Два старика встретились в просторной юрте Торэмена и оба были одеты согласно древней традиции. В длиннополые темно-зеленые халаты с высоким стоячим воротником, которые были запахнуты налево и перепоясаны цветными кушаками. Вождь и знахарь обменялись вежливыми поклонами и, кряхтя, присели напротив друг друга так, чтобы между ними был пылающий по центру огонь. После этого появилась одна из внучек вождя, ясноглазая красавица Айсылу, которая угостила гостя и дедушку сделанным из замороженного молока кумысом. Для жителя бескрайних степных просторов это любимый напиток, а поскольку зимой молоко кобылиц редкость, то оно ценилось высоко и подавалось только дорогим гостям, вождям и больным сородичам. Очередной знак внимания, и он был настолько дорог Аслану, что на его глаза едва не навернулись слезы. Торэмен это заметил и довольно прищурился. Пока все складывалось хорошо, предчувствия не обманули его, и он не зря ждал изменений. Теперь оставалось только выяснить, с чем приехал знахарь гэрэев. Но сразу переходить к делу у кочевников, особенно стариков, считалось неприличным. Поэтому, отдав должное кумысу, уважаемые в своих родах люди стали разговаривать о семье, здоровье и многом другом, и продолжалось это довольно долго. Благо, никто и никуда не торопился.
Однако годы брали свое и затягивать общение тоже не стоило. Наступил черед серьезного разговора, а начался он с древнего стихотворения. Аслан-бильге посетовал на суровую зиму, а затем похвалил юрту Торэмена, и тот, вспомнив несколько древних строк, растягивая слова, произнес:
«Я помню, я помню дыханье зимы,И посвист летящего снега.Я стар, мне несносно дыхание тьмы,И мертвенный холод ночлега.Но юрта, по счастью, была у меня,Как северный день голубая.В ней весело прыгали блики огня,От ветра меня сберегая».
Словно вторя словам Торэмена, ветер за войлочными стенами юрты взвыл. Сильный порыв ударил по пологу, и он громко хлопнул, а затем внутрь влетело несколько снежинок, которые на мгновение повисли над огнем и растаяли. Старики одновременно зябко поежились и плотнее запахнулись в халаты, а затем Аслан сказал:
— Прекрасные стихи. Никогда раньше таких не слышал. Кто же их сочинил?
— Один китаец еще четыре века назад. Тогда мои предки служили императору Ли Шиминю и назывались «илохэ», что значит достойные люди.
— Жаль, что такие правильные и красивые слова сказал не степняк, а китаец, — знахарь слегка качнул головой. — Но это ничего.
— Да, — согласился с ним Торэмен и спросил собеседника: — Отдохнешь с дороги, дорогой гость, или мы перейдем к делу, ради которого ты зимой и с небольшой охраной проделал долгий путь?
— Поговорим о делах.
Гэрэй потер ладони рук, а капаган одобрительно кивнул:
— Так ради чего ты здесь Аслан-бильге?
Время витиеватых бесед прошло. Вопрос был прямой, и отвечать на него требовалось прямо. Поэтому гость не тянул и разговор в сторону не уводил:
— Этой осенью род Гэрэй присягнул на верность русичу с далекого севера, и он собирает в кулак всех степняков, которые помнят свои корни. Мы уже с ним. За нами готовы пойти еще несколько родов, а теперь я приехал к вам, храбрым людям рода Капаган.
Сердце Торэмена екнуло, а правая бровь удивленно приподнялась вверх:
— Нас хочет объединить русич?
— Именно так, — гэрэй кивнул.
— Ца-ца-ца, — разочарованно прищелкнул языком вождь. — Что же это творится в мире? Чужак подчиняет себе род Гэрэй и хочет подмять другие древние рода. Всякого я ожидал, но только не этого. Печально это, друг мой Аслан, очень печально, и сердце мое наполняется горечью. А более всего я расстроен тем, что ты, хранитель древних знаний своего рода и целитель приехал ко мне с этим. Нехорошо.
Слова Торэмена были скрытым оскорблением и значили, что Аслану можно убираться в родное кочевье и переговоров не будет. Однако гэрэй не смутился и не отступил. Он усмехнулся и, гордо вздернув подбородок с куцей бородкой, сказал:
— Ты не дослушал меня, вождь.
— Что же, продолжай, — капаган недовольно поморщился.
— Это не простой русич.
— Мне без разницы. Пусть это будет хоть самый главный князь на берегах Днепра. Северяне слабы, они отринули родовых богов, сдали хитрым ромеям Таматарху и не держат своих обещаний, и потому я не верю им. Нет, Аслан, лучше я останусь под Бачманом, а летом попробую уйти на восток, за Итиль, или подамся к уграм, которые платят за верность золотом и серебром. Что в этом русиче такого, раз вы за ним пошли?
