Но в том-то и дело, что это был не обычный день, а вернее ночь. Дух, не нашедший Вовика в кубрике, проявил инициативу и спустился в мичманскую шхеру, прекрасно зная, где Вовика можно найти. Когда он, смущаясь и заикаясь, огласил просьбу старшины, то тут же был послан всеми нами по известному адресу, и также было велено, то же самое передать и пославшему его старшине. Близость перемен и выпитая брага в ту ночь вскружили нам голову, нам четверым уже казалось, что желанные времена настали, и что теперь ни кто не может нам приказывать. Захотевший конфет и печенья старшина так, конечно же, не думал, и потому возмутившись, сам лично спустился к нам в шхеру для разборок. Это было его ошибкой. Самое смешное, что как раз этот старшина и не был каким-то отпетым злодеем, и очень жаль, что именно он попался нам тогда под руку. Бить его начали сразу, даже не выслушав суть претензий. Надо отдать должное держался старшина достойно и за свою честь сражался упорно. В разгар драки в шхеру влетел ещё один старшина, каким-то образом прознавший, что здесь творилось. Скорее всего, ему стуканул тот дух, который сразу же слинял из шхеры, как только мы стали гасить старшину-радиста. Сполна досталось и второму, и драку смог остановить только дежурный по кораблю. Тут же подняли с коек старпома и замполита, нас троих - а перед самой дракой одного из нас позвали в ЦПУ и он счастливо избежал и преступления и наказания, - изолировали в пустующий кубрик десанта, а избитых старшин отвели в санчасть. Всю ночь мы провели под арестом, а утром нас отвели в ходовую рубку, на суд, случайно заночевавшего на нашем корабле, командира дивизии. Тот наградил нас десятью сутками Губы, и через пару дней мы направились отбывать наказание.
Не обращая внимания на окрики мичмана, мы уныло брели в небольшую горку, и впереди уже виднелся забор из бетонных блоков, за которым нам предстояло провести ближайшие десять суток, и то если повезёт, и мы не схлопочим новый «срок», или «ДП» как там говорят. О такой возможности нас просветили ещё на корабле, когда во время предодсидочной помывки, к нам в душ залетели два годка с соседнего корабля, решившие сами разобраться с обидчиками их корешей. Но разборки не получилось, их спугнул дежуривший по кораблю наш старшина команды мотористов. Парни скрепя зубами утёрлись, но напоследок пожелали нам огрести ещё суток по двадцать «ДП», или совсем сгнить на Губе. Надо сказать, что за двое суток, что прошло после той ночи эти защитники униженных и оскорбленных были далеко не первыми, кто хотел с нами поговорить «по душам». Каждый раз мстителям кто-то мешал, и мы даже вздохнули облегчённо, когда нас всё-таки отвели на Губу. Если бы мы знали, что нас там ждёт!
Когда с нас сняли ремни и завели в тёмную камеру, то мы сразу почувствовали, что попали в зону отчуждения.
- А! Смотри, пацаны, это те самые духи, что на годков залупились и двум парням морды разбили, - из дальнего угла донёсся чей-то визгливый голос, и вся камера сразу загудела и зашевелилась. Железная дверь с мерзким скрипом захлопнулась, мы встали спиной к шершавой, грубо отштукатуренной стене и приготовились к худшему.
Били нас старательно, молча, стараясь не попадать по лицу. Потом когда мы постепенно сползли по стене на корточки, бить перестали и начался допрос с пристрастием. В основном губарями были моряки, отслужившие как минимум полтора года, то есть те, кому было «положено» заниматься «неуставняком», положено по сроку службы, так сказать. А тут мы, только-только поднявшиеся из духовства и посмевшие поднять руку на старослужащих! Невиданное преступление. Думаю, что многие из тех, кто нас бил, мстили нам именно за свои годы унижений, за то, что вот они-то не смогли залупиться и отхерачить тех, кто их унижал. Что они полтора года, молча, сносили все издевательства, глотали обиду и кровавые сопли, но не смогли постоять за себя, а просто ждали, когда наступит их время. И вот оно наступило, и вот уже они начали унижать и бить, потому что «положено», потому что они теперь полторашники. И теперь мы были немым укором их трусости и унизительной терпеливости. Были тут и старослужащие, которые били нас просто так для острастки, к тому же многие из них знали тех двух старшин, которым от нас досталось. Но поразмявшись в первый день, старослужащие утратили к нам интерес и по обыкновению заскучали по дому. А вот те, кто был чуть выше нас по «флотской иерархии» отрывались по полной программе.
