Затем г-н де… отпустил несколько общих замечаний о том, сколь опасно жениться вне своего круга, и сказал, что предки — это лучшая гарантия в жизни:
— Как мог бы я узнать, кто я таков, если бы не знал, кто мои родители, деды и прадеды?
Г-жа де… отвечала на его речь восклицаниями, улыбками и покачиванием головы; иногда она ненадолго прикрывала веки. Едва обед подошел к концу, г-н де…, не желая ее утомлять, пожелал ей доброй ночи, велел подать себе кофе в библиотеку и засел за письма.
Г-жа де… испытывала сильнейшую привязанность к своей няне, которую взяла к себе в дом, поручив ее заботам бельевую. По вечерам она часто звала ее к себе и, сидя перед зеркалом и занимаясь туалетом, говорила с ней о модах и рецептах, сообщала, кто умер, и выслушивала воспоминания о старинной жизни. В тот вечер она не чувствовала потребности делиться откровениями, но тем не менее вызвала няню.
— Няня, мне очень грустно, но не потому, что у меня неприятности. Мне кажется, что от всех неприятностей меня ограждает сетка, сплетенная из печали. Ты понимаешь, о чем я? Еще мне кажется, что больше ничто на свете не может причинить мне зла, зато есть нечто, что может принести мне добро. Ты меня понимаешь? Жизнь становится очень интересной, когда ты чувствуешь, что умираешь. Что ты на это скажешь?
— Скажу, что ты всегда любила рассуждать не по возрасту, — ответила няня. — Настоящая твоя беда в том, что у тебя нет детей, и вместо того, чтобы забивать себе голову пустяками, лучше бы ты помолилась.
— Но я вовсе не забиваю себе голову пустяками, — не согласилась г-жа де…, — мне и правда грустно.
— Тебе грустно потому, что голова у тебя забита пустяками, — стояла на своем няня и привела ей множество примеров того, как паломничество ко святым местам излечивало женщин от бесплодия.
Потом она заставила ее выпить травяной чай, взбила ей подушки, открыла окна, пошевелила занавесками, чтобы комната проветрилась быстрее, и унесла прочь букеты цветов.
— Спи! — сказала она. — Утро вечера мудренее.
Г-жа де… уже три недели не покидала своей комнаты, передвигаясь лишь от кровати к шезлонгу и от шезлонга к кровати. В один из последних дней января ей доложили, что ее хочет видеть племянница. По ее виду она сразу догадалась, что мыслями той владеет какое-то серьезное беспокойство. Женщины обменялись комплиментами, столь многочисленными и многословными, словно больше ничего иного и не собирались говорить друг другу, но наконец г-жа де…, чувствуя, что племянница не знает, с чего начать важный разговор, сочла уместным слегка подтолкнуть ее к этому, пожаловавшись на недостаток внимания со стороны племянника. «Он совсем не заходит ко мне», — обронила она. Лицо племянницы зарделось, она глубоко вздохнула и, немного помолчав, преодолела смущение и произнесла:
— Не сердитесь на него, дорогая тетушка, умоляю вас. Он вас очень любит. Что до меня, то, даже не зная вас близко, к вам единственной из всей семьи я решилась прийти, потому что только вы не наводите на меня страх и сможете нам помочь. Вы внушаете доверие, и мне кажется, что ваша красота позволит вам нас понять.
— Что же случилось? — спросила г-жа де….
И услышала горестный рассказ племянницы.
— Мы на пороге разорения, — начала та. — Мой муж, не имея ни опыта, ни способностей к делам, дал вовлечь себя в целый ряд спекуляций, которые, как он надеялся, принесут нам состояние, но единственным результатом которых стала угроза полного банкротства. Он собирается покончить с собой. Не сегодня-завтра разразится скандал, а он не смеет открыться родителям. Мой отец подарил нам крупную сумму денег, но ее недостаточно. Милая тетушка, я пришла к вам с просьбой. Не согласились бы вы, не говоря никому ни слова, купить у меня серьги, которые вы мне подарили? Тогда мы были бы спасены.
— Бедное дитя, — ответила г-жа де — как все это ужасно! Я все на свете готова отдать, чтобы вас спасти, но увы, у меня нет собственного состояния, и всем, чем мы владеем, распоряжается ваш дядя. Но разрешите мне рассказать ему о вашем горе. Это очень щедрый и гораздо менее суровый человек, чем вам кажется.
— Нет-нет, тетушка, только не это! Он сочтет своим долгом поставить в известность моего свекра — для мужа это обернется позором, я же заслужу осуждение. Его снова начнут осыпать упреками из-за того, что он женился на мне. Он не переживет этой семейной драмы. Нет, мы хотели найти выход, при котором никто не пострадал бы.
Г-жа де… несказанно хотелось получить назад бриллиантовые сердца, связанные воспоминанием с единственным мужчиной, которого она любила.
