— Людей, на которых я работаю, ваш отказ не остановит… — Александр так и не смог понять, на что больше похожи эти слова: на увещевание или запоздалую попытку сохранить собственное достоинство.
— Я бы сказал, уже не остановил, — красиво очерченный рот Александра скривился в усмешку. — А если еще точнее, они даже не стали его дожидаться. Но мне странно, что вы до сих пор не поняли: я вас не боюсь. Если бы боялся — давно бы уже уехал из Воронежа.
— Но есть еще… — Владимир не успел закончить, потому что в этот момент дверь квартиры отворилась, и на пороге показалась Мира. Она еще не видела своего отца — только Александра, сидящего на подлокотнике дивана.
— Привет! — сказала она с видимым облегчением.
Щеки девушки горели, а слегка вьющиеся волосы разметались по плечам, словно она бежала бегом.
— Я нашла в подъезде вот это, — Мира вертела в руках папку с документами. Здесь твое имя — потерял, что ли? Я уж испугалась, что что‑то случилось, а тут еще лифт не работает…
Мира нахмурилась: что‑то в лице Александра ей показалось странным, и девушка вошла в комнату. Взгляд ее сразу же упал на отца. Скользнул по кожаной куртке, перепачканной мелом, еще недавно покрывавшим стены подъезда, остановился на синяке, уже начавшем проявляться на скуле, а затем обратился на Александра, который выглядел так, будто все это не имело к нему никакого отношения.
— Что здесь происходит? — голос Миры дрогнул, хотя она и не сомневалась в том, что Александр не намерен воспользоваться пистолетом, который держал в руках.
— Знакомство с родителями, — послышался насмешливый ответ Александра.
— Я лишь предложил твоему другу принять участие в медицинском эксперименте, благополучный исход которого стал бы залогом спасения множества жизней, — Владимир, наоборот, говорил очень серьезно и убедительно.
Александр поморщился. Владимир, конечно, хотел сохранить репутацию в глазах дочери и, как видно, небезуспешно; его, впрочем, можно было понять. Спорить или оправдываться — последнее, что собирался делать в этой ситуации Александр, поэтому он лишь сказал Мире совершенно непроницаемым тоном:
— Уведи его отсюда, пожалуйста. Я не хочу продолжения этого разговора.
Мира уже открыла рот, чтобы что‑то сказать, но вновь его закрыла и последовала указанию своего друга. А Владимиру ничего не оставалось делать, кроме как покориться, хотя он и не привел своего главного аргумента в этом споре. Но теперь было уже слишком поздно. Покидая квартиру Александра, Владимир не переставал задаваться вопросом, изменил бы ли молодой человек свое решение, знай он, что своим отказом подвергает Миру смертельной опасности.
Глава 24.10:23
Вера Васильева проснулась в пятницу в половине десятого утра от острой необходимости быть ровно в 10:23 у памятника Петру I в центре города. Она не могла сказать, что должна там делать или с кем встретиться. Не ощущала девушка и особого желания быть там: занятия в вузе начинались во второй половине дня, а вчерашний вечер прошел слишком хорошо и закончился слишком поздно, чтобы вставать теперь в такую рань. Но она не могла отделаться от мысли, что будет очень жалеть, если не придет. Вера надеялась, что это не более чем кошмар, но ощущение не прошло и после того, как она приняла душ, почистила зубы и оделась.
Девушка стала нервно листать свою записную книжку, куда имела обыкновение помещать абсолютно все, не особенно надеясь на собственную память. Помимо самой Веры ей, правда, пользовалась еще куча народа: на лекциях ее друзья писали там забавные истории про преподавателей, добавляя по фразе от человека, Оленька рисовала там домики и цветочки, а профессор Сукровцев имел обыкновение чертить там схемы, когда находил слишком сложным объяснять что‑то своей нерадивой помощнице на словах (Он ведь не видел ту забавную карикатуру на самого себя, когда в последний раз пользовался записной книжкой, правда?).
Надпись тут как тут: на последней из исписанных страниц четким крупным и совершенно незнакомым ей почерком: «В пятницу в 10:23 у памятника Петру I».
«Что ж, кто бы это ни написал, по крайней мере, я не сошла с ума», — думала Вера, одеваясь и накладывая макияж.
Она подошла к монументу ровно в двадцать три минуты одиннадцатого. В то же время, только с другой стороны к нему приблизился молодой человек, в котором она сразу же узнала Антона Вернадского.
Он улыбнулся ей своей безупречной улыбкой и сказал:
— Привет! Ты не против того, чтобы немного пройтись, Вера?
— Почему бы и нет? — ответила девушка, немного сбитая с толку. — Только прежде ответь мне на один вопрос: почему именно в 10:23 — не в половине и не в четверть одиннадцатого.
— Потому что я не хотел заставлять тебя ждать и не хотел ждать сам, — прозвучал спокойный ответ.
Они вышли из сквера и направились по проспекту. Солнечные лучи купались в лужах, оставленных вчерашним дождем, а весенний ветер смеялся над потоком машин, застывшим в пробке у перекрестка. Солнце поднялось еще не слишком высоко, и карнизы домов отбрасывали на мостовую широкую тень. Вера шла по освещенной части, Антон же оставался в тени.
Девушка терялась в догадках, стоит ли начинать разговор самой или же предоставить свободу действий кавалеру, когда его голос вывел ее из задумчивости:
— Как ты считаешь, Вера, можно ли любить другого настолько, чтобы чувствовать чужую боль как свою?
Вопрос поставил ее в тупик, но ненадолго. Он ведь не первый, кто пытался ошеломить ее пылкостью своих чувств, и уж точно не станет первым, кого она поставит на место:
— Послушай, Антон, я, конечно, понимаю, что произвожу впечатление смелой девушки, но это не значит, что…
— Ты меня не поняла, — мягко прервал ее молодой человек. — Я не пытаюсь клеиться, если ты об этом, просто хочу знать твое мнение.
Веру скорее ошеломили не сами его слова — она, в общем‑то, ожидала чего‑то похожего — а то, с какой спокойной уверенностью он их произнес. Как будто был совершенно искренен.
— Чувствовать чужую боль как свою? — повторила она, на этот раз всерьез задумавшись над содержанием вопроса. — Для этого не обязательно любить — достаточно быть хорошим другом. Некоторые сердобольные люди воспринимают так несчастья всех окружающих…
— Я имею в виду не сострадание. Я говорю о физической боли. Может ли связь быть настолько сильна, чтобы ощущать муки другого человека на расстоянии?
— Нет, это фантастика.
Воцарилась молчание.
— Ты так и будешь молчать или все‑таки возразишь мне? — не выдержала Вера.
