получить ранее утра. Холмсу предстояло зайти туда около девяти, после чего отправиться с Лестрейдом на место. Этим завершился день, но около полуночи явился наш друг сержант с сообщением, что видел в окнах большого темного дома мелькавшие огоньки, однако никто из дома не выходил и никто туда не входил. Нам оставалось только набраться терпения и дожидаться утра.
Шерлок Холмс был слишком взбудоражен; разговаривать с ним было невозможно, заснуть он тоже не мог. Когда я ушел, он беспрерывно курил, сдвинув свои густые темные брови, и постукивал длинными нервными пальцами по ручкам кресла, мысленно перебирая все возможные разгадки этой тайны. Ночью я не единожды слышал, как он бродил по квартире. Наконец утром, только-только я успел проснуться, Холмс ворвался ко мне в комнату. Он был в халате, но по его бледному, с глубоко запавшими глазами лицу я понял, что он провел бессонную ночь.
– На какое время назначены похороны? На восемь, не так ли? – торопливо спросил он. – Что ж, сейчас двадцать минут восьмого. Силы небесные, Ватсон, что стряслось с разумом, которым наделил меня Господь? Быстрее, дружище, быстрее! Это вопрос жизни и смерти – сто шансов за смерть против одного за жизнь. Никогда не сумею себе простить, никогда, если мы опоздаем!
Не прошло и пяти минут, как мы уже мчались в хэнсоме по Бейкер-стрит. Однако даже при такой скорости мы миновали Биг-Бен, когда на часах было уже тридцать пять минут восьмого, а когда мы вылетели на Брикстон-роуд, пробило восемь. Но опоздали не только мы. Десятью минутами позже назначенного часа катафалк все еще стоял у входа в дом, и как только наша взмыленная лошадь с ним поравнялась, на пороге появились три человека, несшие гроб. Холмс ринулся вперед и преградил им путь.
– Назад! – вскричал он, упершись рукой в грудь переднего носильщика. – Немедленно несите гроб обратно!
– Какого дьявола? Где ваш ордер, сколько мне можно спрашивать? – завопил разъяренный Питерс, чье широкое багровое лицо появилось за дальним краем гроба.
– Ордер скоро прибудет. Гроб должен оставаться в доме до этого времени.
Властный тон Холмса подействовал на носильщиков. Питерс поспешно исчез в доме, и они начали выполнять новые указания.
– Скорее, Ватсон, скорее! Вот отвертка, – восклицал Холмс, когда гроб водрузили на стол. – А вы берите эту! Соверен тому, кто снимет крышку за минуту! Никаких вопросов – живее, живее! Отлично! Долой этот шуруп! Ну, еще один! Еще! Взялись за крышку! Поддается! Поддается! Ага, вот и готово!
Совместными усилиями мы сняли крышку с гроба. Тут же нас обволок донесшийся изнутри одуряющий мощный запах хлороформа. В гробу лежало тело; голова была обложена ватой, пропитанной наркотическим составом. Холмс сорвал покров, и нашим глазам предстало застывшее одухотворенное лицо красивой женщины средних лет. Холмс мгновенно подхватил женщину и усадил ее.
– Она жива, Ватсон? Есть ли в ней хоть искорка жизни? Не может быть, чтобы мы опоздали!
Целых полчаса казалось, что мы действительно опоздали. То ли от удушья, то ли от губительных паров хлороформа леди Франсес, как представлялось, ступила за последний порог. Потом наконец, с помощью искусственного дыхания, инъекций эфира и всевозможных мер, доступных медицине, ее веки слегка вздрогнули, зеркало чуть-чуть затуманилось – жизнь медленно, но возвращалась! К дому подъехал кэб, и Холмс, отодвинув штору, выглянул в окно.
– Прибыл Лестрейд с ордером, – сказал он. – Обнаружит, что птички улетели. А здесь, – добавил он, заслышав в коридоре тяжелую торопливую поступь, – найдется человек, у которого больше прав выхаживать эту даму, нежели у нас. Доброе утро, мистер Грин. Думаю, чем скорее мы перенесем леди Франсес отсюда, тем лучше. Похоронная церемония может продолжаться, и бедная старушка, которая все еще лежит в этом гробу, отправится к месту своего последнего упокоения в одиночестве.
– Если вы возьмете на себя труд внести этот случай в свои анналы, мой дорогой Ватсон, – внушал мне вечером Холмс, – то он должен послужить примером временного помрачения, от которого не застрахован даже самый гармоничный ум. Подобные промахи свойственны всем смертным, но достойны истинного преклонения те, кто способен их распознать и исправить. Думаю, что с оговорками я могу причислить себя к таковым. Всю ночь меня неотступно преследовала мысль, что я ухватил какую-то ниточку, заметил какую-то странную оговорку, сделал любопытное наблюдение – и легкомысленно все это отверг. Но потом внезапно, в предрассветном сумраке, мне вспомнилась одна фраза. Ее произнесла жена гробовщика, а передал ее нам Филип Грин. «Он был бы уже готов, но размер необычный, поэтому времени на работу потребовалось больше». Речь шла о гробе. Нестандартной величины. Это могло означать только одно: гроб делался по особому заказу. Но зачем? Для чего? Тогда мне тотчас же припомнился глубокий гроб с лежавшей на его дне иссохшей фигуркой. Почему понадобился такой большой гроб для столь крошечного тела? Оставить место для второго трупа. Оба были бы похоронены по одному свидетельству. Все это было бы совершенно ясно, если бы я временно не ослеп. В восемь часов леди Франсес была бы похоронена. Единственный наш шанс состоял в том, чтобы не дать вынести гроб из дома.
Что мы застанем ее в живых – шанс был невелик, но все-таки это был шанс, как и показал результат. Эти люди, насколько мне известно, крови никогда не проливали. Быть может, на прямое насилие они не решились. Они не хотели, чтобы на теле остались следы насильственной смерти – и даже в случае эксгумации нашли бы себе оправдание. Я надеялся, что эти соображения у них перевесят. Вы можете достаточно ясно восстановить всю сцену. Вы же видели ужасное прибежище наверху, где несчастную леди продержали так долго. Утром они ворвались туда, оглушили ее хлороформом, перенесли вниз, добавили пропитанную хлороформом вату в гроб, дабы леди не очнулась, а затем завинтили крышку. Неглупый замысел, Ватсон! В истории преступлений для меня это нечто новенькое. Если наши друзья, бывшие миссионеры, не попадутся в лапы Лестрейда, я ожидаю услышать о других блестящих подвигах в их будущей карьере.
VII
Нога дьявола
Занося время от времени на бумагу кое-какие любопытные воспоминания о моей долгой и близкой дружбе с мистером Шерлоком Холмсом, я постоянно сталкивался с трудностями, проистекавшими из его отвращения к публичности. Для его мрачного и скептического ума всякая общественная хвала была совершенно непереносима: по успешном окончании расследования ничто не забавляло его больше, чем возможность передать итоги какому-нибудь официальному служащему и с насмешливой улыбкой выслушивать дружный хор поздравлений, направленных не по адресу.
