О чем же ты читал в Оксфорде?
Расширив серые, в крупных ресницах, глаза, он удивленно посмотрел на меня. Потом неожиданно засмеялся:
— А ты, оказывается, колючка!
Странное дело, обе мои гостьи, как по команде, укоризненно покачали головой и начали просить его:
— Еще, Юра, пожалуйста, мы слушаем вас…
И он продолжал как ни в чем не бывало разливаться соловьем: Оксфорд — прелестный городок, там все коттеджи увиты плющом, стрельчатые окна совсем как в рыцарских романах и во всем чувствуется атмосфера далекой старины, немудрено, ведь Англия страна традиций, ну и так далее, в том же духе.
Я не дослушала, пошла в другую комнату, мне надо было кормить Вику, за стеной слышался Юрин голос, он рассказывал о том, чего с ним никогда не было и не могло быть.
«Наверно, вычитал в какой-нибудь энциклопедии», — думала я, кормя Вику, глядя в ее серые, походившие на Юрины глаза.
За те немногие годы, что мы прожили с Юрой, мы довольно часто ссорились. Вернее, я обижалась, а он оставался непоколебимо спокойным.
Ровное настроение не покидало его ни на минуту.
— Как, отошла? — спрашивал он позднее.
Я не могла долго сердиться. Однако я выговаривала ему, почему не желает помогать мне, ведь так трудно с ребенком одной, почти без его помощи, и к чему выдумывает невесть чего, в конце концов люди поймут, что все это враки, и никто никогда ему верить не будет, а он уже солидный человек, отец семейства…
Юра слушал меня не перебивая. Потом спрашивал весело:
— Отговорила, роща золотая? Успокоилась наконец-то?
И я понимала, с него все как с гуся вода, наверно, он и не слушал меня, а думал в это время о чем-то другом.
Разумеется, мы мирились, хотя в душе оставался осадок. Но Юру вполне устраивала наша жизнь, он мог делать все что угодно, бывать с кем угодно, я никогда не допрашивала его, не устраивала сцен ревности.
Случалось, он говорил мне:
— Ты абсолютно и совершенно доверчива.
— Это хорошо или плохо? — спрашивала я.
— Отлично, — отвечал он. — Ты беспрекословно веришь даже прогнозам погоды…
Глаза его улыбались. И я не могла понять, иронизирует он надо мной, или говорит всерьез, или все-таки укоряет за излишнюю доверчивость?
Когда Вике исполнилось три года, мы с ним разошлись.
Дело было так — Вика упала со своего стульчика. Я вбежала в комнату из кухни и увидела: девочка лежит на полу, глаза расширены, рот открыт, лицо синее, помертвевшее.
Я схватила Вику на руки, крикнула:
— Юра, скорее!
Он вбежал следом за мной.
— Скорее, — торопливо бросила я. — Беги за такси, мы с нею едем в больницу…
Не говоря ни слова, он ринулся и… явился лишь спустя часа два, когда мы с Викой уже вернулись из больницы. Открыл дверь, спросил беспечно:
— Уже все обошлось, надеюсь? Вернулись или вовсе не ездили?
Я не ответила ему. Просто боялась, скажу слово, или разревусь в голос, или вцеплюсь ему в лицо. Он подошел ближе, погладил Вику по щеке.
— Как дела, малыш?
Я сказала:
— Уходи.
Он не понял меня.
— Куда уходи?
— Куда хочешь.
Глаза его ласково сощурились.
— А я не хочу никуда уходить…
Тут я не сдержалась, заорала во весь голос:
— Немедленно, сию же минуту, чтоб духу твоего не было!
Я так кричала, что он, видимо, испугался. Молча смотрел на меня, время от времени моргал ресницами, не говоря ни слова.
Позднее, когда я уже была в состоянии относительно спокойно выслушать его, он рассказал:
— Такси не было нигде, я избегал все окрестные улицы, и вдруг зеленый огонек. Я тут же влез в машину и, о чудо цивилизации, услышал голос диспетчера, потому что машина была радиофицирована, и диспетчер повторил заказ — Ленинский проспект, дом десять, квартира семьдесят, машина на аэродром.
«Что за чушь, — подумал я. — Это же мой адрес». И тогда я решил повернуть на аэродром, мне вдруг показалось, что ты хочешь бросить меня и нарочно послала за такси, а сама собралась и с кем-то, кого я не знаю, улетела куда-то…
— Хватит, — оборвала я его, чувствуя, что еще немного, и я уже не сумею сдержать себя. — Довольно вранья, не хочу больше слушать ни одного слова. Немедленно убирайся!
Сколько он ни уговаривал меня, пытаясь обратить все в шутку, сколько ни просил прощенья, ни каялся слушаться меня во всем и всегда, я оставалась непоколебимой. И он сдался.
Сперва поселился у своей мамы, потом, по слухам, сошелся с некоей юной красавицей, обладательницей превосходной квартиры и дачи, однако вскоре разошелся с нею и уехал куда-то. То ли за границу, то ли на Дальний Восток, так я и не сумела до конца выяснить.
Впрочем, меня это и не очень интересовало; странное дело, какие иной раз случаются удивительные вещи, ведь я любила, любила его, и вдруг поворот на сто восемьдесят градусов, и уже не хочется не только видеть его, но даже просто вспомнить. Раз и навсегда я вычеркнула его из своего сердца.
Надо сказать, что он оказался, к моему удивлению, совсем не навязчивым, не пытался звонить, приходить, искать встреч со мной или хотя бы случайно увидеть Вику. Моя мама утверждала:
— Первый показатель, что он тебя не любит и никогда не любил. Если бы любил, его бы тянуло поглядеть на тебя или на дочь.
Но меня мамины слова уже не трогали. Словно во мне повернули выключатель и все разом сгорело. Я ему не нужна? Отлично. Он-то мне уже начисто не нужен, и это самое главное.
Время от времени я получала почтовые переводы для Вики, он не писал никаких слов, только мой адрес, фамилию и сумму прописью. И я ловила себя на том, что с некоторой брезгливостью беру эти деньги, словно они все еще хранили прикосновение его рук…
За все эти годы мы ни разу не виделись. Когда Вике исполнилось пять лет, я встретила Руслана, вышла за него замуж и он удочерил Вику.
Это было нелегко, но Руслан сумел добиться.
Вика носит его фамилию и бесспорно уверена, что Руслан ее родной отец; само собой, я не пытаюсь разубедить ее. Они обожают друг друга, и я порой упрекаю Руслана за то, что он чересчур балует Вику.
— Но она же у нас одна, — оправдывается Руслан.
— Но ты ее до того избаловал, что она в конце концов будет плясать на твоей голове!
— Моя голова выдержит не одну такую тяжесть, как Викины танцы, — отвечает Руслан, и я знаю, что он не лжет, он
