- У тебя сколько «ДП»? – услышал я вопрос из-за спины.
- Пять, - свой дополнительный срок я получил ещё на второй день отсидки за то, что пытался пронести на губу сигареты. Мне просто засунули их в карман перед входом на кичу, и я, конечно же, спалился. У Вовика было уже семь суток «ДП», у Серёги – тоже пять.
- А к концу «десятки» будет ещё десять, и ты со своими друзьями останешься здесь, и они вас забьют так, что кровью ссать будете, - начгуб опять сел за стол, его лицо стало ещё более красным. - Ну, так будешь писать?
- Нас никто не бьёт, - я смотрел в пол перед собой, - «Что ж ты, сука, порядок не можешь навести на своей ёбанной Губе, а? Стучать, блядь, заставляешь, а сам ни хера не делаешь. Пусть меня лучше забьют, на хер!»
- Ладно, свободен! – устало выдохнул начгуб, и, посмотрев в мои непонимающие глаза, добавил. - Пошёл вон!
Когда меня завели в камеру, то тут же подлетели два самых оголтелых истязателя и, усадив меня на нары стали противными услужливыми голосами расспрашивать, о чём со мной беседовал начгуб. Было видно, что многие изрядно перебздели, что и понятно – отправляться в дисбат никому не хотелось. Потом меня оставили в покое, и я смог пообщаться со своими подельниками. От них я узнал, настучавшего Кузнецова и его товарища утром отправили на работы в посёлок, как раз вместе с самыми рьяными полторашниками. Там трусоватого москвича Кузю с товарищем, наплевав на конвой, снова основательно отмордовали и те, несмотря на всю свою бздиловатость, решили рвануть. Но были пойманы. И тут уже начгубу пришлось вмешаться. Он быстро расколол дёрнувших духов, они всех сдали и с испугу добавили и про нас. Теперь их перевели в одиночку, а наши сокамерники порядком нарехались, когда узнали, что и меня вызвал к себе начгуб. Пока я общался со своими подельниками, остальные губари оживлённо шептались, собравшись в кружок. Уж не знаю, о чём там шёл разговор, но с тех пор нас никто и пальцем не тронул.
А в тот день, когда заканчивались наши десять суток караульными на Губе заступили парни с нашего корабля. Начальник караула, молодой старлей, командир наших артиллеристов, наверняка побеседовал с начгубом, может и загнал ему шила, но только когда караул, отстояв сутки, сменился, то вместе с ними Губу покинули и мы, несмотря на полученные «ДП». Наша отсидка окончилась.
- Ну, что, Суляк, больше брагу ставить не будешь? – спросил весёлый старлей, когда мы уже подходили к нашему кораблю. Господи, каким же своим он нам троим тогда показался, прямо как дом родной!
- Да ну её…на хер, - пробурчал Вовик, почёсывая, остриженную на Губе под ноль голову.
- А ты Никулин, благодари механика. Тот настоял, чтобы тебя забрать. В море уходим, а ходовую вахту стоять некому, - старлей посмотрел на меня с уважением. Вот отсутствие его самого на боеспособности корабля ни как бы не сказалось.
Да, совсем забыл. За десять суток строевых занятий, которыми на Губе мы занимались по шесть часов в день, каблуки на новых ботинках я стёр начисто.
июль 1988г. база КЧФ
Три коротких, один продолжительный. Заголосила, завизжала корабельная сирена. Учебная тревога. Заметались озабоченные моряки, задраивая броняхи и водонепроницаемые переборки, экипаж заработал как единый механизм. Все занялись своим делом, суета только видимая, каждый знал свой манёвр на зубок. Выход в море – это вам не шуточки, начиналась серьёзная работа.
- Учебная тревога! Корабль к бою-походу приготовить! – голос по громкоговорящей связи был строг и фундаментален.
Командиры отделений уже доложили командирам БЧ о готовности их боевых постов. Мотористы главных двигателей заняли свои места и поглядывали на телеграф – не пропустить бы команду к запуску двигателей. Огромные дизеля (конечно правильно «дизели», но пишу по-флотски, с ударением на «я») «Згода-Зульцер», заботливо прогретые за ночь, словно ожили и казались большими зверями, готовыми устремиться вперёд. Гудели топливные и масленые насосы, уже открыли клапан к баллону с жатым воздухом, своими мускулистыми руками мотористы держались за рычаги управления, а глаза пристально смотрели на стрелку телеграфа. Скоро отцы-командиры дадут команду, мотористы запустят дизеля, и многотонная громадина плавно отчалит от причальной стенки, корабль пойдёт в поход.