— Он колдун, который ходит по путям древних чародеев и понимает нас так, словно он наш соплеменник. Не больше и не меньше.
— Что!? — удивился Торэмен, который знал много такого, о чем простые люди, хоть степняки, хоть оседлые, понятия не имели.
— Я сказал то, что сказал. В человеке, которому род Гэрэй дал клятву на верность, течет непростая кровь и с ним милость старых богов. Конечно, это не наши боги. Но он, как и мы, поклоняется солнцу и уважает наших небесных покровителей, Тэнгри и его верного слугу Кои. Это не воевода и не князь. Его зовут Вадим Сокол, и он пришел на Днепр, а затем к нам, с далекого чудесного острова на севере, с того самого, откуда родом Рюрик. Вот я и думаю, что мы с ним не пропадем.
Торэмен задумался, поиграл желваками и пожевал сухими старческими губами. После чего вождь признался сам себе, что поторопился с выводами, и выдохнул:
— Расскажи мне о нем подробней, старый друг, и прости мою горячность.
Аслан-бильге кивнул, мол, с кем не бывает, и продолжил. Он говорил о неудачной поездке своих сородичей в Киев, о нападении врагов и спасении гэрэев, о щедрости, богатстве и силе нового властителя, на плече коего сидит змей, и о кланах, которые уже готовы встать под его руку. Древние племена, точнее сказать, их осколки, страдали от половцев, и давно стремились обрести самостоятельность. И тут появляется крепкий лидер, за которого могучие северные чародеи, великий князь Киевской Руси, черные клобуки и немалая дружина. Этот вождь не требует от старых родов унижаться или менять обычаи и веру, но он суров, и в конце весны Сокол появится на реке Саксагань и примет клятвы на верность от всякого, кто будет готов пойти за ним. Ну, а поскольку многие желали отделиться от половцев, что приднепровских, что лукоморских, что заорельских, к кочевью рода Гэрэй уже сейчас, зимой, начинают стягиваться степняки, и это не просто какие-то захудалые бродяги, а лучшие из лучших. Роды Юйгу (Совы), Алып (Герои), Тугбир (Знаменосцы), Ак-Барс (Белые Барсы), Ышбара (Могучие), Кара-Дженчу (Черный Жемчуг), Ак-Тагир (Белая Гора) и Мага (Великие) — вожди этих родов уже решили для себя, что им нужен единый правитель, который пообещал, что именно они станут властителями Дикого поля. Все как встарь и только одно смущало Аслана-бильге. Это угроза со стороны половцев, которые могли наброситься на тюрок толпой и задавить их, но Вадим Сокол сказал, что если он не сможет унять Бачмана и других ханов, то вставших на его сторону степняков прикроют киевляне и черные клобуки. Это было слово колдуна, по-славянски ведуна, а как всем известно, наделенные Даром люди стараются говорить только правду или молчат, ибо ложь ослабляет их и делает беспомощными.
Наконец, гость замолчал, а Торэмен слегка качнул головой и произнес:
— Красиво ты все рассказал, но одного я никак не пойму. Зачем чужаку делать нас сильными и объединять?
— Сокол говорит, что только те, кто держится заветов своих предков и живет по древним законам, достойны править степями. Он жаждет мира между Диким полем и Русью, и если мы создадим орду, то она станет помогать русичам. Колдун честен — он сразу обозначил свой интерес, и готов нам помочь, но не просто так.
Торэмен-бек, чье имя переводилось как «блюститель законов» или просто «законник», покивал. Он понимал, о чем говорит Аслан, и еще он четко осознавал, что тот, кто ходит по древним путям, должен иметь огромную силу воли, которая подобна стальному клинку. Такие люди большая редкость и подчиниться Соколу не зазорно даже ему, главе рода Капаган. Поэтому, еще раз все обдумав и взвесив, Торэмен принял решение: — Весной мой род придет на реку Саксагань.
Константинополь. Зима 1149 Р.Х.
Холодный и промозглый дождь вот уже несколько дней подряд поливал столицу Восточной Римской империи великолепный Константинополь. Погода мерзкая, и на улицах города не было даже нищих. Люди сидели в своих домах и без нужды старались не выходить. Однако редкие прохожие все же мелькали, и среди них на общем фоне особенно выделялся один, закутанный в теплый кожаный плащ с меховой подбивкой, белоголовый и голубоглазый северянин, юноша не старше семнадцати лет, который бродил по Константинополю и внимательно всматривался в величественные здания. Он уже видел Большой Императорский дворец и Буколеон, ипподром и акрополь, Святую Софию, форум Феодосия и величественные несокрушимые стены города. Однако сколько бы он не бродил по столице ромеев, всегда находилось что-то новое, что парень не видел. Поэтому, как только у него появлялось свободное время, он сразу же выходил на улицу.
