— Как? — его сердце вдруг словно взорвалось, Майлз издал тяжёлый стон боли и радости одновременно.
— Не волнуйся, пожалуйста, — с улыбкой прошептала она, крепче сжимая его руку. — Мы похоронили его. Есть место, где ты можешь навестить профессора. Он не забыт и… любим.
Майлз сжимал её маленькие пальцы, спрятав лицо во второй ладони. Это было потрясение. Неожиданное, поразительное. Он с трудом держал себя в руках. Горло сдавил огромный, болезненный ком, не дающий дышать, в глазах жгло от слёз.
— Гермиона, — с трудом выдавил он. — Покажи мне это место. Прошу тебя!
— Сейчас? — воскликнула она. — Но ведь… ночь. Там темно…
— Нас могут увидеть? Там опасно?
— Ну что ты! Это очень уединённое место, тихое и спокойное. Но ночью…
Майлз взволнованно выдохнул.
— Прости, я… немного не в себе. Мерлин! Я так скорбел все эти годы. А это… были вы! Спасибо тебе!
Он крепко обнял её. Прижал к своей груди, зарываясь лицом в её волосы. Они просто молчали. Гермиона чувствовала себя такой счастливой. Кажется, она невольно принесла ему необыкновенную, чудесную весть. Она нежно поглаживала его спину, наслаждаясь теплом его дыхания, успокаивающимся биением сердца.
Майлз вдруг глубоко вдохнул, потом внезапно отстранился, держа Гермиону на вытянутых руках и глядя в глаза.
— Что такое? — тихо спросила она.
— Я просто… Помнишь, на шестом курсе варили Амортенцию?
— Конечно! — усмехнулась она. — Как такое не помнить.
— Твой аромат — это запах моей Амортенции. В Хогвартсе я варил её лишь раз, а потом больше никогда.
— И… чем же пахнет твоя Амортенция? — смущённо спросила она.
— Чернилами и кофе с корицей, — усмехнулся Майлз.
Она нежно улыбнулась.
— Я люблю корицу.
Гермиона ласково провела пальцами по его щеке, шее, плечу.
— Давай спать. Нам нужно рано встать, чтобы до работы успеть.
— Хорошо, — улыбнулся он.
Вещи были собраны. Живоглот улёгся на углу кровати, в ногах хозяйки.
Гермиона пригрелась на обнажённом плече Майлза, ласково поглаживая поблекшую метку Пожирателя. Почему-то она совсем её не смущала, и для него это было странно.
— Я всё же хочу спросить, — прошептала она, на тот случай, если он успел заснуть.
— О чём? — так же тихо спросил он, и она невольно улыбнулась, Майлз тоже не спал.
— Когда ты видел меня в Хогвартсе, читал мои мысли?
— Конечно, — сразу же ответил он. — Только твои и слушал.
— Но, почему мои? — шептала она.
Он помнит её маленькой девочкой, странной и немного надменной для своих одиннадцати. Майлз долго не осознавал, почему именно она привлекла его внимание тогда. Может потому, что она слишком много думала?
— Твои мысли отличались от мыслей всех девочек. Ты была взрослее, умнее, стремилась быть лучшей и вовсе не во внешности. Твои рассуждения были интереснее, чем у других. А когда вы все боялись появления Сириуса Блэка, ты была особенно самоотверженна. Мало того, что посещала больше дисциплин, ещё и на друзей время находила. Меня это… очень привлекало.
— Но ведь я была совсем маленькой для тебя! Тебе уже было семнадцать, а мне всего четырнадцать.
— А я и не говорю, что ты привлекала меня как девушка, — ухмыльнулся он, слыша, как разочарованно она вздохнула. — Ты была миленькой, такой маленькой, но самоуверенной. Мне это нравилось. Тем более что в то время меня вообще не интересовали девушки. Стоило мне услышать их мысли, всё желание общаться пропадало.
— И о чём же они думали? — ехидно ухмыльнулась Гермиона.
— О замужестве по большей части. Насколько я выгоден, насколько привлекателен, на сколько меня хватит…
— Это печально.
— Да. Потому ты была намного интересней. Просто другая. Ты и сейчас другая. При встрече со мной ты не думала о том, насколько красивые дети от меня родятся, какие чудные у них будут глаза, а какой процент меланина содержат мои радужки в сравнении с твоими.
— Мерзавец! — с усмешкой шепнула она, утыкаясь носом в его плечо.
— Ну, прости. На тот момент я ещё не принял решение тебя не слушать.