Нас били каждый день, с перерывами на работы и строевые занятия. Короткая ночь, проведённая на голых деревянных нарах, пролетала незаметно, и с каждым хмурым утром для нас наступал новый день кошмаров. Спасало только то, что на работы нас троих обычно посылали отдельно, только с конвоиром, наверное, начальник губы прекрасно знал, что творится в камере, и таким вот образом давал нам передышку. На пятый день к нам подсадили ещё двух духов, и часть внимания губарей перешла на новые цели, а может бить нас стало неинтересно – мы не ломались.
В тот день нас послали на разборку какого-то полуразрушенного кирпичного здания. Конвойным попался неплохой пацан, и он угощал нас сигаретами. И вот вовремя одного перекура Вовка Суляк, которому за борзость, а он в первый день попытался отмахнуться, доставалось всех больше, сплюнув с какой-то злой решительностью, сказал:
- Всё, на хуй, я больше не могу! Давайте, пацаны в отмах пойдём, иначе мы до конца срока не дотянем, или нам все почки опустят, или селезёнку отобьют!
Я и Серёга посмотрели на него и молча кивнули, соглашаясь. Потом мы целый день разрабатывали план, как мы будем действовать, и кого первым из наших мучителей придётся гасить. Хотя мы прекрасно понимали, что против двадцати рыл нам ничего не светит, но терпеть уже не было никаких сил. Но как раз вечером нам кинули двух молодых, вся камера занялась новым развлечением, и нам пришлось свой план отложить.
На следующее утро на разводе объявили, что я остаюсь дежурным. Мне и ещё одному пацану вменялось в обязанности наводить чистоту в помещениях Губы и ходить в столовую за бачками с едой. Напарник у меня был хотя и полторашник, но парень спокойный и я хорошо помнил, что в экзекуциях он участвовал только один раз, в самый первый день, да и, то только имитировал что бьёт. Конечно, гальюном мне пришлось заниматься самому, но вот коридор на который выходили двери камер, драить он мне помогал. Пацан подробно расспросил меня о том, что мы натворили, и когда я всё ему выложил, только и сказал:
- И правильно сделали, таких козлов мочить надо.
Перед самым обедом, когда мы с моим напарником уже сходили в столовую за обедом, расставили посуду на баках, меня вызвали к начальнику губы. Хмурый и как положено краснорожий капитан-лейтенант в неопрятном кителе сидел за столом и внимательно читал какие-то бумаги.
- Садись, садись, - не глядя на меня, и прервав мой доклад, начгуб указал мне на стул. Потом он убрал изучаемые бумаги в стол и стал пристально глядеть на меня. Белки глаз у него были жёлтыми с многочисленными полопавшимися сосудами. Как и многие офицеры, начгуб маялся то ли от недосыпа, то ли с похмелья.
- Ну, рассказывай, как вас в камере бьют, - он вздохнул и откинулся на спинку стула.
- Нас никто не бьёт товарищ капитан-лейтенант, - ответил я незадумываясь.
- Да? А вот матрос Кузнецов, - тут начгуб снова открыл ящик письменного стола и вытащил какую-то бумагу, - показывает, что его, его подельника и вас троих постоянно избивают и не дают спать. Ну, так как?
«Когда он успел настучать?!», - я судорожно сглотнул и опустил голову, чтобы не смотреть в воспалённые глаза офицера.
- Чего молчишь? Я вот сейчас прикажу, чтобы тебя отвезли к военному прокурору – ты там быстро всё расскажешь, - начгуб не повышал голоса и по-прежнему расслаблено сидел на своём стуле.
- Ни как нет, товарищ капитан-лейтенант, никто нас не избивает, - старясь говорить уверенно, произнёс я. - То, что Кузнецов пишет, я не знаю, это его личное дело.
- Хер ли ты этих мудаков выгораживаешь, по ним тюрьма плачет, - начгуб вздохнул и потёр виски руками. - Как же вы все мне, блядь, надоели.
Офицер встал из-за стола, прошёл к стоящему за моей спиной шкафу. Потом скрипнула дверца, и я услышал, как льётся какая-то жидкость. Я сидел, не оборачиваясь, но мой нос сразу же почувствовал коньячный запах.
- У тебя сколько «ДП»? – услышал я вопрос из-за спины.
- Пять, - свой дополнительный срок я получил ещё на второй день отсидки за то, что пытался пронести на губу сигареты. Мне просто засунули их в карман перед входом на кичу, и я, конечно же, спалился. У Вовика было уже семь суток «ДП», у Серёги – тоже пять.
- А к концу «десятки» будет ещё десять, и ты со своими друзьями останешься здесь, и они вас забьют так, что кровью ссать будете, - начгуб опять сел за стол, его лицо стало ещё более красным. - Ну, так будешь писать?