За два года я не раз ощущал это волнение, то которое сейчас у всего экипажа. И я стоял и ждал, когда стрелка на телеграфе дёрнится, и я смогу запустить громадный, почти с автобус, дизель. Но сегодня у меня тревога и волнение по другому поводу. Сегодня я должен сойти на берег почти гражданским человеком. Я уволен в запас. Документы, подписанные командиром корабля у меня в кармане, отутюженная форма сидит как влитая, кожаная сумка с кое-какими сувенирами о флотской службе висит на плече,..но сойти я не могу, и это несмотря на то, что корабль вот-вот отойдёт и тогда моя служба продлится минимум до конца похода. Я этого ужасно не хочу, как и не хочет мой товарищ Алик, тоже уволенный в запас и также не имеющий возможности сойти на берег. Мы стоим на левом полуюте нашего БДК, где у нас официальная курилка, дымим, уже не знай какой по счёту сигаретой, и проклинаем вслух и про себя мичмана Саитова, который ещё вчера уехал в Симферополь, нам за билетами на самолёт. Чёрт бы с ним с мичманом, но у него наши военные билеты, а без документов мы сойти не можем. Без документов – это уже «самоволка», а не «увольнение в запас». Мы костерим нашего улыбчивого татарина, на чём свет стоим и от бессилия прикуриваем от бычка новую сигарету.
- Баковым на бак! Ютовым на ют! Шкафутовым на стенку! По местам стоять, с якоря-швартовых сниматься! – послышалась команда того же громового голоса.
- Всё, жопа, Георгич! – Алик даже сломал сигарету. - Сейчас трап уберут, и мы хрен сойдём!
- Ну, не может этот хитрый татарин на корабль не вернутся, мать его! – у меня тоже дрожали руки. - Должен, сука, успеть!
- Да у какой-нибудь шмары завис, сука, - и Алик нервно прикурил другую сигарету.
Ему, бывшему курсанту военно-морского училища, дослуживавшему оставшийся от учёбы год на нашем корабле, наверное, больше меня хотелось побыстрее сойти на берег. Он даже выписал из дома гражданку и теперь в своих джинсах, майке с коротким рукавом и кроссовках выглядел на борту военного корабля инородным телом. Да он так и не стал своим, в экипаже его не очень привечали. И только то, что мы с ним сошлись, помогло Алику провести этот год более-менее сносно. А сошлись мы с ним из-за нашего прошлого. Разгульная жизнь студента, меня в данном случае, мало чем отличалась от такой же весёлой жизни курсанта. По крайней мере, по словам Алика так и выходило. О, он был великим комбинатором, этот Алик! В этом я убедился ещё на службе, да и потом на гражданке этот белорусский паренёк оставил большой след в моей жизни. Но об этом после, а сейчас, пока мы нервно курили и чертыхались, проклиная улыбчивого круглолицего мичмана Саитова, мне вспомнился один эпизод, непосредственно связанный с великими комбинаторскими способностями Алика, ну и со спиртным, естественно.
Стояли мы в Севастополе, на носу были майские праздники, а не за горами и увольнение в запас. Каждый, кто служил, знает, какая маята накрывает, после того, как вышел приказ министра обороны (твой приказ!) и ты уже примерно знаешь, когда ты пошлёшь службу куда подальше. Тянуть лямку не хочется в принципе. Я даже не знаю, как Алик связался со своими бывшими сослуживцами по военно-морскому училищу, в сверхсекретном Севастополе это было очень трудно. Но факт был на лицо: его друзья-кадеты пронесли через все преграды к трапу корабля шесть бутылок водки (как они умудрились пройти через КПП - ума не приложу). Вся загвоздка состояла в том, как затащить этот ценный груз на корабль. Слава богу, на трапе вахту нёс дух и вот, когда вся команда смотрела в столовой программу «Время» (а в советских ВС это было священным законом), я умудрился перетаскать на борт шесть прекрасных пол-литровок «Столичной». Сколько радости может доставить такая, кажется незначительная мелочь, как шесть бутылок водки. Посвященных всего было пятеро, поэтому выходило по пузырьку на брата плюс довесочек, и всё бы хорошо, если бы не эта самая шестая бутылка. Забравшись в самый глухой боевой пост, гуляли мы всю ночь, пели песни, закуска была шикарной даже по флотским меркам. Один из нас был коком, ну и сами понимаете, что он расстарался по такому случаю. Я думаю, у офицеров на столах не было таких блюд.
Мы гульванили до самого подъёма и даже умудрились сбегать на зарядку, и это притом, что у каждого было по «полкило» на груди. Ну, а потом… а потом случился конфуз. Перед завтраком решили добить и шестую. Как оказалось зря. Одному из нас стало плохо, и у него, прямо на глазах у нашего непосредственного командира, произошло извержение. Короче, блеванул Санёк чуть ли не на до блеска начищенные ботинки механика. А тому не стоило большого труда вычислить и остальных участников банкета. К счастью механик очень любил свою жену и очень её ревновал, а стало быть, боялся оставлять свою красавицу (а бабец была действительно, что надо) на праздники одну. Вы спросите: «А причём здесь его жена?». Дело в том, что если бы механик доложил по инстанции о нашей попойке, то ему бы наверняка «зарубили» увольнительную домой, и он бы не поехал на праздники к своей ненаглядной. Посему каплей утаил инцидент от начальства, сам поехал трахать жену, а мы отделались лёгким испугом. Но как же он жалел, что не может дать ход делу! Слава богу, боязнь заиметь рога, возобладала над служебным долгом. Кстати, вот пример тому, как покрываются «неуставные отношения» в Вооружённых силах, и, сейчас, творится то же самое, несколько в этом не сомневаюсь…