— Если бы я их купила, носить их я все равно не смогла бы… — мечтательно проговорила она, — и это украшение обрело бы свой истинный смысл, ведомый мне одной.
Эти слова удивили племянницу. Она не поняла их, но запомнила.
— Что же делать, тетушка? — спросила она.
Г-жа де… посоветовала ей пойти к семейному ювелиру.
— Это чрезвычайно тактичный человек, настоящий друг, которому можно доверять, и я думаю, он сделает для вас то, что я сама, к великому сожалению, сделать не в силах. Но послушайте, милая девочка, разве ваши свекор со свекровью не удивятся тому, что вы не носите эти серьги?
— У них не будет для этого возможности, — ответила племянница. — Мы решили навсегда поселиться в деревне; муж станет заниматься землей, чему его родители будут только рады. Когда мы будем жить в деревне, я стану говорить, что оставила бриллианты в городском сейфе, когда будем приезжать в город, скажу, что они в деревне. Так может тянуться годами.
Г-жа де… выслушала племянницу с большим волнением.
— Не сомневайтесь в моей поддержке, — сказала она ей. — Я вам сочувствую. Я всегда сочувствую тем, кто ведет себя неосторожно. Мне хотелось бы, чтобы уверенность в моих теплых чувствах сослужила вам добрую службу, А теперь поторопитесь, — продолжила она. — Не теряйте времени и непременно дайте мне знать, когда на душе у вас воцарится покой.
Она позвонила, велела подать карету и предложила племяннице пользоваться ею так долго, как ей понадобится.
Когда племянница г-жи де… раскрыла перед ювелиром футляр с бриллиантами, ей ничего не пришлось ему объяснять.
— Я хотела бы продать эту вещь, хотя мне очень жаль расставаться с нею. Это подарок, который я получила по случаю рождения моего сына. Я знаю, что могу рассчитывать на вашу сдержанность, — сказала она ему.
Будучи человеком осведомленным, он уже знал о банкротстве, грозящем племяннику г-на де…. Он также знал, что в одном из самых блестящих семейств города намечалась свадьба, и не сомневался, что богатый молодой жених не устоит перед искушением поразить невесту таким великолепным подарком Он подумал, что бриллианты сейчас окажутся очень кстати, и купил их без колебаний. Вернувшаяся карета привезла г-же де… записку. «Спасибо, — писала племянница, — мы совершенно успокоены».
В это же время ювелир сидел, опершись локтями о стол и подперев руками виски. Перед ним на столе сверкали бриллиантовые сердечки. Хорошо зная г-на де…, он мучился вопросом, не причинит ли он ущерб репутации г-на де…, продав без его ведома серьги — ведь никто пока не знал, что он подарил их племяннице, зато множество людей не раз видели их в ушах г-жи де….. Ни в коем случае не желая допустить нескромность в отношении молодой женщины, которую привела к нему безысходность, он искал способ, с помощью которого, не греша против совести, может поставить в известность г-на де….. Так и не найдя приемлемого решения, он пришел к выводу, что ему придется либо оставить бриллианты у себя, либо продать через одного из коллег на другом континенте. Он несколько дней ломал над этим голову и в результате всех раздумий рискнул посвятить г-на де… в суть своих затруднений.
Г-н де… имел вескую причину чувствовать себя довольным, но даже самые приятные мысли не могли заглушить в нем растущего недовольства упрямством жены. Она допустила неосторожность, приняв у себя нескольких визитеров, и в свете поползли слухи, что она вовсе не больна, а просто тоскует. Посланник заглядывал то в клуб, то к другим женщинам, и делал это именно в те часы, которые, как все знали, весь последний год имел обыкновение проводить у г-жи де….. Г-н де… опасался, как бы молва не связала воедино непостоянство посланника и затворничество его жены; он настойчиво требовал, чтобы та возобновила светскую жизнь, и сердился, встречая ее твердый отказ. Полагая, что ее отговорки — не более чем трогательное женское упрямство, и прекрасно помня, сколь благоразумно поступил он сам, простив чужому человеку вмешательство в его личную жизнь, вполне способное закончиться дуэлью, он гневался и на посланника, перемена в поведении которого, поначалу почти незаметная, а теперь очевидная каждому, наносила ущерб и выглядела оскорбительной для репутации его семьи. Он понимал — хотя и не соглашался с этим, — что г-жа де… отказывается появляться в свете, считая себя потерпевшей поражение и опасаясь мелочной мести завистниц. Все это слегка омрачало ему удовольствие от радостного события, происшедшего в их семействе. Три дня назад старший брат сообщил, что его сын принял решение оставить деловой мир и переселиться в деревню. Обрадованный этим неожиданным шагом, брат г-на де… два часа просидел возле ног г-жи де…, устроившейся в шезлонге, и в ответ на ее искусно разыгранное удивление докладывал ей все интересующие ее подробности.
