Пятый день дождь лил как из ведра. Мужики волокли мокрые бревна к берегу, вязали их можжевеловыми ветками — вицами. В Лоренце теперь трудно узнать робкого паренька, который сидел в петровской беседке на Котлине и опасался нападения дерзких мальчишеских ватаг. Ему тринадцать лет, на верхней губе темный пушок. Закатав штаны, катал бревна, рубил сучья, ругался не хуже матросов. Добравшись поздно вечером до постели, мужики тут же засыпали. Лоренц, забившись в укромный уголок, при лучине читал и переводил старые скандинавские саги. Отец слышал, как Лоренц шептал:
— «Жестока буря сегодня ночью для монахов в их убежище. Зла ночная буря. Они не могут уснуть».
— Сын, спи. Завтра рано вставать.
— «Жестока буря сегодня ночью…»
От приехавших обозчиков Лоренц узнал: через несколько дней отряд Прончищева покинет Якутск.
Дорогу развезло; отец сказал, что в ближайшее время туда ни один обоз не пойдет.
— Но я должен проститься с Прончищевым!
— Это невозможно. Разве сам не видишь?
У Лоренца скопилось немного денег; он уговорил местного казака одолжить за плату лошадь.
На третий день заляпанный до ушей грязью, голодный как зверь Лоренц достиг берега Лены.
Прончищев глазам не поверил:
— Ты? Да откуда, черт возьми?!
— С Амги.
— В такую погоду…
— Василий Васильевич, что вы о погоде? Я прощаться приехал.
Таня обрадовалась Лоренцу. Мальчик набросился на еду. Коротко рассказал о своем житье-бытье на Амге. Явился Челюскин, облапил парня:
— Вот бы такого молодца да к нам в юнги…
Сидели допоздна.
Узнав, что Таня пойдет на «Якутске», Лоренц сказал:
— Такого нет ни в одной саге. Татьяна Федоровна, я преклоняю перед вами голову.
Да, пожалуй, так сказать мог бы сам капитан Дампьер.
На следующее утро мальчик достал из-за пазухи перевязанный бечевкой пакет.
— Василий Васильевич, не смейтесь. Пусть это будет моей причудой. Разорвите пакет, когда достигнете Таймыра.
Прончищев стоял за околицей до тех пор, пока молодой всадник на своей замурзанной лошаденке не скрылся за высоким Сергиевым Камнем.
Таня писала в Санкт-Петербург. Просила родителей не тревожиться. Ей позволили пойти в морское плавание.
«Владычество природы и судьбы, — писала Таня, — приказывают мне исполнить свой долг, и я не стыжусь этому повиноваться. Хочу, чтобы наши с Василием сердца разумели друг друга и чтобы союз наш был нами укреплен. Но не подумайте, что душа моя холодна, когда я пишу эти строки. Болит моя душа за вас, а сердце разрывается от чувства, знающего цену родительского горя. Мне остается лишь уповать на вашу милость. Пусть же вашу жизнь ублаготворит единственное утешение, что ваша дерзкая и непутевая дочь счастлива…»
ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИЛИЯ ПРОНЧИЩЕВА
Таня идет со мной. Мог ли такого ожидать? Но и тревога не покидает: перенесет ли Таня суровый климат Ледовитого моря?
Сама же она радуется, как дитя. Со старой женщиной местного племени учит якутский язык.
Дубель-шлюпка на воде! В ней единственной заключена наша жизнь, спасение и надежда.
Погрузка закончена. Взяты мешки с мукой, горохом, бочки с солониной, рыбой, ящики с сухарями, сахаром.
Таня украсила мою каюту (нашу, нашу каюту!) еловыми лапами. Две парусиновые койки, одна над другой. Столик прихвачен к полу. Стеклянный иллюминатор.
Все бы хорошо! Но недомогание (себе как не признаться?) дает все чаще себя знать. Почему жизнь так устроена, что не дает человеку полного счастья? Всегда что-то вкрадется — зависть ли, злоба людская. Или болезнь…
«Начатому свершиться должно!» — девиз «Якутска». Нам его дал сам капитан-командор Беринг.
Ровно в два часа пополудни на борт поднялся командор. Он пожал всем матрозам руки.
Остались втроем — Беринг, Челюскин, я Командор обнял нас. «Вижу в вас своих сыновей, — было сказано нам. — А чего отец желает сыновьям? Вернитесь живыми, исполнив свой долг».
В вахтенном журнале Беринг сделал надпись: «Да будет путь „Якутска“ благословен».
Третий день идем по Лене под парусами. Река многоводнее, берега суровее. Леса постепенно понижаются, уступая место кустарникам.
Геодезист Чекин делает съемки берега Лены в ее высоких широтах.
