода — почти рапорт: 

— Нет-нет, что вы! Никакой интермедии — Запад тоже почувствует: шутковать мы не намерены. 

«Шутковать» — и прокурор, и Никита Сергеевич в известной мере земляки. Выходцы с Украины — один там был Генеральным, а другой — Первым. 

— Спасибо! Есть! Спасибо! Есть!.. 

Прокурор аккуратно, с учтивой задержкой, кладёт трубку на тяжёлый рычаг, вынимает из кармана синих галифе обширный батистовый платок и молча промокает лоб и загривок. 

И плотно, со скрипом, вновь усаживается напротив поэта. 

И только тут замечает, что поэт закрыл не только уши, но и глаза. Они у него действительно плотно-плотно зажмурены. 

— Дорогой! — негромко зовёт прокурор, дотронувшись до впавшего добровольно в летаргию. 

— Да, — неохотно открывает тот сперва уши, а потом и глаза. 

— Вы поняли, как всё серьёзно? 

Поэт молчит. А потом вместо ответа сам задаёт вопрос: 

— А вы знаете, что хоть в какой-то мере примиряет меня с вами? 

— Вообще-то здесь вопросы задаю я. 

— И всё-таки? 

— А вы считаете, что мы так уж непримиримы? 

Поэт опять выжидательно молчит. 

— Не знаю, — чистосердечно отвечает прокурор. 

— На Нюрнбергском процессе вы сказали о своих подсудимых, если не ошибаюсь, примерно так: «Это — преступники, сделавшие орудием своего преступления само государство». 

— Да, что-то в этом роде, — польщёно соглашается прокурор. 

— Великолепное определение, — тихо говорит, не обращая внимания на реплику собеседника поэт. — Даже само государство может стать инструментом преступлений в чьих-то недобросовестных руках. Это очень верно.

Прокурор мрачнеет. 

— К чему вы клоните? 

— Интересно, ту блестящую речь — остальные обвинители судили фашистов и только вы — фашизм — вы тоже составляли по подсказкам из ЦК? 

— Не забывайтесь, — с глухим внутренним негодованием произносит прокурор. 

— Мне кажется, что нет: вряд ли там нашлись бы такие талантливые суфлёры. Бюрократы — они и есть бюрократы. 

Налившиеся было кровью прокурорские глаза теплеют. Но он заметно сбит с толку, не знает, как вести себя с этим языкастым старцем. Насколько искренен он и насколько можно быть искренним с ним? 

— Не консультировался, — буркает. — Но речь потом показывал. Одному человеку. Он сказал, что краткость — сестра таланта. Она действительно была самой короткой из всех тамошних речей, — всё-таки слышится в голосе некоторое простительное самодовольство. 

— Неужели самому Чехову показывали? — улыбается поэт: он понял, почувствовал, что всё-таки поймал, подцепил прокурора на крохотный, но всё-таки — крючок. 

— Не юродствуйте. Этот человек, — прокурор с опаской оглядывается на портрет Хрущёва в простенке кабинета, как будто речь идёт именно об этом человеке, — когда-то спас вас. 

Поэт умолкает, потом серьёзно произносит: 

— И спас, и погубил. Всю жизнь теперь отмываюсь... 

— Чёрного кобеля не отмоешь добела, — усмехается прокурор, вновь перехватывая инициативу. — Не казнитесь — не вы один. Нечто подобное могу сказать и о себе. 

— Ну да, был культ личности, а теперь культ — безличности. 

— Вы хорошо когда-то писали о нём. Особенно — в переводах с грузинского, — продолжает подначивать монстр. 

— Напишешь, — задумчиво бросает поэт, потом вскидывается: 

— Кто действительно хорошо написал о нём, так это тот же Мандельштам! 

— Нас с вами запишут в ретрограды. 

— Не думаю. Вас — не запишут. Сегодняшнему вы нужны больше, чем вчерашнему. А вот я, похоже, — нет. 

— Нельзя ставить знак равенства между двумя такими разными государствами.

Поэт, взглянув в глаза собеседнику, скептически покачивает головой: 

— Государство — это прежде всего инструмент насилия. Заметьте, это не я сказал, а ваш главный теоретик и он же практик, попрактичнее самого Сталина. Не забывайте: я ведь тоже когда-то учился на юридическом... 

— Большинства над меньшинством, — уточняет формулу прокурор. 

— Как бы не так! — опять покачивает головой поэт. — Да даже если бы и над меньшинством: человечество никогда не умнеет скопом, поголовно, а только, в лучшем случае, по одному... Вообще-то, если судить по этой вашей знаменитой речи, я бы сказал, что в вас погиб философ. 

— Почему же погиб? — бурчит прокурор. 

— Да, вы правы: вы загубили в себе философа сами. Добровольно. 

— А вы думаете, прокурор не может быть философом? 

Поэт опять пожимает плечами. 

— ...Он просто обязан им быть. «Философское отношение к смерти», — слышали такое выражение? Оно и нас напрямую касается. Философское отношение не только к своей, но и к чужой смерти тоже. В конечном счёте, все мы смертны, и надо воспринимать смерть не как физическое, мучительное явление, а как философское. То есть — избавление от преходящей земной юдоли... 

Не то, что слова, но даже голос у прокурора таков, что поэт таращится на него во все глаза. 

— Давайте ближе к делу, — резко меняет тональность прокурор. — Вы признаете свое стихотворение ошибочным? 

В голосе — привычный металл. 

— Это не художественная категория, — поэт понимает, что начинается серьёзный разговор и пытается выкроить время, — я ни одного своего стихотворения не могу назвать ошибочным. Я все их писал совершенно искренне. Все, — замечает ироничный взгляд прокурорских серо-стальных глаз. — Все... Переводы не в счёт — это другой разговор. 

Один ноль в пользу человека в золотых погонах. 

1 2 3 4 5 6 7 8
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу ДОПРОС. Пьеса для чтения - Георгий Пряхин бесплатно.

Оставить комментарий