— А что ж это за... дрянь такая, что в городе о ней никто ничего не знает?
— Ксюша, это компонент, без которого невозможно изготовить пластмассу для... ну, например, для коробки телевизора, — развел руками Ельчанинов. — А ты уж сразу...
— Ну, конечно! Если все так безобидно, почему такая секретность? — откровенно начала я «наезжать».
— Ну-у, есть и другие области применения... — вяло и туманно проговорил Илья.
— И наверняка в военной сфере! — предположила я.
Несколько секунд его глаза буравили мои.
— Тебе никто не говорил, что ты уж очень умная? Даже слишком умная, особенно для уборщицы, — тихо спросил мой гость. — Ксень, не лезь сюда. Это смертельно опасно. За этим стоят такие деньги...
— Ты как Поливанова говоришь. Не лезь... Я давно никуда не лезу... Все вышло из-под контроля. Теперь я сама не чаю, как из всего этого выбраться.
Настроение у меня было хреновое, и слезы снова подступили к глазам. Но я задрала голову вверх, загнала их обратно, потом посмотрела на Ельчанинова.
Ни слова не говоря, Илья поднялся и обнял меня. Крепко-крепко...
Нет-нет-нет. Не сейчас... Мне нужно разобраться. Мне необходимо понять...
Да, что же у меня за дурацкая натура?
— Илья, а кто этот Седой?
— Точно не знаю, наверное, бывший тесть Щербинина. А женщина — его первая жена. Не могу сказать со стопроцентной уверенностью... Но думаю, только он мог так себя вести на щербининской даче, — нехотя ответил Елъчанинов, отпуская меня.
Об этом я и сама догадалась, но делиться своими мыслями не стала.
— И кто он?
— Борисов Николай Павлович. Он был директором Сталинки до Щербинина. Потом перевелся в Москву, в министерство, на повышение. Возможно, он курирует Сталинку и сейчас. Больше я ничего не знаю.
«Так я тебе и поверила», — подумала я.
— А что ему от тебя нужно и откуда он знает, что мы знакомы?
— Наверное, за тобой присматривали.
— Как это? — не поняла я.
— Следили, — пожал плечами Ельчанинов.
— Я ничего не замечала, — задумалась я. — Наверное, ты прав. Но почему он так интересовался тобой?
— Ксеня, я не знаю.
И снова я ему не поверила. Не поверила, и все. Ксюшенька, — проговорил Илья таким голосом...
И я испугалась...
Сейчас он скажет что-нибудь совершенно неуместно сентиментальное, берущее за душу, приятно ласкающее нервы... Нет, только не это.
Мне. стало так неловко, словно меня уличили в чем-то постыдном, в каком-то мерзком поступке... Я ничего не хочу слышать... Я ничего не хочу знать наверняка... Не хочу...
Я отвернулась и тихо попросила:
Илья, у меня сегодня был отвратительный день... Иди домой.
Хорошо, — покорно и печально согласился он. В пятницу я решила посетить работодательницу.
Ирочка скучала в кабинете, тоскливо разглядывала грязные разводы на давно не мытом окне и бесконечно курила. Находиться в помещении, где, как говорится, хоть топор вешай — такое подобие в нем воздуха, я не могла и вытащила одноклассницу в близлежащее кафе.
— Андреевна, ты почему не звонишь, неужели ничего новенького не узнала? — накинулась я на приятельницу, как только нам принесли кофе.
— Звонила, — огрызнулась Поливанова. — Только легче на Луну слетать, чем тебя дома застать.
— Ага. Звонила. Значит, новая информация появилась,— потерла я ручки. — Слушаю!
— Да ничего такого сенсационного, — пожала плечами Ирка. — Мой источник раскололся, сказал, что Щербинина убили из револьвера.
— Револьвера... — эхом повторила я. — Прямо Дикий Запад какой-то.
— Вот-вот. Ничем нам это не поможет, — взгрустнула моя подружка. — А у тебя как дела?
— Ой, Иринка, не спрашивай! Ты знаешь, кто такой Николай Павлович Борисов? — Ответ я знала, но решила проверить правдивость слов Ельчанинова.
— Был директором Сталинки до Щербинина, — безразлично пожала плечами Ирина Андреевна.
— А еще? — пытала я подругу. Возможно, она раскопает в недрах своей памяти какие-нибудь интересные сведения.
— Слушай, Ксенька! Он уже лет десять как в Москву перебрался. Ты помнишь, сколько нам лет было тогда?
— Двадцать три. — К чему она дслонит, я не поняла, но на всякий случай вздохнула. Эх, молодость-молодость... — Однако мы и сейчас ничего!
— Не в этом дело! — недовольно поморщилась Поливанова. — У нас с тобой были в то время совсем другие интересы. И сплетни о каком-то там важном дядьке нисколечко не волновали.