Ветер средний, небо чисто. Челюскин деловит — не подступись! Ни на минуту не расстается с мерными цепями, градштоком, квадрантом.
Первые географические координаты ложатся на составляемую нами карту.
Морячка моя рядом. Ей хорошо в нашем плавании. Подкралась сзади незаметно. Оглянулся — на ногах сапоги-сари, на лице сеть из черных конских волос. Якутка! И по-якутски что-то мне говорит.
Под кистью моей морячки берега Лены не так мрачны. В ее рисунках обязательно присутствует солнце.
Река соединена с землей, домом, пусть дом за тысячи километров. А море рождает чувство иное — отдаленности от дома. Все-таки человек существо земное.
Нынче вышли на берег. В высокой скале набрели на пещеру. Кругом валяются зубы, бивни, скелеты мамонтов. Зверовое кладбище. Чувство такое, что из новейшего времени, из века XVIII, попал в древнейшие времена.
Туземцы уверяют (слышал в Якутске), что мамонты живут под землею. Они роют ее рогами. Выйдут наружу — умирают. Вечная мерзлота хорошо охраняет останки от гниения. Споткнулся о Мамонтову голову, покрытую сухой кожей. На меня подуло вечностью…
Чую дымок, пахнущий мясом. Якутские юрты.
Меня, Таню, Челюскина покормили жареным мясом. Раздал женщинам бисеру, одарил мужчин стальными ножами. Принесли чудное кушанье. Они варят кумыс с мукою, добавляют туда пихтового луба, сушеной рыбы, ягод морошки. Похлебка зовется саламатой.
Собираемся уходить, старейшина вынимает доску, костяные фигурки. «Давай играть в сахаматы».
Старейшина, видимо, самый великий в селении «сахаматист». Дело доходит до ферзя. Передвигаю фигуру. Старейшина ужасается — нельзя. Отчего же? Оказывается, ферзь не должен прыгать, как конь. Это несовместимо со званием самого большого начальника, каковым является королева.
Знают ли туземцы Таймыр? Ответы самые неопределенные. Но при этом слове испытывают некий страх. «Кто туда ходит, не возвращается».
Я сказал, что молился бабушке Кербе.
«Бабушка Кербе не знает по-русски. Она помогает только якутам».
Последнее русское зимовье — Жиганский острог. Несколько деревянных изб для казаков. Юрты.
Здесь у берега стоял бот «Иркутск» — он шел несколько впереди нас.
Ласиниус пришел на нашу дубель-шлюпку. Когда Питер поднимался на наш борт, пушки «Иркутска» салютовали. Я тоже приказал запалить.
Никогда не перестану восхищаться заразительной игрой Питера. Он вспомнил: еще в Усть-Куте я обещал схватиться с ним в пиле двуручной.
Свалили несколько лиственниц. Аж рубахи взмокли.
Вечером пировали. Завели песни.
Мы распрощались, полные надежд на скорую встречу.
Мне кажется, Россия никогда не должна забыть, что при открытии Северного морского пути ей честно помогали шведы, датчане, немцы. Я весьма высоко ценю слова петровского устава, где хорошо сказано: офицеры любят друг друга, невзирая на то, какой они веры или какого народа. Только мудрый и великодушный монарх мог своей рукой начертать сию сентенцию.
По правую сторону в Лену впадает речка Менкере. Слева — воды речки Хахчан. Берега крутые, утесы не знают никакой растительности. Глубина — 15 сажен. Широта — 71 градус 24 минуты.
Потянулась местность, называемая тундрой. Белый мох. Пасутся стада оленей. Лошадей не видать.
Давно нет солнца. Разве на Таниных рисунках.
Два дара дал мне Беринг: «Якутск» для сего путешествия и разрешение быть рядом жене.
Навечно благодарен Берингу.
Карта Лены от Якутска до самых ее низовьев, до острова Столб, составленная моими товарищами, есть, по существу, первое научное известие об этой реке. Лена отныне знает свои координаты. Если и есть отклонения, они, надеюсь, незначительны.
Самым кратким путем предстоит выйти на взморье. В бесчисленных протоках, рукавах дельты можно плутать, подобно слепцу.
Кажется, для нас наиболее выгодна Крестяцкая протока.
Вчера, 2 августа, пошел с Семеном на ялботе в поисках западного фарватера. За поздним временем уровень воды понизился.
Не отыскали нужную протоку среди многочисленных островов. Который же наш рукав?
…Будем поворачивать на юго-восток. Путь более дальний. Огибая Столб, потеряем время. Да что поделаешь… Хитрая дельта у Лены. Лабиринт.
…Снег зарядами повалил.
Вышли в море! Ура! Ура! Ура!
