Я запротестовал, но Майлс поднял свою огромную длань с такой экспрессией, что я отступил.
— Как можно быть таким бесчувственным? — не выдержала Сара.
— Бесчувственным? — уставился на нее Майлс. Секунду спустя он взревел: — Это я-то бесчувственный? Чанс был мне ближе, чем вы оба! Я буду грустить по нему долго после того, как он превратится в пометку на полях вашей памяти!
Его глаза действительно увлажнились.
— Майлс… — мягко начала Сара.
— Не хочу ничего слышать! Чанса не вернуть.
— Я не о Чансе, — продолжала она. — Майлс, они убивают детей. Двадцатидвухлетних юнцов, которые только начали жить.
— Тебе не победить V&D! — рявкнул он. — Допустим, расскажем мы, что знаем. И что будет? Мы живы только потому, что им проще оставить нас в живых, чем устранять последствия шумихи, которую мы подняли бы. Но в принципе у них есть возможность справиться и с шумихой. Мы живы по их милости, вот и все.
— Ты прав, — сказал я.
Майлс недоверчиво взглянул на меня. Сара смотрела на меня как на предателя.
— Что?
— Ты прав.
— По-моему, такого ты еще никогда не говорил, — пробормотал Майлс.
— Обнародовав информацию, мы ничего не добьемся.
— Слава Богу, хоть кто-то меня слушает.
— Значит, надо действовать иначе.
Улыбка Майлса исчезла, и он издал низкое рычание.
Пора было сказать, о чем я думал с самого возвращения из Нью-Йорка. Последняя часть пазла. Ахиллесова пята V&D. То, что было перед нами с самого начала, но мы не замечали.
— Мне с самого начала что-то не давало покоя, — начал я. — Помните, что сказала Изабелла? Одержимость, то бишь обладание, — состояние временное. Совершаешь ритуал, магия срабатывает, а потом — бам, и все закончилось. Часы бьют двенадцать. Так?
Майлс закрыл глаза, но промолчал.
Сара кивнула:
— Да.
— Так каким же образом они растягивают это на целую жизнь тела жертвы, пока не придет время перепрыгнуть в новое поколение? Шестьдесят лет! Как им это удается?
— Не знаю! — взорвался Майлс. — Кто я тебе, верховный жрец?
— Майлс, слушай. Что я видел в тоннеле на той церемонии? Помнишь? Ну, там были танцовщицы и барабанщики, и какой-то шаман с безумными глазами. За ними что я видел?
Он наморщил лоб, но покачал головой.
Это было перед нами с самого начала. Глаза Сары загорелись.
— За танцовщицами? — спросила она.
Я кивнул.
— За жрецом, за алтарем?
— Да.
— Машина какая-то. Ты говорил, что там была машина.
— Вот именно.
— Машина или что-то похожее, и что-то скручивалось и извивалось, повторяя движения танцовщиц. Так ты сказал.
Я кивнул. Ее глаза прояснились и оживились.
Майлс слегка кивнул.
— Изабелла же ничего не говорила о машине?
Он молча покачал головой.
— Конечно, не говорила, — продолжал я, — потому что это вообще не из ритуала вуду.
Сара улыбнулась, вспомнив мой диалог с Изабеллой.
— Если бы кто-то использовал вуду… — повторила она.
— …не будучи адептом культа…
— …для чуждых этой религии целей, — закончил Майлс.
Я кивнул:
— Что, если машина…
— …своего рода продолжение ритуала…
— …удлиняет сроки…
— …пролонгирует эффект?
Видя такое развитие идеи, Майлс покачал головой:
— Это прилада.
— Механизация.
— Конвейерное вуду, — улыбнулся я.
— Само собой разумеется, — продолжил Майлс, — если машина растягивает временное состояние до бесконечного, а мы…
— …уничтожим машину…
— …то одержимость закончится…
— …и тогда…
— Что тогда? — спросил Майлс. — Жертвы — как там Иззи их трактовала, «лошади»? — при них же личности остались.
— А они проявятся?
— Когда бог слезает с лошади, жрец снова становится собой, может, обессиленным, дезориентированным, но…
— …но здесь одержимость длилась не минуты, а десятилетия!
— Если лошадьми пользовались слишком долго, они погибнут? — спросил Майлс.
— Разве мы не должны выяснить ради них же самих? — возразила Сара.
Майлс хрипло засмеялся:
— Должны? Что это мы задолжали Найджелу, Дафне этой? Джону? Они использовали Джереми, а когда ему нечего было им предложить, выбросили без колебаний.
— И что? — сказал я. — За это они заслуживают смерти?
— Нет. Но рисковать ради них жизнью, в том числе моей, многовато будет. — Он засмеялся. — Стали бы они из-за нас париться?