Что правда, то правда. Я снова вздохнула и перевела разговор в другую плоскость.
— Кстати, ты в курсе, что Фаину Остапчук убили?
— Я даже не знаю, кто это такая, — пожала плечами Поливанова и допила свой кофе.
— Ира! Я тебе просто поражаюсь! Ничегошеньки-то ты не знаешь! Ты же мне сама говорила, что она — бывшая жена Щербинина, — искренне возмутилась я.
— Не поняла... Дикторшу же зовут Стефания? — уставилась на меня госпожа главный редактор.
— Господи! Стефания — это псевдоним. Фаина ее имя! Позавчера ее зарезали в собственной квартире! Неужели тебе твой старый любовник, мент, не сказал?
Ирка схватила сумку и, едва не перевернув стул, выскочила вон.
— Ты куда?
— Придурку этому скандал устраивать! — рявкнула Поливанова на бегу, даже не попрощавшись. Бедный-бедный дядя милиционер.
Плодотворного общения с дорогой одноклассницей не вышло, и я подалась домой. Вечером должен был заявиться господин Ельчанинов, а мне как гостеприимной хозяйке негоже не накормить гостя.
И надо же было случиться такой неприятности. Во дворе я встретила соседа Гошу. Что это он не на работе?
— Смотрю, ты все-таки нашла своего обидчика, — весело подмигнул мне парень. — Что, платить за химчистку не хотел, всю ночь уговаривала?
Гоша, откуда такая осведомленность? —сделала я круглые глаза .
— Так «Мицубиси» под моими окнами глаза мне мозолила, я же не слепой.
— Нет, Гоша! Ты дурной! Мало мне нашего подъездного KГБ так и ты туда же, — рявкнула я и уже развернулась, чтобы уйти, но тут вспомнила об одном дельце. — Но ты можешь загладить свою вину...
Что надо? — хитренько ухмыльнулся сосед.
— Ты в оружии разбираешься?
— А тебе зачем? — удивился парень.
— Гоша, ну очень надо, — заскулила я, преданно глядя ему в глаза.
Гоша, как всегда, поднял глаза к небу, почесал затылок и со вздохом произнес:
— Ну?
Мы присели на лавочку, и пока я собиралась с мыслями, Гоша терпеливо ждал.
— Что такое револьвер? — выпалила я.
— В смысле? — не понял моего вопроса Гоша.
— В смысле, как он выглядит? Чем отличается? Как можно понять, что это именно револьвер?
— Если хочешь, вечером картинку тебе принесу, где-то в журнале видел. Ну а если совсем просто, на пальцах... Револьвер имеет барабан. У револьвера системы «наган», к примеру, барабан на шесть патронов. Кажется. Тут я не специалист. Что такое барабан знаешь?
Я кивнула. Но свои знания оставила при себе. Ну как я объясню, что барабан — это такая штука, которую можно поворачивать?! Ведь на смех же поднимет
— Ксенька, зачем это тебе?
— Для общего развития, — отрезала я и, поблагодарив соседа, зашла в подъезд.
В холодильнике сиротливо каталось одно яйцо, лежали начатая пачка масла и перемороженный до полнейшего окаменения кусок печенки. Я nopазмышляла над этим фактом. Ежели Илья Владимирович повадится ежедневно ужинать у меня, то дела мои плохи.
По большому счету, я совсем не уверена, что мне так уж необходимо его сердце, путь к которому лежит через желудок. Пошлячка Поливанова, правда, утверждает, что дорожка к данному мужскому органу есть и покороче, и поприятнее. Но если Ирку слушать...
Что ни говори, топать на рынок все равно придется. Я натолкала в рюкзачок пакетов, проверила наличие денег в кошельке и отправилась затариваться.
Нет, со мной определенно что-то случилось. Мало того, что я добровольно иду на рынок, еще и кучу пакетов с собой прихватила!
В последние годы у меня создалось стойкое убеждение, что три четверти жителей нашего города с головой ушли в торговлю. На самом деле быть этого не может, иначе кому бы они все это продавали. Но убеждение остается.
Я стиснула зубы и вошла в высокие кованые ворота городского «храма» купли-продажи. Если я вообще выбираюсь сюда, то делаю это в среду или четверг: покупателей немного, и я чувствую себя достаточно комфортно. Но однажды меня угораздило попасть на рынок в воскресенье! Через пять минут я мечтала только об одном — выбраться на свободу!
Человеческие массы нерегулируемыми потоками лились между рядами прилавков! Я забыла, зачем приперлась, ничего мне уже не было нужно, только унести ноги из этого человеческого омута.
Никакими фобиями я не страдаю. Нет, если встать на краешек крыши и посмотреть вниз — страшно. Как и каждому нормальному человеку. Замкнутое пространство? Ерунда, чего бояться?