— Это было трудно? Меня не слушать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не то слово. Такой источник бурь, противоречий, переживаний. Я ведь никогда сам не был таким.
Её тонкие пальчики снова заскользили по метке на его руке.
— Волан-де-Морт поэтому тебя не убил? Из-за твоего дара?
Майлз глубоко вздохнул.
— Да. Он хотел меня использовать, как шпиона среди своих, среди чужих. Мой отказ приводил к тому, что я вечно был бит во всех смыслах. Но я готов был терпеть, только бы не помогать ему. Перед судом отец наложил на меня проклятье, чтобы я ни о чём не проболтался. Особенно о своём даре.
— Твой отец очень жестокий человек, но он… возможно, хотел тебе помочь, — с сожалением прошептала она. — У тебя, наверное, до сих пор всё болит. Маскирующие чары не смягчают боль.
— Её смягчили твои руки, Гермиона, — с нежностью шепнул он, притягивая девушку к себе.
— Как же мне хорошо с тобой, — она обвила его одной рукой и скоро задремала. Девушка могла лишь предполагать, что Майлз ждал утра, нежно перебирая её локоны. Он был очень взволнован.
Лишь забрезжил рассвет, Гермиона проснулась. Взглянув на Майлза, поняла сразу, что он провёл ночь без сна. Он робко улыбнулся, коснулся губами кончика её носа.
— Будем собираться? — прошептала она. Майлз кивнул.
Они одевались и пили кофе молча. Гермиона покормила Живоглота, потрепала его между ушками на прощанье.
— Готов? — немного взволнованно спросила она. Майлз с готовностью вздохнул. Гермиона взяла его за руку, и раздался хлопок.
Они тихо шли по маленькой тенистой роще. Где-то неподалёку журчал ручей. Майлз волновался, словно он идёт в гости к человеку, которого не видел уже очень-очень давно. Это была необъяснимая радость с оттенком неизбежной печали. Противоречивое, странное чувство. Гермиона поглядывала на его сосредоточенное лицо. Для него это и правда было очень важно. Она так рада, что сделала это для Майлза.
И вот, их взору открылась небольшая поляна, покрытая высокой травой. У ручья возвышалось одинокое старое дерево. Майлз почувствовал, как сердце устремляется вниз.
— Я знаю это место… — прошептал он. — Я видел его.
— Как? Как ты мог… — поражённо зашептала Гермиона.
— Случайно. Это было случайно. Это место, профессор, видимо, часто вспоминал его. Однажды во время урока, на первом курсе, я различил его мысли среди мыслей студентов, думающих над заданиями. Он вспоминал… девушку. Красивую рыжеволосую девушку. Смотрел в окно, из которого видно Гремучую иву, и думал о ней. Её звали Лили.
Гермиона почувствовала, как что-то ёкнуло внутри. «Лили? Не может быть!»
— Он вспоминал её волосы, улыбку, зелёные глаза, её слова. В нём было столько чувства, а на лице полная непроницаемость. Он вдруг взглянул на меня, поток мыслей сбился, я их потерял. Снейп так подозрительно меня изучал, а я поскорее задумался над уроком, инстинктивно, и он не смог уловить мои мысли на его счёт. Не успел. Я знаю, он производил впечатление холодного, замкнутого и надменного человека. Но я успел увидеть и другие его стороны. Не думаю, что теперь имеет смысл это скрывать.
Гермиона чувствовала, как её сердце бешено бьётся в груди от нежданного волнения.
Они подошли ближе. У подножия высокого старого дерева была сложена горка из белоснежных камней. Во главе её установлена маленькая мраморная плита со строгой надписью «Северус Снейп 9.01.1960 — 2.05.1998 Спасибо»
Гермиона не решалась взглянуть на Майлза. Она чувствовала, его боль, его скорбь и в то же время облегчение.
— Спасибо… — еле слышно шепнул он, и тонкая влажная дорожка скользнула по щеке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тишина. Умиротворяющая, чудесная тишина наполняла воздух. Ласковое утреннее щебетанье птиц делало это место самым прекрасным на свете. Майлзу казалось, что лучше нельзя было придумать, словно оно дождалось усталого путника, и здесь он обрёл покой.
Майлз взмахнул палочкой, прошептав что-то неразборчивое, и в ту же секунду среди травы стали прорастать зелёные крепкие стебли, густо покрытые узкими листьями. На верхушках появились удлинённые овальные бутоны, а потом, в одно мгновение плавно раскрылись десятки жёлтых лилий.
