отец, записался я в грифонскую армию, буду убивать йорлингистских собак,
пока сил хватит. А если, говорю, собственного брата на поле брани
встретишь? А он смотрит на меня этак по-взрослому и говорит — ты сам
знаешь, отец, что Лео давно в живых нет… Пять лет уж, как Гильом ушел.
И ни о нем, ни о Лео так ничего и не знаю. Вот такое у меня тут, лекарь,
завидное одиночество и спокойная жизнь без потрясений.
Проснувшись поутру, я увидел над собой потемневший от старости
бревенчатый потолок. В комнате уже вовсю хозяйничало яркое утреннее
солнце, отчетливо демонстрируя то, что мы едва ли могли разглядеть в
сумраке — здание было очень старым, его крепкие бревна местами проточили
жуки, и в помещении, похоже, никто не убирался много лет. На полу густым
пушистым слоем лежала пыль, нарушенная лишь нашими с Эвьет следами, а в
углах висела паутина, тоже какая-то пыльная и, кажется, пережившая
собственных создателей. Мне вдруг представилось, что сейчас, выйдя из
комнаты, мы не найдем никакого мельника, а если что и найдем, то разве
что обросший паутиной скелет, обхвативший костяными пальцами давно сухую
бутылку… Пожалуй, мой учитель не одобрил бы подобных фантазий — он
говорил, что научные загадки реального мира куда интереснее всех
суеверных выдумок. Но, по-моему, и выдумки бывают забавны — если,
конечно, относиться к ним, как к выдумкам, а не принимать за чистую
монету.
Мельник, разумеется, пребывал в полном здравии — даже на удивление
полном, учитывая количество выпитого накануне, так что у меня опять не
было возможности применить свои медицинские познания. Однако я подумал,
что могу оказать ему услугу в качестве механика, и выразил желание
осмотреть устройство мельницы. Устройство это, как я и предполагал,
оказалось весьма примитивным; из всех возможных усовершенствований я
выбрал то, что выглядело наиболее полезным и с медицинской точки зрения.
— Есть на чем нарисовать? — осведомился я.
— Можешь прямо на стене, — он протянул мне уголь
— Тебе больше не придется таскать тяжелые мешки, — пояснял я, чертя
схему. — Если соорудить вот такую замкнутую ленту, натянув ее на катки,
приводимые в движение от того же мельничного колеса, то по этой ленте
можно переправлять мешки прямо на подводу во дворе. А вот так нужно
устроить шестерни, дабы лента начинала двигаться лишь после того, как
жернова сделают нужное число оборотов и наполнят мешок…
Мельник сперва недоверчиво хмыкал и чесал бороду, но в итоге все же
проникся моей идеей.
— Эдак меня уж совсем в чернокнижники запишут, — усмехнулся он, -
слыханное ли дело — чтоб мешки сами двигались! Но, похоже, дело стоящее.
Ты не хочешь остаться, чтобы помочь мне все это построить? А я бы с
оплатой не поскупился…
В другое время я бы, возможно, и согласился, но, раз уж я решил
доставить Эвьет к ее сеньору, мешкать не стоило — да и она сама
наверняка была бы против промедлений.
— Мы спешим, — твердо ответил я, — но надеемся, что ты не
поскупишься и с платой за чертеж.
Он заплатил мне серебром (золота у него, получавшего основной доход
с селян, конечно, не было) и дал провизии в дорогу. Мы по-быстрому
позавтракали и отправились в путь — сперва по берегу до описанного
мельником брода, затем через реку и далее по дороге, уводившей в
восточном направлении.
На этой дороге мы повстречали небольшой отряд кавалеристов,
скакавших на запад в облаке пыли. Они стремительно промчались мимо в
грохоте копыт и бряканье железа, обдав нас запахом лошадиного и
человечьего пота; к какой из армий они принадлежали, я так и не
разобрал. До нас им, по счастью, не было никакого дела. Затем мы
обогнали крестьянскую подводу на сплошных, без спиц, колесах, которую
медленно тащили два замученных слепнями вола, а незадолго до полудня
въехали, наконец, в большое село, где не было ни солдат, ни одичавших
собак, ни чересчур подозрительных хозяев, и можно было просто спокойно
пообедать в деревенской корчме. Словно бы и не было никакой войны…
Впрочем, последняя иллюзия быстро развеялась. Разговоры о войне и
передвижениях войск доносились из-за соседних столов. Я прислушался,
желая уяснить обстановку, но, похоже, посетители, в большинстве своем -
простые селяне, лишь пересказывали друг другу противоречивые слухи; тем
не менее, похоже было, что в последнее время боевые действия вновь
активизировались, хотя трудно было сказать, местное ли это обострение
или же Лев и Грифон и в самом деле готовятся к решительной схватке. А
затем вдруг вспыхнула перебранка, почти мгновенно переросшая в
полномасштабную драку. Как выяснилось, за соседними столами оказались
сторонники противоположных партий. Я подумал, что надо поскорее
убираться отсюда, но, увы, дерущиеся, уже дубасившие друг друга не
только кулаками и ногами, но также кувшинами, табуретами и лавками
(хорошо еще, ни у кого не оказалось под рукой ножей), фактически
перекрыли выход, так что оставалось только ждать. Того же мнения,
видимо, придерживалась и корчмарка, здоровенная бабища лет сорока с
попорченным оспой лицом, даже не пытавшаяся вмешаться в побоище,
несмотря на явный урон, наносимый ее заведению. Наконец лангедаргцы,
оказавшиеся в меньшинстве, были вышвырнуты на улицу, откуда пообещали
вернуться с подкреплением. Один из них остался лежать на полу корчмы с
окровавленной головой. Я подумал, не следует ли оказать ему помощь, но,
оценив недобрые взгляды победителей, решил, что лучше не вмешиваться. Мы
с Эвьет поспешно проглотили остатки обеда и покинули корчму.
— Вот же идиоты, — проворчал я, садясь в седло. — Уж им-то какое
дело, кто победит — Йорлинги или Лангедарги? В их жизни все равно ничего
не изменится. Да и самая кровопролитная их драка не принесет никакой
пользы ни одной из партий.
— Ну… — протянула Эвелина с сомнением.
— Ты довольна, что побили сторонников Грифона? — догадался я. — Но
ведь они не имеют отношения ни к гибели твоей семьи, ни к другим
подобным злодеяниям. Это не солдаты, это простые крестьяне.
— А по-моему, тот, кто одобряет и поддерживает злодея, должен
считаться его соучастником, — возразила Эвьет. — Даже если сам он ничего
страшного и не сделал. Ведь он не сделал не потому, что осуждает
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
