ни в чем никогда не откажет Вике. Впрочем, она, превосходно сознавая это, редко пользуется своим преимуществом.
По натуре Вика человек справедливый.
— Идите, — сказала я. — А мне хочется посидеть немного на лавочке…
— Хорошо, — согласилась Вика. — Мы вернемся за тобою…
— Не пройдет и тридцати минут, — добавил Руслан.
Я подняла лицо к солнцу. Солнечные лучи светили прямехонько в глаза, еще ненавязчиво ласковые, совсем нежаркие.
Я поискала глазами скамейку, сейчас бы усесться поудобнее, расслабиться под солнечными лучами, ни о чем не думать…
Вдали, под деревьями, виднелась скамейка, к счастью, пустая. Я поспешила к ней, но не тут-то было. Откуда ни возьмись, вынырнула стайка шумливых девочек-старшеклассниц, мгновенно впритык уселись друг возле дружки.
«Ладно, — решила я. — Поищу другую скамейку…»
Я свернула в боковую аллею. И тут неожиданно увидела Юру. Он шел навстречу мне. Нет, я не ошиблась, еще издали я узнала его широкие, чуть согнутые плечи, быструю, даже спустя годы, как бы летящую походку.
Рядом с ним шла молодая девушка, я хорошо разглядела ее, этакая кудряшка-милашка; все в ней было круглым — круглые локончики, круглые розовые щеки, круглые глаза, восторженно глядевшие на Юру.
В руках Юра держал шест, на шесте белел квадратный лист картона, на котором было написано синим фломастером:
«Откликнитесь, боевые друзья Героя Советского Союза Сергея Астафьевича Чепракова!»
Сергей Астафьевич Чепраков… Почему мне знакомы, хорошо знакомы эти три слова? Да это же Юрин отец, скромный сотрудник московского арбитража, тихо отошедший в мир иной в тот самый год, когда родилась Вика.
Я уже смутно помнила его, нам не приходилось часто встречаться, обычно когда мы приходили к Юриным родителям, Сергей Астафьевич не показывался, сидел в своей каморке; моя свекровь выделила ему маленький закуток, чтобы, как она выражалась, не наступать друг другу на пятки. Порой он выходил в большую комнату, здоровался и безмолвно сидел за столом до тех пор, пока свекровь, обладавшая властным, непререкаемым характером, не говорила ему:
— А теперь, друг мой, не пора ли тебе на боковую?
Он вставал из-за стола, говорил всегда одинаково:
— Общий привет.
И шел к себе.
Однажды Юра сказал о своем отце:
— Поразительный человек, о нем не вспомнят, когда он рядом, и тут же забывают, когда его нет…
Злые, беспощадные слова.
Вот такой он был, Юрин отец, и я знала совершенно точно: он никогда не был Героем Советского Союза. И ни одного дня не воевал на фронте: он числился белобилетником по причине, как выражалась все та же свекровь, благоприобретенного плоскостопия и врожденной трусливости.
Хотя она открыто презирала своего мужа, но искренне, я уверена, без малейшего притворства оплакивала его смерть.
— Какой-никакой, — сказала она тогда мне, — а все-таки кто-то дышит рядом…
Юра еще не успел увидеть меня, а я сумела разглядеть его лицо, раздавшееся с годами, ставшие мясистыми щеки, морщины на лбу, поредевшие и поседевшие волосы, некогда прекрасного пепельного цвета.
Глаза Юры сперва бездумно, рассеянно скользнули мимо, потом снова вернулись ко мне и вдруг блеснули на миг. Узнал.
Я кивнула ему. Он молча смотрел на меня и, может быть, решал, что делать, не узнать, пройти мимо или все же остановиться?
Казалось, мне ясно виделась та внутренняя борьба, которая происходила в нем.
Интересно, подумала я, что победит? Какое желание одержит верх?
Он подошел ко мне, протянул руку.
— Сколько лет, сколько зим!
Его кругляшка с любопытством оглядела меня.
— Познакомься, Лялечка, — сказал Юра. — Это моя старинная, — легкая усмешка тронула его губы. — Даже очень старинная знакомая.
Лялечка протянула мне розовую лапку.
Я спросила, не без наслаждения глядя прямо в глаза Юры:
— Кого ты ищешь? Что за боевые друзья?
— Боевые друзья — это друзья моего отца, — веско произнес Юра. — Полагаю, тебе известно, что Сергей Астафьевич Чепраков был мой отец?
— Известно, — сказала я.
— Так хочется получить о нем хотя бы какую-нибудь весточку, — доверительно сказал Юра. — Ты меня понимаешь?
— Да, — сказала я. — Понимаю.
— Все надеюсь, вдруг найдется кто-то, кто знал его или вместе сражался на фронте.
Серые глаза его смотрели на меня, как мне показалось, умоляюще.
— Папа погиб в Полесье, ему уже посмертно присвоили звание Героя.
Какой-то седой майор в выгоревшем мундире приблизился в нам.
— Чепраков? — спросил он, прочитав фамилию. — Это какой же Чепраков? Кем был?
— Летчиком, — не моргнув глазом, ответил Юра. — Воевал на Первом Украинском.
Майор задумчиво покачал головой.
— У нас на Втором Украинском был Чепраков, только его не Сергеем звали, а Виктором.
— Значит, однофамилец, — кротко пояснил Юра.
Майор снял фуражку, вытер платкам влажный лоб.
— Выходит, что так.
Бегло поклонился то ли мне, то ли Юре с Лялечкой, прошел дальше.
— Сегодня здесь власть войны, — сказал Юра. — Сплошные солдаты.
— Какие же это солдаты? — возразила Лялечка.
Голос у нее был под стать ее облику: мягкий, словно бы сдобный, ласкающий. — Это все сплошь офицеры.
— Солдатами называют всех, даже маршалов, — поучительно промолвил Юра. — Отец, помню, так и говорил: — Генерал — тот же солдат, только ему труднее.
Он улыбнулся Лялечке, потом одарил улыбкой и меня, очевидно, уверился, что я его не выдам.
«А что, — подумала я. — А что, если осмелеть, сказать напрямик, хватит врать-то, сроду у тебя не было отца героя, твой папа мирно скончался в собственной постели, а в войну во время воздушных налетов, как рассказывала твоя мама, скрывался в подвале вашего дома, на Почтовой, и не выходил оттуда даже тогда, когда был отбой…»
— Как твоя мама? — спросила я.
Юрины глаза стали грустными.
— Мамы нет уже пятый год.
— Жаль, — сказала я.
— Не говори, это была святая женщина.
Он обернулся к Лялечке:
— Такая душа, такой светлый ум, если бы ты ее знала!
Лялечка подняла кверху брови и сочувственно вздохнула.
А мне вспомнилась моя свекровь, С самого начала ока приняла меня в штыки, ревнуя сына ко мне. Потом постепенно стала привыкать. А однажды сказала:
— Тебе с ним нелегко будет.
Безумная любовь к сыну не мешала ей видеть его недостатки. К тому же она, будучи человеком пристрастным, была все-таки в достаточной мере справедливой.
— Он еще в школе был известным вралем, — рассказывала свекровь. — И ничего с ним нельзя было поделать. Врал напропалую.
Как-то я сказала:
— Юре надо было стать писателем, у него столько фантазии.
— Не то слово, — заметила свекровь. — Бывало, учительница позвонит мне домой, расскажите, что у вас случилось? Ничего, говорю, не случилось. Как же, говорит, Юра сказал, что у вас обвалился потолок, сгорел дом и вас едва спасли из-под обломков…
Кто-то подошел сзади, закрыл ладонями мои глаза. Я