— Нет, — ответил я.
— Это не просто Найджел, Дафна и Джон, — сказала Сара. — Это все, кто приходил до них и после. Новый поток студентов каждый год.
— Ну что тебе до них? Это чужие люди, — сказал Майлс. — Они друг другу глотки готовы рвать за отличную оценку.
Сара подалась к нам.
— Какая разница, как кто поступил бы на нашем месте. Что толку гадать, почему судьба выбрала нас? Кроме нас, больше некому. — Она деловито посмотрела на меня и Майлса. — Я пойду, а вы как хотите.
Я выдержал ее взгляд и кивнул.
— Я тоже пойду, — сказал я.
Мы посмотрели на Майлса.
— Даже если твоя теория правильна, — он нахмурился, — речь идет о том, чтобы проникнуть в святая святых.
— Правильно.
— Это может быть твоей последней прогулкой.
— А может, и нет. Сам подумай. Церемонию им приходится проводить при каждой инициации. Остальное делает машина. Найджела они уже обработали, остальных, наверное, тоже. Много шансов за то, что сейчас в той комнате никого нет.
Он не стал спорить.
— Майлс, ты же знаешь все на свете. Ты разгадал эту вудуистскую шараду. Без тебя мы бы ничего не смогли.
Он поскреб бороду и пробурчал что-то вроде «Ну что за хрень в квадрате!».
— Войти, разбить чертову машину и выйти? — уточнил он.
Я кивнул.
Он закрыл глаза.
— А поджечь-то капище для прикола можно?
— Конечно.
Он вздохнул:
— Тогда почему бы и нет?
Сара издала восторженный вопль и обняла гиганта.
Глава 32
Рычаг, больше похожий на защелку, отыскался где-то в верхних недрах камина. По случаю позднего времени в кабинете было совсем тихо. Прижимаясь щекой к гладкому мрамору, я шарил рукой под каминной полкой. Я услышал его раньше, чем увидел, — при открытии защелки отскочила высокая панель у письменного стола. Сара захлопала в ладоши.
— Перфекто, — одобрил Майлс. Его голос эхом пронесся по просторному кабинету.
Сегодня утром мы сидели в «Сэлс», ломая голову, где найти дверь, за которой они не следят. У нас была карта — та самая, которую мы с Чансом составили с помощью покойного Фрэнка Шепарда. Мы знали, куда надо попасть и что сделать, поэтому в кожаной сумке Майлса вместо постмодернистской ерунды лежал теперь железный ломик. Проход нам требовался по возможности такой, который не караулит шайка ассасинов. Получалось, лучшая дверь для нас та, о существовании которой мы не знали.
С чего начать? Есть люк под моей кроватью, очень удобный для того, чтобы убить меня во сне. Но дело в том, что я подумал бы о люке в первую очередь, если бы мне достало глупости выступить против V&D (чего другого, а этого качества мне, похоже, не занимать). Был лифт в старом доме на Морланд-стрит, но там меня вели, завязав глаза, к тому же эту возможность тоже легко просчитать. Был проход Шалтая-Болтая через библиотеку, но у нас не было ключей. Был люк в кабинете управляющего гидростанцией, но там стоит сигнализация. Был сточный колодец неподалеку от дома Найджела, но в V&D прекрасно осведомлены, что я теперь знаю этот путь. Мне некстати вспомнился долговязый Человек-марионетка, надвигавшийся на меня на своих паучьих ногах с длинным серебристым жалом, торчащим из-под пальцев.
Надо найти вариант получше.
Как я уже говорил, мозг — потрясающая штука. Иногда он старается помочь тебе, даже если ты слишком глуп, чтобы это заметить. Я поймал себя на том, что пытаюсь игнорировать неожиданное бесполезное воспоминание: как я в первый раз уходил из кабинета Бернини по старинному высокому коридору.
«Прекрати, — велел я себе, — сосредоточься на проблеме».
Что сказал Бернини как бы себе под нос, когда я уходил?
«Может, V&D?»
А потом…
Другой, холодный голос, принадлежавший, как я догадался, тому жрецу с безумным взглядом желтых глаз, ответил: «Посмотрим».
Откуда он появился в кабинете? Мы с Бернини были там вдвоем, и в коридоре меня никто не обогнал.
Все вдруг стало ясно.
В кабинете Бернини есть вторая дверь. Хорошо замаскированная и, как им кажется, неизвестная нам.
Мне вспомнилось кое-что менее приятное: последний визит к Бернини, его холодный отказ от моих дальнейших услуг и то, как он позволил мне дойти до двери, прежде чем окликнул и потребовал назад ключ.
«Всех благ тебе, Джереми».
Он забрал свой ключ.
